Страница 1 из 15
Котова Ирина
Королевская кровь
Книга 10. Часть 1
ГЛАВА 1
Провал, пылающий среди зеленого рассветного леса, окутанного инляндским туманом, был похож на распахнутый в агонии рот: с неровными краями, подернутыми белесой каймой пепла, с языком-огнем, поднимающимся над землей.
В дымке у ямы стояло несколько человек, одетых в траурные одежды. Две молодые женщины — одна из них со вдовьей фиолетовой лентой в светлых волоса — и женщина постарше, поддерживаемая бледным офицером, который так клонился вбок, что непонятно было, кто кого поддерживает. Находились здесь и еще мужчины, в том числе военные, был и служитель Триединого, уже отчитавший слово прощания. Двое солдат на веревках опустили в яму темный небольшой ящик — и огонь вдруг заревел, взметнувшись выше деревьев, будто снизу его раздуло мощным порывом ветра.
Отшатнулись все, кроме вдовы, стоявшей у самого края провала и что-то прижимавшей к груди. Пламя окутало ее, скрыв на мгновение, но не тронуло, отступив, — а она, тонкая, с отчаянием, плещущимся в голубых глазах, напряженная, как струна за миг до срыва, так и не двинулась с места. На секунду показалось, что она сама готова прыгнуть вниз, — но тут старшая женщина тихо и тревожно окликнула ее. Молодой офицер, тяжело шагнув вперед, взял овдовевшую за руку — и она вздрогнула, оглянулась, сказала что-то успокаивающее. Военный отступил, а женщина снова повернулась к огню.
К груди она прижимала серебряный брачный браслет, покрытый копотью, потеками застывшего пластика, ошметками человеческой плоти и запеченной кровью.
Марина
Огонь ревел, ворочался у моих ног, завораживал, успокаивал и утешал, целуя горящее лицо и трясущиеся руки, поднимаясь из кремационной ямы, что стала братской могилой для десятков солдат — тех, кого мы не смогли спасти, и тех, кого не успели довезти до замка Вейн.
Теперь она стала последним пристанищем для моего Люка. Для того, что от него осталось. Мы не могли рисковать, закрывая его останки в семейном склепе: маг Тиверс при освидетельствовании сообщил, что известны случаи, когда и фрагменты человеческих тел перерождались в мелкую нежить.
Я не хотела Люку такого посмертия.
Внутри у меня все было выжжено. Мертво. Я не ощущала ничего, кроме головокружения и звона в ушах, и звуки казались отдаленными, странными. Кремационный ящик полыхал красноватым пламенем, а я сжимала в руке брачный браслет Люка. Я не могла заставить себя снова взглянуть на его останки целые сутки, пока шла опись и следствие, медицинское и виталистическое освидетельствование и подтверждение того, что часть руки и ноги действительно принадлежат ему.
Но когда солдаты уже несли ящик к огню, я приказала остановиться, подняла крышку и дрожащими пальцами содрала с переломанного запястья мужа браслет.
Я отступила от ямы, только когда сильнее закружилась голова, а в горле плеснуло желчью. Повернулась — родные и домочадцы Люка ждали меня: леди Шарлотта, прижавшаяся к Бернарду и невыносимо тусклая, Маргарета, пронзившая меня тяжелым, обвиняющим взглядом. Дворецкий Ирвинс, Жак Леймин, капитан Осокин, несколько слуг и маг Тиверс.
Я подошла к леди Лотте и взяла ее под вторую руку. И мы, придавленные горем, медленно, тихо побрели сквозь рассеивающийся туман обратно к замку.
Эти сутки были страшными. Безжалостными. Наполненными болью. Неверием. Надеждой и отчаянием. Воспоминаниями и звуками его хриплого голоса, когда я вскидывалась на кровати — потому что казалось, что он стоит рядом и зовет меня, — ненавистью к себе и тяжелым, глухим, разъедающим душу пониманием, что это все, что он действительно мертв.
Как я не свихнулась в первые часы после известия о его гибели, я не знаю.
Хотя нет, знаю. Меня спасла Пол.
Когда я вынырнула из темноты после обморока, в который упала, увидев то, что осталось от моего мужа, единственное, что я осознавала — что мне тяжело дышать. Тело было деревянным, сводило горло, и я застонала, пытаясь разглядеть, что происходит вокруг.
