Бесчувственные. Игры разума

Внезапно мне стало стыдно. Коннор был ввергнут во всю эту пучину чувств и эмоций так резко, что того и гляди сгорит прямо на месте, предпочтя суицид этим странным новообразованиям внутри. Все дни пребывания в Рокфорде мне так хотелось дотронуться до него вновь, сказать что-то теплое и уютное, а вместо этого я с ошарашенным видом глотаю воздух и смотрю на сжимающиеся мужские кулаки. Мы не могли вот так простоять целую вечность.

– Ну что ж, ты влип, Коннор, – я попыталась смастерить ехидную ухмылку, но судя по смущенному виду обернувшегося мужчины, до ухмылки было далеко. – Здесь дел выше крыши.

Их и вправду было много. На дворе был час по полудню, и за прошедшее время я успела привести в порядок только ванную комнату, собственную спальню и столовую. В коробках еще оставалось множество вещей в виде посуды, картин, купленного в родных краях постельного белья и прочих бытовых вещей. Выкарабкавшись из гостиной, я отправилась на второй этаж. Андроид так и остался стоять на месте еще несколько минут.

Напряженная тишина нарастала с каждой минутой. Я осознавала, что мы оба выглядим как юные подростки, испытывающие друг к другу влечение, но не знающие, что с этим делать. Была одна разница: я то уже проходила это и могла предпринять хоть какие-то действия на основе накопленного опыта. Коннор опыта не имел, и потому ему оставалось просто слепо плыть по течению. Мы едва ли не в прямом смысле бегали друг от друга по комнатам. Всякий раз, как рядом где-то слышались шаги, я тут же покидала стены, находя себе занятия в других делах. Как ни странно, то же самое делал и он.

Дела катастрофически уменьшались. Бегать по комнатам было уже не так просто, точнее – вообще невозможно. Ближе к четырем вечера, когда на улице начали опускаться закатные лучи яркого солнца, в гостиной оставалось лишь несколько коробок. Столько же их было и в коридоре. Мне не хотелось притрагиваться к ним. Воображение рисовало, как картон разрывается, обнажая свою пасть с острыми зубами, и руки отчаянно отказывались дотрагиваться до чертовых ящиков. Встав у входа в гостиную, я отрешенно оглядела ее стены. Кожаный коричневый диван, такие же кресла, стеклянный журнальный столик. Бордовый ворсовой ковер у имитации камина, на котором предстояло расположиться не самым приятным для меня вещам. Пустые книжные полки напротив дивана скоро забьются книгами, но их временное отсутствие меня не волновало. На душе было пусто. По странному пусто.

– Все в порядке?

Андроид стоял где-то за спиной. Его пиджак был аккуратно сложен на спинке дивана. Я слегка дернула в сторону правого плеча головой, но смотреть на Коннора не стала. Я и так наверняка знала, что его диод горит желтым, а тонкая прядь темных волос спускается вниз по левому виску.

– Я каталась по миру целых семь лет. Иногда сидела в стенах подразделения, – во мне больше не было страха смотреть в темные глаза андроида. Он сменился страхом встречи с содержимым коробок. И потому я с некоторой обреченностью обернулась к Коннору, почувствовав, как за спиной шуршат распущенные тяжелые волосы. – У меня так давно не было дома, что я отвыкла от этого.

– Но теперь он у тебя есть, – утвердительно в своей решительности произнес мужчина.

Его белая рубашка, обтягивающая тело и заправленная в джинсы, местами покрывалась мелкими складками. Верхняя пуговица расстегнулась, галстука не было. Странно, что я не заметила этой детали сразу. Смотреть на него было легко и прекрасно, я с упоением наслаждалась трепетом внутри грудной клетки. Он же смотрел на меня с неприкрытой решительностью и спокойствием. Следующие слова сорвались с меня быстрее, чем я успела осознать их.

– Нет. Он «у нас» есть.

Бум – и все завесы сняты. Я слышала, как кирпичи этой тяжелой стены рушились, осыпались вниз. Сознание разрывало их собственными руками, освобождая стянутые в тиски чувства вздыхать полной грудью. Спокойствие в глазах Коннора сменилось на смятение, губы открывались и закрывались в немых многочисленных вопросах, но прежде чем он смог задать хоть один, я, стоя к нему боком продолжила свои мысли.

