Страница 3 из 5
После войны мама никогда не рассказывала об «ужасах блокады». Они с Инессой, той самой медсестрой, с которой в сорок первом переносили лежачих раненых в подвал, вспоминали только смешное. Рассказывали, как к ним в госпиталь после ускоренных курсов направили молоденькую медсестру. Врач дал ей свечи, чтобы она поставила их лежачему больному. Сестричка, придя в палату, положила свечи на тумбочку рядом с кроватью и строго спросила у раненого:
– У вас спички есть?
– Зачем тебе, сестричка? – не понял раненый.
– Чтобы поджечь свечи, – наивно ответила медсестра, окончившая ускоренные курсы.
Другой случай произошел с самой Серафимой. Весной сорок четвертого, когда была снята блокада, и госпиталь реорганизовали в санаторий для выздоравливающих моряков-катерников, Симе дали важное партийное задание – ей поручили разливать вино. От нехватки витаминов и постоянного пребывания возле воды, катерники страдали фурункулезом. Красное вино поднимает гемоглобин, и главврач санатория настоял на том, чтобы в обед морякам давали по сто пятьдесят грамм вина, которое доставили в госпиталь из солнечной Грузии. Это партийное задание Симочка получила после того, как ее предшественница, разливавшая вино три дня, пришла к Никите, госпитальному повару, отвечавшему за выдачу ценного напитка, и, с трудом стоя на ногах, взмолилась, чтобы ее избавили от этой непосильной обязанности. Иначе она сопьется, к чертовой матери!
Никита вручил Симочке высокую мензурку с делениями, и мама принялась отмеривать вино с присущей ей аккуратностью. Когда спиртное, выделенное на этот день, закончилось, оказалось, что двум офицерам его не хватило. Они потребовали от хорошенькой виновницы компенсацию, уверяя, что только поцелуй в губы может заменить им красное вино, столь необходимое для поднятия их гемоглобина. Серафима категорически отказалась повышать гемоглобин обделенным офицерам таким образом. В конце концов вынуждена была согласиться на поцелуй в щечку. После этого она влетела на кухню, где Никита колдовал над ужином, и решительно поставила мензурку на стол: пусть ищут другую сестру, которая будет разливать это проклятущее вино! Никита принюхался к подозрительно раскрасневшейся сестричке, но запаха спиртного не учуял.
– Сколько тебе не хватило? – спросил Никита, узнав, в чем дело.
– Триста грамм! Хотя я очень старалась.
– Не пыли, Серафима, – остановил ее Никита.
Бывалый повар сноровисто взял в руки мензурку.
– Смотри сюда. Когда ты наливала вино, то держала мензурку, наклонив делениями от себя. Вот так, – показал Никита, – Поэтому на каждой порции ты переливала 5-6 грамм. Немного?.. Согласен. Но давай умножим пятьдесят порций на шесть. Что мы имеем?.. Те самые триста грамм, которых тебе не хватило. Теперь, слушай сюда! Завтра сделай вот что…
И Серафима сделала, так, как сказал Никита: она чуть наклонила мензурку делениями к себя. Когда вино было разлито по всем стаканам, у нее осталось триста грамм лишних. Мама честно принесла «остаток» Никите. Он посмотрел на Симу, не понимая, с какой планеты свалилась эта дурочка, но вино взял.
После войны ветераны госпиталя, в котором служила мама – к сорок третьему году она дослужилась до звания старшины первой статьи – каждый год встречались в День Победы. С семи лет, мама брала меня с собой. В семидесятом году, в день двадцатипятилетия Победы над фашистской Германией, я заканчивала десятый классе. В этот год совет ветеранов снял для встречи зал в ресторане парка ЦПКО. За длинным столом собралось человек сто. После первых официальных тостов, встал майор лет тридцати пяти. Мама улыбнулась:
– Витенька.
Я сосчитала, сколько лет ему могло быть в блокаду. Получилось, от силы, семь – восемь.
Витенька поднял рюмку.
– Вы все знали мою маму, Антонину Петровну. Она не дожила до этого дня. Зимой я ее похоронил… Но я – о другом. Хочу рассказать вам о клубнике… За первую блокадную зиму я так ослаб, что уже не вставал – все время хотелось спать. Однажды мама принесла мне целую тарелку клубники! Не представляю, где она достала ягоды весной сорок второго. Мама поставила тарелку на стол и сказала: «– Вставай, сынок, поешь». Мне надо было не только встать, но сделать до стала несколько шагов. И я их сделал… Теперь я понимаю: эта клубника спасла меня… Хочу выпить за мою маму и за вас, мои дорогие.