— Марина Михайловна, не двигайтесь, — раздался голос нашего виталиста Росса Ольверта. Он держал меня за правую руку, склоняясь надо мной — темный, размытый силуэт. Кожу покалывало — сканировал, — затем по телу потекла прохладная вита, заставляя мышцы расслабляться. Через секунду прекратилась боль. Я попыталась вдохнуть — и не смогла, потому что вернулись воспоминания.
Ссора, Люк, сапфировая нить на моей щиколотке, изуродованная рука с впеченным в мясо брачным браслетом.
Я захрипела, выгибаясь на постели, сжимая ладонью горло и поворачиваясь на бок. Начался приступ удушья.
В окна бил солнечный свет, а у кровати сидела бледная, похожая на восковую куклу с заострившимися чертами лица и безжизненными глазами леди Лотта и смотрела, как я сиплю и задыхаюсь. Приступ не отпускал, и я не могла протолкнуть воздух в легкие, но все окружающее видела и осознавала так четко, будто была в полном порядке.
У стены стояла моя горничная Мария, нервно сжимая руки, приподнялся и со стоном рухнул обратно в кресло в углу Бернард — я отчетливо рассмотрела капли пота на его лбу, — от открытого окна повернулась Рита. Я увидела ее красное заплаканное лицо, глаза, сверкающие ненавистью. Она была бы рада, если бы я тоже умерла.
Да и я была бы этому рада.
— Господин Ольверт? — прошелестела леди Лотта, переводя взгляд куда-то поверх моего плеча.
— Я пытаюсь, — пробормотал Росс, вдавливая пальцы мне в висок и в запястье.
Я еле слышала его сквозь судорожные сипы, производимые моей сокращающейся диафрагмой и сдавленным горлом. Перед глазами начали плясать темные пятна.
— Это психическое, от шока, сейчас… не успокоить, — бубнил виталист нервно. — Придется отправить ее светлость в стазис…
Взгляд мой остановился на часах, стоящих на прикроватном столике рядом с шаманским мешочком.
Без трех минут двенадцать.
Я рванулась вперед, вывернувшись из-под рук Ольверта, когда тело уже начало сковывать оцепенением. Виталист попытался перехватить меня, но я с рычанием оттолкнула его, хватаясь за мешочек. Горло отпустило, в горящие легкие полился воздух, а я трясущимися влажными руками развязала тесемки, выхватила иглу, чуть не выронив ее, и неаккуратно загнала себе в левую руку. И упала обратно на кровать, тяжело дыша, — кожу словно окатило кипящим маслом, кости в теле заныли, а из глаз побежали слезы. Но от браслета на запястье уже шли прохладные волны, и по телу разлилось такое расслабление, что оно стало казаться пустым и легким.
Щелкнуло, и часы в гостиной забили полдень. А я смотрела в потолок и дышала, дышала, чувствуя, как от напряжения из носа в горло идет кровь.
Я могла ненавидеть себя, но сегодня я не стану причиной смерти сразу двух близких людей.
Росс Ольверт остановил мне кровь, проверил состояние и ушел, уводя Бернарда — ему стало хуже, и он едва не рухнул, сделав несколько шагов. Ушла и Мария, оставив меня, Маргарету и леди Шарлотту одних.
Когда я осмелилась повернуть голову, свекровь так же сидела у кровати в моей разгромленной спальне и смотрела на меня. Но в заплаканных, горестных глазах ее не было обвинения, не было ненависти. И я сползла на пол, положила голову ей на колени, обняла за ноги.
— Я во всем виновата, — сказала я глухо.
Она сжала меня за плечи, а затем легко погладила по волосам. Я подняла голову — свекровь плакала.
— Я очень хотела обвинить тебя, — ответила она тихо. — Но не буду. Не ты стреляла в его листолет.
Она не хотела меня ненавидеть — а мне так нужно было, чтобы хоть кто-то уничтожил меня.
— Мы поссорились, — продолжила я, глядя ей в глаза.
— Знаю, — проговорила она.
— Все знают, — срывающимся голосом крикнула от окна Рита. — Из-за нее он улетел.
Я сжалась, зарыдав.
— Маргарета, замолчи, — Леди Лотта жестко вцепилась мне в плечи, до боли. — Марина, посмотри на меня.
— Рита права, — проговорила я, запрокидывая голову и вытирая мокрые щеки. — Это я его убила. Я. Я, понимаете? Он прилетел ко мне, а мне так плохо было, и я его прогнала… Не знаю, как жить с этим… Как я хочу умере-е-еть… Простите меня, простите… — Меня снова начало трясти, и тут свекровь сама несколько раз тряхнула меня. Губы ее дрожали, лицо было искажено.