Страница 5 из 9
Засуха на мгновение остановилась и с торжеством взглянула на слушателей. «Разве я не права? – говорил ее взор. – Что может быть бесплоднее и более жестоко, чем охваченное гордой самоуверенностью человеческое сердце? Оно во много раз страшнее и безотраднее, чем песок пустыни».
– Мудрецы лишь немного отошли от города, – продолжала Засуха, – когда им пришла в голову мысль, что они заблудились, идя за звездой, и неверно поняли путь, который она им указывала. Они подняли взоры свои к небу, чтобы найти на нем звезду и еще раз пойти по пути, который указывал им ее луч. Но напрасно искали они среди мириадов звезд ту, которая привела их из далекой страны: она исчезла.
При этих словах глубокое волнение отразилось на лицах трех незнакомцев, как будто сильное страдание причинил им рассказ Засухи.
– То, что случилось дальше, – снова заговорила она, – с человеческой точки зрения, может быть, считается даже отрадным. Когда мудрецы увидели, что звезда исчезла с небесного свода, они тотчас поняли, что согрешили против Бога. И с ними произошло то, – с отвращением сказала Засуха, – что случается с землей, когда вдруг наступают проливные дожди. Мудрецы содрогнулись от ужаса, как содрогается земля от молнии и грома, души их размягчились, и смирение, овладевшее ими, пустило ростки – так земля дает жизнь молодой травке, которая начинает расти и зеленеть. Три дня и три ночи блуждали мудрецы по окрестностям Вифлеема, тщетно пытаясь найти Младенца, Которому должны были поклониться. Звезда не являлась им, не освещала и не указывала пути, и они странствовали, все дальше углубляясь в долину, не находя пути; печаль и раскаяние все более и более проникали в их сердца. На третью ночь измученные жаждой искупить свое заблуждение, истерзанные сознанием своей ошибки, не смея больше поднять взор к небу, подошли они к этому колодцу. Тут Бог простил их заблуждение и грех, и, когда они нагнулись к колодцу, глубоко-глубоко в спокойном зеркале прозрачной воды увидели они отражение чудесной звезды, которая привела их с Востока. Тотчас вскочили они и поспешно направились вслед за звездой, и та снова привела их к пещере на краю Вифлеема, и там мудрецы упали на колени перед новорожденным Младенцем: «Ты будешь владеть величайшими сокровищами Мира, – воскликнули они, – мы приносим Тебе дары нашей мудрости и знаний. Ты будешь величайшим и славнейшим Царем на земле, какого еще не было до Тебя и не будет до конца мира!» Младенец коснулся своей ручкой их склоненных голов, и когда мудрецы поднялись, оказалось, что Младенец Сам наделил их такими дарами, какими не могли бы одарить самые богатые и сильные властелины на земле: старый мудрец превратился в цветущего юношу, прокаженный исцелился от страшной болезни, черный негр стал белокожим красавцем, и все они сделались прекрасны и молоды и, вернувшись в свои родные земли, вскоре стали царями.
Засуха замолчала. Незнакомцы стали благодарить ее.
– Ты хорошо рассказала нам все, – говорили они. – Но, – прибавил один из них, – меня удивляет, что три мудреца ничего не сделали для колодца, который оказал им такую услугу. Неужели они могли забыть доброе дело?
– Разве этот колодец не должен быть вечным, – заметил другой, – чтобы напоминать людям, что счастье, которое исчезает на высотах гордости и самообольщения, снова находится человеком в глубине раскаяния и смирения?
– Неужели отошедшие в вечность менее способны на благодарное чувство, чем живущие? – добавил третий. – Неужели те, кто наслаждаются вечным блаженством в раю, могут забыть своих друзей, оставшихся на земле, и не помочь им в опасности?
И едва сказал он эти слова, как Засуха вскочила с криком ужаса: она узнала в незнакомцах трех мудрецов. С воплями бросилась она бежать от колодца, как от зачумленного, чтобы не видеть, как путники подозвали своих слуг и те стали снимать с верблюдов мешки с водой, которыми они были навьючены; и вскоре бедный умирающий колодец стал оживать и наполняться чудесной водой, которую благодарные мудрецы привезли с собой из рая.
