Против течения

— Да, и алчный! А ещё я жадный и корыстный… Плавали, знаем.

— Заткнись и послушай мудрое руководство. Я тебе работу нашёл, денег дал, почему бы тебе не придумать передовую статью в первый номер газеты? Нет, вместо того, чтобы сказать большое человеческое спасибо, ты начинаешь пошло торговаться…

— Да, Вова, и так будет всегда потому, что всё должно быть скреплено договором, хотя бы на словах. У нас с тобой такой договор и был, если хочешь, чтобы я участвовал в твоей газетной авантюре, то будь любезен, соблюдай договорённости. — Постепенно я начинаю закипать. Каплин это замечает.

— Да, ладно, не тарахти ты так, трактор нашёлся! Пошутить нельзя? Давай тогда быстро наметим тематику, объём и компоновку полос и побежим по делам. Думаешь, ты один такой деловой?

— Редактора ты уже нашёл?

— Нет пока, поэтому я тебе сразу и предложил передовую накатать. Хрен её знает, что в ней писать.

— Чего проще то? Возьми прошлогоднюю «Комсомолку». Найди какую-нибудь подходящую передовицу. Причеши под сегодняшнюю актуальность и вперёд. Ты какой выхлоп получить хочешь?

— Чего-чего? Какой ещё выхлоп? — Вова удивлённо выпучивает на меня свои маленькие серенькие глазки.

— Ну, выхлоп — результат воздействия печатного материала на читателей. Видишь ли, если цель известна, то понятно каким содержанием надо будет заполнять полосы. Согласись, одно дело, если цель — получение денег от продажи, и совсем другое — побуждение читателей к какой-то деятельности.

— Нахватался, я смотрю, всяких журналистских штучек… Умный стал… Скажу тебе правду. Мне лично плевать на читателей. Мне важно, чтобы газета регулярно выходила, её покупали, и районное начальство связывало её с моим именем. Это мне позволит сулит некоторые карьерные перспективы.

— Вопрос содержания передовицы для меня очевиден. Ты просто кровно заинтересован в том, чтобы там фигурировала твоя фамилия. Никто кроме тебя про тебя писать не будет, по крайней мере, пока ты не совершишь какого-то заметного преступления, — я заржал в уме над таким поворотом событий. — Не нравится преступление? Тогда подвиг! Героическое что-то. Но преступление всё-таки лучше, оно легче запоминается, особенно какое-то ужасное, чтобы «море крови, гора костей».

— Всё бы тебе смехуёчки. А тут мучайся, сочиняй… Но пожалуй, ты прав, передовицу придётся самому сочинять. Давай сейчас над остальным содержанием подумаем. Самое простое — последняя полоса. Там у нас будет самое интересное: программа передач, турнирные таблицы, кроссворды, фельетоны. Третья полоса — культурная жизнь в разных проявлениях. Музон новый, обзор новинок кино, опрос мнений посмотревших с отзывом. Как ты думаешь, театр надо как-то освещать? Я в театральщине не рублю ни разу, ничего не понимаю, никогда туда не хожу.

Мы перебираем наполнение первого номера газеты и понимаем, что нам без опытного газетчика не справиться. Здесь нужен профессионал, уже знакомый с печатным делом. Чтобы знал, сколько колонок в полосе, сколько кеглей должен быть тот или иной шрифт, все эти интерлиньяжи, курсивы и выворотки.

Через полчаса препирательств и уговоров я вспоминаю, что у меня сегодня ещё встреча в худфонде с очередным потенциальным заказчиком, и, сделав Вове ручкой, я убегаю.

Этот журналист недоделанный, эта гиена пера недобитая, так и не сподобился найти мне редактора. Сам тоже наотрез отказался. Неделя прошла, а он как будто умер. Ни слуху от него, ни духу. Я тут, с подачи Кеплера из райкома КПСС, вышел на почти историческую личность. Марк Самойлович Нотман. В Сибирь был сослан по подозрению в каком-то там уклоне в 1935 году. После реабилитации здесь и остался. Работал редактором во многих местных многотиражках. Матёрый, в общем, человечище. С Роговым я решил его тоже познакомить.

— Борька! Ты куда пропал? Почему не работаешь? У нас тут аврал на носу, а тебя не видно и не слышно.