– Лейтенант сказал, что «Киберлайф» закрыт. Я знаю, ты сейчас у Хэнка, так что если не захочешь остаться здесь – этот дом все равно для тебя всегда открыт, ты же понимаешь.

Он больше не открывал губы, а только лишь щурил глаза. Желтый диод на мгновение стал красным, и, честное слово, это поубавило моей решительности. Но я, встряхнув тревожные мысли с плеч, не спеша прошла к стоявшей у камина коробке. В руках была заготовлена влажная тряпичная салфетка, спину сверлил удивленный взгляд карих глаз. Вряд ли он согласится, однако сейчас меня это волновало в меньшей степени.

На дне полу-разобранной коробки лежали фотографии. В Рокфорде я не позаботилась о том, чтобы бережно снять семилетнюю пыль с каждой стеклянной рамки, лишь бездумно складывала фото в ящики в желании поскорее закончить дело. Теперь же предстояло очистить каждую и выставить на камин. Не знаю, зачем, не знаю, как. Просто чувствовала, что это было нужно и все.

Выудив из коробки фотографию альбомного формата, я аккуратно сняла слой пыли с поверхности. Это было когда-то счастливое фото, висящее над моей кроватью. Маленькая девчушка с рыжими, огненными волосами махала рукой в камеру, громоздясь на плечах рослого, широкоплечего мужчины в синей рубашке. Женщина рядом улыбалась доброй, благодарной улыбкой. В ее руках покоилась сладкая вата, тонкие губы покрывала красная помада. Она так любила кровавый цвет… красное платье, красные бусы, красные серьги. Из под просторного платья уже выглядывал живот. Даже когда я в свои далекие двенадцать лет пожелала перекрасить волосы в огненный цвет, воспротивился только папа. Но разве он мог остановить подростка и любимую жену в решении изменить цвет волос? Они были такими счастливыми, светлыми. Добрыми…

Я не ощущала слез в горле, не чувствовала их и на глазах. Пальцы аккуратно исследовали холодную стеклянную поверхность, словно бы пытались прочувствовать каждую воображаемую неровность на лицах родных людей, вновь ощутить тепло их объятий. Мне было тоскливо. Тоскливо и холодно. Все слезы я выплакала в последние дни своего пребывания в Детройте. Встреча с Эмильдой Рейн, после которой я еще несколько часов проревела от безысходности и одиночества внутри, выжала меня до капли. Теперь мне оставалось лишь скорбно молчать, сожалеть о тех семи лет жизни, в течение которых я не вспоминала прошлую жизнь.

– Это твоя семья, верно? – Коннор оказался рядом так резко, что я едва не откинула от себя фото в испуге. Его голос был тихим и мягким, даже настороженным. Вряд ли он понимал, что такое потерять близкого человека, но заложенные психологические знания все же позволяли ему осознавать тяжесть таких мгновений для человеческого разума. Несколько раз проморгавшись, я перестала исследовать поверхность пальцами. – У тебя глаза твоего отца.

– Отец передал мне не только цвет глаз, – усмехнулась я. – Еще острый язык и вспыльчивый истеричный нрав.

– Не замечал подобного в твоем поведении.

Я саркастично покосилась на андроида снизу вверх.

– Лучше я промолчу, – поспешно, но тактично заключил Коннор.

Да, это было верным решением. Вряд ли андроид забыл о стеклянном мусоре в подвале съемного дома и крики в гостиной при моих сборах в Рокфорд. Чего уж говорить о едва не убитом солдате на корабле «Иерихон», красная кровь которого навсегда пропитала мои руки изнутри.

Воспоминания о произошедшем на «Иерихоне» вызвали и другие чувства. Чувства утраты. В какой-то из коробок лежала стойка для катаны. Вряд ли она мне пригодится, но выкинуть эту психически ценную вещь мне не позволяло что-то внутри.

– Странно, – нахмурившись, я присмотрелась в утонченное лицо матери на фотографии. – Мне казалось, что у нее глаза светлые. А у нее такие же темные, как у тебя.

Андроид смолчал. Он был очень близко. Так близко, что его плечо касалось моей рубашки. Как ни странно, волнения это не вызывало. Я была слишком сильно погружена в тоску по ушедшим в прошлое моментам.