Граница вечности

Таня восхитилась ее мужеству. Если бы я была лесбиянкой, Данута полюбилась бы мне, подумала она. Все мужчины, которых любила Таня, были смелыми.

— Сейчас я участвую в заседаниях «круглого стола», — продолжала Данута. — Каждый день и весь день.

— Это действительно круглый стол?

— Да, и большой. Может показаться, что никто не председательствует. На самом же деле в роли председателя на заседаниях выступает Лex Валенса.

На Таню это произвело впечатление. Необразованный электрик вел обсуждения вопроса о будущем Польши. О таких принципах мечтал ее дед Григорий Пешков, большевик, работавший на заводе. Но Валенса стоял на антикоммунистических позициях. В некотором смысле Таня была рада, что дедушка Григорий не стал свидетелем такого парадоксального поворота событий. Его сердце не выдержало бы этого.

— От «круглого стола» будет ли какой-нибудь толк? — спросила Таня.

Дануту с ответом опередил Марек, который сказал:

— Это уловка. Ярузельский хочет ослабить оппозицию путем вовлечения ее лидеров в коммунистическое правительство, не меняя систему. Такова его стратегия, рассчитанная на то, чтобы остаться у власти.

— Наверное, Марек прав, — сказала Данута. — Но этот трюк не удастся. Мы требуем независимых профсоюзов, свободной прессы и настоящих выборов.

— Ярузельский обсуждает проведение свободных выборов? — Удивилась Таня.

В Польше уже проводились псевдосвободные выборы, в которых только коммунистическим партиям и их союзникам позволили выставить своих кандидатов.

— Переговоры все время срываются. Но ему нужно прекратить забастовки, поэтому он снова созывает «круглый стол», и мы снова требуем проведения выборов.

— Какова же цель забастовок? — спросила Таня. — Я имею в виду, основная цель.

Марек снова поспешил ответить первым:

— Знаешь, что говорят люди? «Сорок пять лет коммунизма, все еще нет туалетной бумаги». Мы бедны. Коммунизм не работает.

— Марек прав, — снова сказала Данута. — Несколько недель назад в одном варшавском универмаге объявили, что в следующий понедельник можно будет сделать первый взнос при покупке в кредит телевизора. В продаже их не было, просто ожидали, что они могут поступить. Люди начали вставать в очередь заранее в пятницу. К утру в понедельник образовалась очередь из пятнадцати тысяч человек — только для того, чтобы записаться на покупку.

Данута пошла на кухню и вернулась с кастрюлей ароматного рассольника, который нравился Тане.

— Ну, так что же будет? — спросила Таня, принявшись за еду. — Будут ли настоящие выборы?

— Нет, — отрезал Марек.

— Может быть, будут, — не согласилась с ним Данута. — По последнему предложению, две трети мест в парламенте должны быть отданы компартии, а свободные выборы будут на остальные места.

— Значит, у нас опять будут липовые выборы, — сказал Марек.

— Но это лучше, чем то, что у нас сейчас, — возразила Данута. — Ты согласна, Таня?

— Не знаю, — ответила она.

* * *

Весенняя оттепель еще не пришла в Москву, и город еще находился под снежным покровом, когда венгерский премьер-министр приехал, чтобы встретиться с Михаилом Горбачевым.

Евгений Филиппов знал, что прибывает Миклош Немет, и остановил Димку перед кабинетом руководителя за несколько минут до встречи.

— Может быть, хватит валять дурака, — сказал он.

Димка замечал, что в последние дни Филиппов был вне себя. Он не ходил, а бегал с взъерошенными седыми волосами. Ему сейчас было за шестьдесят, и с его лица теперь не сходило вечно недовольное нахмуренное выражение. Его мешковатые костюмы и очень короткая стрижка снова вошли в моду: молодые парни на Западе называли такой внешний вид «ретро».

Филиппов терпеть не мог Горбачева. Советский руководитель поддерживал все, с чем Филиппов боролся всю жизнь: ослабление правил вместо строгой партийной дисциплины, дружбу с Западом, а не войну против империализма. Димка мог почти посочувствовать человеку, который растратил свою жизнь, ведя проигрышное сражение.

По крайней мере, Димка надеялся, что это было проигрышное сражение. Конфликт еще не закончился.