Дитя из Вифлеема
Перед городскими воротами Вифлеема стоял на часах римский воин. Он был в шлеме и тяжелых латах, сбоку висел короткий меч, а в руках воин держал длинное копье. Целый день стоял он почти без малейшего движения, и можно было подумать, что это не живой человек, а железная статуя. Горожане проходили через ворота туда и обратно, нищие садились отдохнуть в тени под сводами ворот, продавцы фруктов и вина ставили свои корзины на землю, чтобы слегка передохнуть, у самых ног воина, – он все стоял неподвижно, едва давая себе труд слегка повернуть голову и поглядеть им вслед.
«Тут нет ничего интересного, – казалось, говорил взгляд часового. – О чем мне тревожиться? Неужели меня могут занимать все эти люди – нищие, торговцы, погонщики? Вот если бы я мог полюбоваться на стройные ряды войск, идущих на врагов, тогда другое дело. О как хотел бы я посмотреть на жаркую битву, на горячую схватку, на молодецкую атаку конницы, которая стремительным натиском мнет отряд пеших воинов! Как хотелось бы мне участвовать в штурме города, вместе с отважными смельчаками первым взобраться на каменные стены осажденной крепости! Ничто кроме войны не может доставить мне радости и удовольствия. Я тоскую без царственных орлов моей далекой родины Рима, как хотелось бы мне увидеть одного из них парящим в голубой выси небес. Я томлюсь без воинственных звуков труб, призывающих в бой, меня влекут и манят звуки оружия и алые потоки пролитой крови врагов».
Сейчас же за воротами начиналось широкое поле, все поросшее белыми лилиями. Римский воин каждый день стоял на страже у этих ворот, каждый день взор его был устремлен на это поле, но ему и в голову не приходило полюбоваться на удивительную красоту и пышность белоснежных цветов, он даже не замечал их. Иногда видел он, как прохожие с восхищением останавливались и наклонялись к цветам; это вызывало в римлянине только досаду.
«Глупые люди! – думал он. – Они отвлекаются от своего дела, задерживаются на пути, чтобы полюбоваться такими пустяками. Они не понимают, в чем истинная красота!»
Мало-помалу часовой переносился мыслями в другие страны; он уже не видел ни поля, ни холмов, покрытых зелеными оливковыми деревьями, пред мысленным взором его проплывали другие картины. По знойной, раскаленной пустыне Ливии длинной прямой линией двигались по желтому песку легионы войск. Нигде нельзя укрыться от палящих лучей солнца, нет границ песчаной пустыне, нигде не видно источника, нет конца томительному пути. Воины изнемогают от голода и жажды, колеблющимися усталыми шагами едва двигаются они вперед. Один за другим, обессиленные, опускаются в изнеможении на песок, сраженные немилосердным солнечным зноем. Но, несмотря на все страдания, все муки, воины идут все вперед и вперед, не допуская и мысли о том, чтобы малодушно отстать от своих вождей.
«Это действительно прекрасно! – думает воин, отрываясь от своих сладких мечтаний. – Вот какие картины должны веселить взор храброго человека!»
Во время своих ежедневных дежурств у городских ворот воин мог бы любоваться прелестными детьми, которые приходили играть на лугу. Но к детям воин относился как к цветам и с возмущением удивлялся, если проходившие мимо люди с улыбкой останавливались, чтобы посмотреть на детские игры.
«Удивительно, как некоторые умеют из ничего сделать себе удовольствие, – думал, глядя на них, воин. – Что тут интересного и заслуживающего внимания?»
Однажды, когда воин стоял, как всегда, на своем посту за городскими воротами, он увидел маленького мальчика, лет трех, который пришел поиграть на лугу. Это был бедный мальчик, несомненно сын небогатых родителей, потому что одет он был в овечью шкурку и играл совсем один. Воин, сам того не замечая, внимательно смотрел на мальчугана. Ему бросилось в глаза, какой легкой поступью ребенок бегал по траве; он совсем не мял ее, точно паря над нею, не касаясь ее. Когда ребенок начал играть, он возбудил еще большее удивление воина.