Я посмотрела на свою маму, потому что знала, откуда весной сорок второго года взялась в блокадном городе клубника.
Было так.
В сестринскую, где Серафима раскладывала лекарство, вбежала Антонина – Витина мама, которая работала в госпитале нянечки
– Не могу! Вот, хоть убей меня, Симочка, не могу я убирать в его палате!
Несколько дней назад командиру катера, который лежал с ранением обеих ног, боевые товарищи привезли из Абхазии чачу и кое-какую закуску, в частности первую клубнику. Чачу, закусив маринованным чесноком и огурчиками, выпили быстро – за победу. А клубника под чачу, как-то не пошла, осталась. Командир поставил тарелку с ягодами в тумбочку и благополучно забыл о ней. Тоня, убирая его палату, чувствовала, что теряет сознание от аромата спелых ягод.
– Посиди здесь,– попросила Сима.
Решительно войдя в палату, где лежал командир катера, она строго объявила:
– В госпитале комиссия! Проверяют санитарное состояние палат. Надеюсь, ни у кого нет скоропортящихся продуктов в тумбочках?.. Если комиссия что-то найдет!..
Мама принюхалась
– Чем это у вас пахнет?
– Клубника!!! – вспомнил командир.
– Ешьте скорее! Комиссия уже в соседней палате!
Командир поспешно достал из тумбочки тарелку с клубникой. Серафима почувствовала, что от аромата спелых ягод она сама вот-вот потеряет сознание. Командир съел несколько клубничин и взмолился.
– Симочка, прошу, забери ты эти ягоды!
Сима взяла тарелку и вышла в коридор. Положила одну ягоду на язык и медленно раздавила ее небом. Сразу вспомнился Бобруйск, где летом на столе каждый день стояла полная миска, присыпанных сахаром ягод… Мама потянулась за второй клубничиной. Но тут вспомнила о Тонином сыне, восьмилетнем Вите, который уже несколько дней не вставал с кровати. Люди, пережившие блокаду, хорошо знали, что это значит, когда человек ослабев, терял интерес к жизни и начинал медленно угасать. Сима отдала тарелку Тоне, и та отнесла клубнику сыну.
Мама рассказывала эту историю легко, со смехом – мол, вон как ловко она провела командира. Но я представляю, какое сражение с собой она выдержала, когда не стала есть ягоды, и отдала их Тоне. Мне очень хотелось рассказать об этом красавцу майору. Но мама, поняв мое желание, покачала головой: не надо. Я подняла бокал и выпила за свою маму.
ГЛАВА 3. ЕФИМ КУТНЕР.
Через несколько дней после отправки из Ленинграда, почтальон принес Лизино письмо в дом сестер Сухих. Прочитав его, Фая пригласила к себе в комнату, которая находилась на втором этаже, сестер и их мужей: Феликса – мужа Цили и Борю – мужа Мани, а муж тети Ривы погиб в апреле сорок пятого под Кенигсбергом. Моя бабушка Геня, как я уже говорила, умерла от воспаления легких, когда ее дочери, моей будущей маме, было одиннадцать. После похорон Фая поднялась на второй этаж, где жил овдовевший Фима – мой дедушка, чтобы приготовить ему, его дочери Симочке и пятилетнему сыну Додику покушать, и осталась там, как и писала тетя Лиза, заменив детям маму.
Мой дед был польский еврей из Лодзи. Он работал в легкой промышленности – в артели, которая плела веревки. В Бобруйск попал во время советско-польской войны 1919 – 1921 года, когда бои между советами и поляками шли на территории Беларусии. В одном из сражений мой дед, двадцатилетний Ефим Кутнер, был ранен. Его положили на телегу и повезли в госпиталь. В это время восемнадцатилетняя Геня Сухая вышла с ведром на улицу, чтобы купить керосин, который наливали из большая цистерны – ее таскала по песчаным улицам Бобруйска старая лошадь. Возница останавливался в определенных местах, в определенное время. Там его уже ждали. Получив деньг, возница открывал кран, припаянный к цистерне снизу, и наливал гражданам керосин. Геня, увидев в окно, что цистерна с керосином остановилась возле магазина, вышла на улицу. Ефим увидел в руке девушки ведро, решил, что оно с водой, и попросил дать ему напиться. Геня побежала домой, наполнила кружку водой и догнала телегу с ранеными, чтобы напоить бойца. Но юноша был без сознания. Геня пошла рядом с телегой, держа в одной руке ведро для керосина, в другой кружку с водой. Она шла так до самого госпиталя, а потом поднялась в палату и села возле койки, на которую положили Фиму. Когда он пришел в себя, девушка сказала: