Василиса с премудростью

Сама же царевна в себе изъянов предпочитала не замечать. Хоть и задумывалась множество раз до этого дня девица над прошлым своим и будущим (поведение свое обдумывала, причины, побудившие поступать именно так, а не иначе изыскивала), но всегда оправдания себе находила. Сызмальства втолковывали маленькой девочке, что нет ее краше, нет ее лучше; относились к ней, как к лучику света, прорезавшего собой непроглядную тьму. В конце концов, естественным это для царевны стало - восхищение и забота окружающих воспринимались ею как нечто совершенно естественное …

Но сегодня Владислав сказал что-то, отчего потерянной да врасплох застигнутой себя красавица почувствовала. Представив жизнь свою дальнейшую без Горыныча, ощутила девушка боль сердечную. Ну а после и вовсе невероятное случилось: сидя у окошка, покаялась царевна в гордыне и тщеславии излишних и даже (от смятения внезапно навалившегося) помолиться хотела, икону старую в углу комнаты заприметив. Хотела… только молитвы ни одной не вспомнила – так что решила такие меры на крайний случай оставить.

Еще некоторое время спустя, сморил несчастную сон крепкий.

И привиделось царевне, будто летает она по небу и смеется, сумасшедшая словно! Вроде и воля - вольная, свобода пьянит, словно мёд перебродивший… Да только слышны в смехе царевны нотки истерики нарастающей.

А вокруг тучи хмурятся, гром да молния в силу входят, серость непроглядная землю окутывает. Замерзать тогда стала красавица, и слабеть стали ее рученьки, коими махала она до этого, крыльями словно. Еще мгновение прошло и неминуемое случилось – камнем вниз полетела девушка, навстречу тьме, так давно зовущей в свои объятия цепкие…

- Просыпайтесь, проснитесь же! – раздался голос незнакомый обеспокоенный, когда, казалось, конец всем мучениям ее совсем уже близок был, - от как волнуется перед помолвкой-то! Ну-ка, Таська, подай кувшин со стола…

Полетели тут брызги воды на лицо да плечи Василисины, вскочила она мигом с постели, заозиралась:

- Что это? Кто посмел?!

- Простите, царевна, - отвечала ей одна из трех служек, рядом оказавшихся, - да только никак мы вас в чувства привести не могли, чтобы не говорили, как бы не просили… А ведь время уже. Скоро обедня праздничная, вас там как самую важную персону ожидают.

Еще минуту - другую постояла Василиса, моргая неустанно, в себя приходя, а затем снова на кровать уселась, с расспросами к чернавкам приставать стала:

- Что за обед? Зачем мне там быть обязательно?

Переглянулись девки друг с дружкой и давай хихикать, головами покачивать, меж собой перемигиваться:

- Так уж вы и не знаете, царевна?

- Наш-то, наш-то влюбилси в вас, мочи нет никакой!

- Уж все в округе знают, что женитесь скоро… Гостей приехало тьма – тьмущая! Даже погода им не помеха оказалась!

Раскудахтались служки, рады стараться. Перебивают одна другую, все новости враз выдать стараются:

- Сегодня объявит все царевич о чаяниях своих!

- А уж перстень какой он вам уготовил! Сам лично из матушкиных вещичек родовых выбрал!

- Ох, и свезло же вам! И силен, и богат, и по мужской части…

- Ну хватит! – спохватилась тут Василиса, сумев наконец в бесконечный поток речевой вклиниться, - принесите-ка лучше лохань с водой, вымыться желаю перед событием таким…счастливым.

- Так мы уже!

- Лохань-то водицей полна, вас только и ожидает!

- Еще и масел душистых принесли, как ваш царевич любить изволит!

- Не нужно ничего, только воду и мыло душистое – красавица проговорила, мрачнея с каждым мгновением все сильнее.

- Так как же это? А тело растереть, чтобы смог к вечеру жених ваш насладиться…

- Ничего. Больше. Не. Нужно!- четко слово каждое выделяя, молвила красавица, зверем хищным на служек глянув.

Поутихли чернавки, плечами только пожимают, да промеж собой взглядами переговариваются. Василиса же с себя рубаху с сарафаном скинула, косы расплела и, молча, в воду приготовленную погрузилась.

