Гипотеза Дедала

– Ну, не то чтобы другом… – смущенно ответил я полисмену, в то время как неотрывно смотрел на дебошира.

– Но почему? – спросил последний обескураженно.

– Сэр, вы знаете этого человека? – На этот раз констебль опять сдвинул брови.

– Мы столкнулись сегодня… – промямлил я. – Он там был… Там было много людей…

– Ты что, наблюдаешь не только за мной? – спросил мой собеседник несколько растерянно.

– Ни за кем я не наблюдаю!.. – Впервые с моих уст сорвались слова, адресованные именно ему. Я попытался произнести их как можно более раздраженно, но возмущение мое было притворным, нелепой попыткой замаскировать то, насколько мне неловко находиться в этой ситуации.

– Чем же ты тогда занят? Ты делаешь что-то еще? – Его растерянное недоумение все заметно усиливалось.

Я замялся, не зная, что ответить. Этим, вероятно, дал полицейскому понять, что, в сущности, мы не были знакомы.

– Так, мне все ясно, – резюмировал констебль. – Сэр, я вынужден просить вас пройти со мной в кабинет администратора. – Он завел правую руку за спину дебошира, а левой указал в на правлении двери и тем самым, не касаясь задержанного, увлек его к выходу из ресторана.

Уходя, полисмен смотрел себе под ноги, тогда как мой собеседник неотрывно глядел на меня. Точнее, в моем направлении. Кроме того, с меня не сводил глаз администратор с ехидным выражением лица. Его неприятная ухмылка внушала мне чувство вины.

Тут произошел нелепейший конфуз. Внезапно я почувствовал невесть откуда возникший зуд в носу. Странный человек начал говорить мне что-то еще, но в этот самый момент я громко на весь зал чихнул. Сквозняк ли, аллергия были тому виной, сказать трудно, но мой громогласный чих, а также последовавший за ним раскатистый смех в зале заглушили слова дебошира. Нарушителя спокойствия вывели из ресторана, а я так и не услышал последнюю реплику.

Прошло несколько минут, прежде чем во мне не проснулось непреодолимое желание, даже потребность догнать его, чтобы продолжить наш разговор. Точнее, попросту начать его, поскольку до этого я успел сказать лишь одну фразу, за которую мне теперь было стыдно. Определенно, следовало еще и извиниться…

Опомнившись, я поспешил в кабинет администратора, но не застал там никого. Не медля более ни секунды, я вышел на Монтегю-стрит, побежал по Бари-плейс, Блумсбери-уэй, Мьюзиум-стрит в направлении Ковент-Гардена. Мое преследование закончилось в саду на набережной Виктории. Преодолев около двух миль, я не встретил ни констебля, ни пьяницу. Впрочем, положа руку на сердце, с годами во мне не осталось сомнений, что он был совершенно трезв.

Прошло не меньше пятнадцати лет. Я женился на своей выпускнице, завел детей, обрюзг, мы с семьей дважды переезжали: сначала – в Голландию, потом – в Италию. В моей жизни произошло слишком много такого, что никак нельзя было предвидеть тогда, в Лондоне. Но о странной встрече я не забывал, хоть с каждым годом думал о ней все реже. Так или иначе, память надежно хранила подробности того столкновения, а потому, если бы кто-нибудь попросил бы меня изложить случившееся, я сделал бы это с чрезвычайной охотой и точностью. Более того, был бы очень благодарен за такую просьбу. Однако рассчитывать, что кто-нибудь внезапно обратится ко мне с ней, не приходилось, ведь о том позорном инциденте в фойе я не рассказывал даже родным и ближайшим друзьям.

По воле случая мы с супругой – наши мальчики остались дома – оказались в Японии, в глуши острова Хоккайдо, где арендовали небольшую крестьянскую хижину. Жена ежедневно занималась натурной живописью, изображая здешние пейзажи и сцены из сельской жизни. Особенно ей удавался пахарь, идущий за плугом, которого она писала с нашего хозяина.

Я не отставал и тоже занимался искусством, правда, как обычно, в теоретическом его аспекте. Мы трудились днями напролет, она – над картинами, а я – над книгой, и каждый вечер после ужина обсуждали ее работы. Именно в ходе этих разговоров я обратил внимание на интересный феномен, состоящий в том, что наш хозяин всегда выглядел очень удачно на картинах супруги. А ведь она писала и других пахарей, не говоря уж о бессчетном числе разных крестьян во множестве обстоятельств их работы, но почему-то именно человек, у которого мы снимали дом, отличался насыщенностью цветов, уверенностью линий, правдоподобием поз и безотказно передаваемым ощущением тяжести и важности его труда.

Впрочем, заинтересовал он меня уже давно. Ходили слухи, будто наш хозяин некогда учился в школе, а то и в университете. Он был чуть ли не единственным образованным крестьянином в окру́ге. Я нашел тому подтверждения – в его доме имелось несколько довольно новых, но уже читанных книг по лингвистике, психологии, химии и обществознанию. Его жена, очень простая и добродушная женщина, наверняка не владела грамотой. Спросить же ее об этом оказывалось затруднительно, поскольку, к сожалению, она была вдобавок немой. Малые дети тоже читать не могли, а играть с книгами им никто бы не разрешил – издания специально были расставлены на высоких полках. Так что в прошлом наш хозяин, по всей видимости, вовсе не ходил за плугом. Но что же с ним произошло? Размышления о его судьбе, признаться, частенько занимали меня в часы досуга.

Неплохо владея японским, я неоднократно пытался вызвать этого человека на разговор по душам, предлагал разделить со мной бутылку доброго вина или изысканные, купленные в городе яства. Но ни одна из моих попыток не увенчалась успехом. Праздным я хозяина никогда не видел, а работая в поле или по хозяйству, он не отвлекался, отвечал кивком или покачиванием головы, не поднимая глаз. Возможно, пахарь даже не представлял себе, как я выгляжу, и это, признаться, беспокоило меня чем дальше, тем больше.

В то же время его жена жестами, по-простецки, постоянно расспрашивала меня о чем-то, находящемся либо за пределами моего понимания, либо вне сферы моих интересов. Уже на второй неделе нашего пребывания в Японии это начало изрядно докучать. А ведь шел третий месяц! Кроме того, хозяйские дети вели себя отвратительно. Они не давали мне прохода с самого первого дня, хватали мои книги своими грязными ручонками и мешали всеми мыслимыми способами. Я благодарил небо за то, что мы не взяли с собой наших мальчиков!

Особенно меня поражало и возмущало, что за все это время пахарю не пришло в голову ни сделать замечание жене, ни осадить своих нахальных отпрысков. Впрочем, вскоре я понял: все же они досаждают мне не так сильно, как безразличие хозяина.

Это не лезло ни в какие ворота! Часто ли у него останавливается интересный постоялец?! Если пахарь действительно образован, неужели его не занимает, отчего я не ухожу далеко от дома, а только пишу и читаю, отчего пребываю в задумчивости, отчего взгляд мой пространен… Ладно, пусть не моя работа, но хотя бы тот далекий мир, из которого мы пришли в его дом, должен же вызывать любопытство!.. Должен!

Я начал пытаться спровоцировать интерес пахаря, оставляя на столе книги, открытые на страницах с умопомрачительными иллюстрациями, преисполненными таинственных образов. Решил сильно душиться, курить ароматные сигары за столом, напевать новомодные песенки, чтобы для начала если не привлечь внимание, то вызвать недоуменное возмущение. Однако и это не привело к желаемым результатам. Тогда я принялся самостийно помогать ему. Моя жена заходилась от смеха, когда ее супруг, всю жизнь стремившийся избегать быта, сам убирал на кухне после обеда. Потом я принялся готовить для его семьи. Увидев, что прохудилась бочка во дворе, залатал ее смолой, равно как и течь в крыше, поправил колесо телеги, дверь амбара, починил грабли. Безвозмездно, не ради корысти я совершил множество добрых поступков, а он будто специально не поднимал глаза на все мои дела.

Можно было предположить, что пахарь нем и подслеповат, но память подсказывала, будто мы обменялись парой фраз по прибытии. Впрочем, давность этого эпизода и однообразие моего существования привели к тому, что я уже не мог утверждать с уверенностью, было ли это на самом деле или нет. Что до зрения, то ловкость и темпы работы этого человека в поле доказывали – он видит прекрасно.