— О каком валянии дурака мы говорим? — устало спросил Димка.

— О независимых политических партиях! — сказал Филиппов так, словно он говорил о вопиющей жестокости. — Венгры встали на опасный путь. Ярузельский сейчас говорит о том же самом в Польше. Ярузельский!

Димка понимал, чем недоволен Филиппов. Действительно поражало то, что польский тиран завел речь об участии «Солидарности» в будущем страны и о конкурировании политических партий на выборах западного образца.

И Филиппов еще не знал всего. Димкина сестра, работающая корреспондентом ТАСС в Варшаве, присылала ему достоверную информацию. Ярузельскому противостояла стена, и «Солидарность» была непреклонна. Они не только говорили, они планировали выборы.

Этого всеми силами пытались не допустить Филиппов и кремлевские консерваторы.

— События принимают очень опасное развитие, — сказал Филиппов. — Они открывают двери контрреволюционным и ревизионистским тенденциям. Какой в этом смысл?

— Смысл в том, что у нас больше нет денег для субсидирования наших сателлитов.

— У нас нет сателлитов. У нас есть союзники.

— Кем бы они ни были, они не желают делать то, что мы говорим, если мы не можем платить за их повиновение.

— Раньше мы полагались на армию для защиты коммунизма, а сейчас не на кого.

В этом преувеличении была доля правды. Горбачев объявил о выводе из Восточной Европы четверти миллиона войск и десяти тысяч танков, что было важной мерой для экономики страны и миролюбивым жестом.

— Мы не можем позволить себе такую армию, — заметил Димка.

Казалось, Филиппов взорвется от негодования.

— Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Это конец всему, за что мы боролись с 1917 года. Ты это понимаешь?

— Хрущев говорил, нам понадобится двадцать лет, чтобы сравняться с Америкой по уровню материальных благ и военной мощи. Прошло двадцать восемь лет, а мы еще больше отстаем, чем в 1961 году, когда Хрущев сказал это. Евгений, что ты силишься сохранить?

— Советский Союз! Как, по-твоему, о чем думают американцы, когда мы сокращаем нашу армию и позволяем ревизионизму расползаться у наших союзников? Они смеются в кулак. Президент Буш намеревается победить нас в «холодной войне». Не обманывай себя.

— Я не согласен, — заявил Димка. — Чем больше мы сокращаем вооружения, тем меньше причин для американцев наращивать их ядерный арсенал.

— Надеюсь, ты прав. Ради всех нас, — сказал Филиппов и отошел.

Димка также надеялся, что прав. Филиппов указал на слабые стороны в стратегии Горбачева. Он уповал на здравомыслие президента Буша. Если американцы ответят на разоружение эквивалентными мерами, позиция Горбачева будет оправданна и его кремлевские соперники останутся в дураках. Но если со стороны Буша не последует симметричного ответа, — или, того хуже, он увеличит военные расходы, — то в дураках будет сам Горбачев. Его положение пошатнется, и его оппоненты могут воспользоваться возможностью убрать его и вернуться к «добрым» старым временам конфронтации между сверхдержавами.

Димка вошел в приемную Горбачева. Он с нетерпением ожидал встречи с Неметом. То, что происходило в Венгрии, представляло для него интерес. Димке также хотелось знать, что Горбачев скажет Немету.

Советский лидер был непредсказуем. Убежденный коммунист, он, тем не менее, не хотел навязывать коммунизм другим странам. Его стратегия была ясна: гласность и перестройка. А тактика менее очевидна: в каждом конкретном случае трудно было предвидеть, в какую сторону он метнется. Он вынуждал Димку быть начеку.

Горбачев не относился с теплотой к Немету. Венгерский премьер-министр просил час на беседу, ему предложили двадцать минут. Предстояла трудная встреча.

Немет прибыл с Фредериком Биро, которого Димка уже знал. Секретарь Горбачева сразу провел их троих в большой кабинет. Это была комната с высоким потолком и стенами, облицованными желто-кремовыми панелями. Горбачев сидел за современным, протравленным в черный цвет деревянным столом, стоящим в углу. На столе ничего не было, кроме лампы и телефона. Посетители сели на выдержанные в модернистском стиле, обтянутые черной кожей стулья. Вся обстановка символизировала новизну.