- Ах, какая фигурка у вас – заглядишься, – одна из девок прошептала, руки к груди пышной прижав, - не даром наш-то про баб всех в округе позабыл.

- И перстень вам заготовил… Я как увидала – так столбом и встала! – вторая добавить спешит, в глаза царевне заглядывая восхищенно,- вы же словно… словно…

- Голову мне вымойте! – Василиса скомандовала, перебивая словоохотливых чернавок. Их щебет не столько вдохновлял, сколько пугал девушку. По всему выходило, что серьезно Берендей с Иваном настроены: уж и пир торжественный готовят, и кольцо обручальное припасли… А ведь у самой царевны никто даже согласия не испросил.

- Конечно – конечно, не извольте гневаться, все сейчас в лучшем виде сделаем, - тем временем служка рядом оказалась, не замечая смятения в глазах Василисиных, - и сарафан уже принесли мы вам шелковый, самоцветами расшитый, и рубаху белую – белизну кожи вашей подчеркнуть. А уж кокошник увидите – помрете от восторга тот час!

Судя по застывшему в муке лицу красавицы - и впрямь помереть она готовилась, если чернавки вскорости жужжать не перестали бы. К счастью, закончив с помывкой, да прическу нехитрую из волос «словно шелк на ощупь» соорудив, служки оставили Василису на некоторое время, обещая прямо к обеду вернуться и нарядиться помочь.

Поразмыслив, пришла девушка к выводу неутешительному – по всему выходило, что всего несколько десятков минут осталось ей на раздумья тяжкие.

Подперев дверь одним из сундуков, вынула царевна из-под перины рубаху Иванову, ту самую, в которой с болот он ее привез. Именно в этой потрепанной жизнью одежке осталась лежать шкурка лягушачья, красавицей между делом припрятанная.

И вот настал час истины: полезла Василиса в карман нагрудный, за реликвией своей драгоценной, а там пусто совершенно! Что только не пронеслось в голове девичьей за следующие минут несколько… А уж как рубашке досталось! Ее и трясли всячески, и о плетеное изголовье кровати били, и даже (что уж скрывать?) умолять пытались шкурку заветную вернуть.

- Да где же она?.. Ну как же это?! За что со мной так??!.. – упав на перину, обливаясь слезами горькими, кричала в сердцах царевна, бездумно кулаками размахивая, из перины пыль выбивая. И вдруг закралась в голову к девице мысль ужасная: «А что если не найду шкурку вовсе? Что если потеряла я надежду последнюю к Владиславу вернуться?». И такой ужас проник в душу Василисушкину, такой острый липкий и холодный страх ее обуял, что обмерла она на месте, будто громом пораженная. Вот и пришел к ней ответ на вопрос главный, тот, о котором вслух говорить даже боялась… «Не смогу я жить без него. Только он один нужен. Только с ним рядом счастливой становлюсь. Есть ли шкура эта… нет ли ее – не важно! Главное – успеть поговорить с ним, объяснить… сознаться…»

И странное дело, - стоило царевне прийти к соглашению с самой собой, расслабиться и отдышаться немного, как взгляд ее на небольшое зеленое пятнышко наткнулся, из-под столбика прикроватного выглядывающее.

Тут уж, не выдержав напряжения, рассмеялась девушка, слезы при этом по лицу счастливому размазывая. Давно уже она себя настолько радостной и живой не чувствовала. Ушло равнодушие показное, место уступая чувству более благородному и достойному. И пусть не знала Василиса, что ждет ее дальше, зато четко поняла, ради чего непременно идти вперед станет! И начнется ее дорога с трех быстрых шагов к окну ведущих…

Зажгла красавица лучину давешнюю, оглянулась напоследок на комнатку в замке Берендеевом и, вздохнув глубоко, совершила обряд, вину ее целиком и полностью признающий.

Налетел тут откуда ни возьмись ветер студеный промозглый, закружил Василису неистово, да как подхватит с собой – только их и видели.

Очнулась красавица на полу холодном сидя, а вокруг нее полумрак всюду. Поморгав немного, да глазки от души потерев, посмотрела царевна внимательнее на окружение свое.

То был огромных размеров зал, стены которого утопали вдалеке в мягком свете настенных факелов. В центре помещения этого обнаружился подъем из черного блестящего камня выполненный, а уж на нем высился трон золотой, каменьями самыми разными отделанный.