— Вовка! — он подстраивается мне в тон, — чего ты орёшь? Что за паника на корабле? С какого перепугу я должен что-то делать? И что именно? Ты редактора нашёл?

— Нашёл! Подходи сегодня вечером часам к семи, я вас познакомлю. Просто волчара! Взгляды, конечно, троцкистско-анархистские, но я постараюсь держать процесс под партийным контролем. Главное! Волошин сказал, что к 8 марта первый номер газеты должен быть напечатан. Я тебе напомню, что сегодня уже третье.

— Вы там в своём райкоме заболели? — даже по телефону я улавливаю его возмущение. — Первый скажет, Каплин это птичка, ты и полетишь?

— Хамить не надо! Времени мало, согласен, но ведь возможно же! — Борька ты точно переучился. Как ребёнок, честное слово!

— У вас портфель материалов уже собран? Дизайн шрифтовой и графический решён? Всё уже согласовано с твоим Волошиным? Я уверен, когда ты ему на подпись понесешь первый оттиск, он тебя ссаными тряпками будет по райкому гонять. До выпуска первого номера дай бог, чтобы в месяц уложиться.

— Ну, как же так? Мы же на прошлой неделе с тобой всё решили. Завтра придёт Нотман, мы посидим над тексами, и всё будет в ажуре.

— Хорошо, завтра приду знакомиться с твоим главвредом. Но можешь прямо с утра своему начальству твёрдо сказать, что первый номер мы сможем выдать только ко дню дурака.

Следующий день выдался на редкость солнечным и тёплым. Казалось, что весна и в самом деле посмотрела в календарь и решила придерживаться графика. Воробьи кричали, что зима прошла, и впереди красное-прекрасное лето.

Стоило солнышку закатиться за горизонт, как зима опомнилась и быстро навела порядок в городе. Лужи моментально подёрнулись ледяной корочкой, откуда-то подул пронизывающий холодный ветер, а с неба посыпалась белая крупа. Я подошёл к райкому точно к семи. Сначала не удержался и спустился в будущую редакцию, приятно было полюбоваться на дело наших рук. Потом, кивнув Степанычу, поднялся в кабинет Каплина.

К моему удивлению, дверь кабинета оказалась заперта. По пустому коридору гуляло только эхо моих шагов. Неужели я перепутал время, и надо было прийти к шести, а не к семи. Ладно, думаю, постою минут пятнадцать и свалю.

Внезапно раздаётся тяжёлый стук закрывающейся двери, и до меня доносится бодрый Вовин голос:

— Марк Самойлович, представляете, какую мы с вами газету будем выпускать, что там какая-то, прости господи, «Нью-Йорк Таймс». Знаете, сколько у нас разных интересных и захватывающих идей? А с поддержкой руководства и вашим опытом мы вообще всех переплюнем. У нас тираж будет через полгода тысяч десять! Пацаны и девчата будут друг у друга брать нашу газетку, чтобы гостям из других городов подарить, как оригинальный сувенир…

— Мальчик, знаешь, я пожилой человек и повидал немало газет, журналов, и, не побоюсь этого слова, начальников. Вы хотите спросить? Так я вам таки за это скажу. — Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь. Вы помните, кто это написал?

— Конечно, это же Пушкин, я точно помню… это слова бедной Лизы из поэмы «Русалка», там ещё мельник был и князь… Это классика, кто же этого не знает.

Я не выдерживаю и начинаю ржать в голос от таких Вовиных познаний в литературе. Слава богу, они уже спустились вниз и переключили внимание на мою скромную персону.

— Марк Самойлович, знакомьтесь, Вова указывает на меня — это Борис Рогов, не смотря на его юный возраст, он просто генератор всевозможных идей. Даже идея районной газеты — частично его замысел.

Я протягиваю руку для приветствия. Рукопожатие Нотмана неожиданно оказывается крепким, а взгляд жёстким. Это совсем не вяжется с его колоритной манерой одесской речи. Он с усмешкой смотрит на меня и вдруг спрашивает: — Вы молодой человек, тоже считаете, что эта строчка принадлежит Пушкину?

— Поэтому и не смог удержаться от смеха, — мне хочется поприкалываться. — А вы, наверное, считаете по-другому? Товарищ Каплин у нас главное связующее звено между верхами, — я тычу пальцем в потолок, — и нами. В вашем возрасте простительно забыть что-то из школьной программы. — при этом я ехидно улыбаюсь.