Страница 11 из 21
Мужики резко обернулись – кто, мол, так сказал?
А сзади никого. Только ветер поднялся да суховея нагнал, все глаза песком засыпало, потом мужики плевались ходили.
И побежим мы с тобою по такому жаркому климату. По медоносным лугам, маленькие, как первобытные зверьки, теряющиеся в буйной растительности. Сверху – раскаленное, почти белесое небо, снизу – змеи, жужелицы и полевая мышь, справа – опушка леса, слева – я сам.
Ты скажешь, что устала, а я покажу тебе пчелу: «Вот она несет нектар в улей, послушай, как жужжит – это одышка усталого существа, нам надо тоже бежать».
Ты споткнешься о кочку и упадешь лицом навзничь прямо туда, в микромир этого лета, лицом придавив кузнечика, а я опущусь на одно колено и проведу языком от твоей шеи до копчика, слизывая налипшую на благородный девичий пот субстанцию из семян и жучков – это амброзия июля, и я ею лакомлюсь!
Давай вставай, родимая, мы несемся дальше!
А ручей? Что ты скажешь, когда от студеной воды тебе заломит зубы? Когда твои ладошки, сложенные черпачком, поразит хтонический холод подземных озер? Мы затихнем в ложбине, пораженные вековечным перезвоном ключа, сегодня мы пьем семя земли, это соки айда, моя славная, вставай, мы бежим дальше.
А пес? Тот самый степной пес, неведомо откуда взявшийся, независимый, но ласковый, что мокрым теплым носом уткнется в лодыжку? Видишь, какой у него язык? Псу вкусно жить этим июлем, давай потреплем его по загривку и побежим дальше, а он пущай несется за нами вскачь, словно заяц.
Что нас ждет дальше? Стылая прохлада душистого леса, над нами сомкнутся кроны сначала берез, потом дубов, меня бьет кондратий, как я воображаю, что ты в своих легкомысленных шортиках попадаешь в дремучее. Давай не будем тревожить старый древний лес, любимая, даже на словах, даже шутя.
И знаешь, куда мы прибежим в итоге? Финальный рывок, взят последний пригорок, и оттуда, выбивая почву из-под ног, ослепляет нас фарватер кормилицы – Волги-матушки. Я слышу, как рыба плещется на илистых поймах, как ловкая щука уносит в пучину дурака-пескаря, как квелый сом уходит под карягу в ожидании дохлой кошки, что кинут ему голоногие пострелята.
Противоположный берег далек, и сейчас, как древние, я почти верю, что там можно встретить людей о песьих головах и пушистых женщин. Впрочем, после слова «пушистый» я не могу удержаться и валю тебя на землю навзничь, ты сама ведь пушистая, мокрая, разрумяненная, живая ловкая здоровая русская баба! На утомлении держащаяся ты забыла двадцать первый век и живешь вечностью.
А вечером мы на обрыве разожжем костер. Я встану над рекою, спину мне будет жечь пламя, колени морозить Волга, а в шею уткнешься ты.
Сквозь твои губы я целую взасос большой взрыв, что породил всю эту прелесть!
Николай с самого утра ходил гоголем, а под вечер окончательно разошелся: «Уж я задам вам в пятницу угощение, век помнить будете!»
Люди недоверчиво, но с улыбкою глядели на Николая.
Второй год в учреждении состоит, а ни разу посещения не задавал. И вот вдруг.
«Право дело, господа, приходите ко мне в пятницу!» – ластился лисою Николай.
Люди и пришли. Что не прийти, когда добрый человек грозится славным кутежом?
Торжествующе набриолиненный и напомаженный, Николай встречал гостей в прихожей: «Проходите, господа, прямо в залу пешком, там и угощение ваше накрыто уж» – и подмигнул.
Зашли люди – а там жена Николая, Анна Сергеевна Пожарская, на столе лежит в стиле ню, срамные места обнажила растопыримши, на шее салфеточка, сама виду любезного и лукавого.
Как народ дал заднюю! Ноги лезли в чужие галоши, кое-кто напялил по ошибке дамское пальто, один убежал из дому по лужам в носках.
Вот полный список потерь:
1. Были напрочь уничтожены очки Юрия Сергеевича, мастер потом головой качал: «Восстановлению не подлежат!»
2. В давке была раздавлена такса по кличке «Тетка». Собачка была преславная, третьего году купленная на птичьем рынке на Савеловском. Там и сейчас таких продают, приходите – посмотрите.
3. Воспользовавшись суетой, два наглеца из учреждения проинспектировали своими канцелярскими пальцами тайные места домашней работницы – Настасьи и нашли их превосходными и полностью соответствующими женскому предназначению.
Последний гость сплюнул на пол: «По шее вам надо надавать за угощение такое!»
И зачем-то прибавил: «Мародер!»
И тоже был таков.
Пьеса «Незапогодилосъ»
– Ой, садись, Сашенька, как здорово выглядишь, работу нашел хорошую?
– Да, Марья Николаевна, на Западе работаю.
– Ой, на Западе! Какая умница всё-таки! В Германии, в Нидерландах?
– На Западе Украины.
За окном громыхнула молния.
Пьеса
(просовывает голову в дверь)
– Здравствуйте, а кто из вас Николай?
– Здравствуйте, я Николай.
– (сурово) Теперь я тут Николай.
Собрался на площади как-то люд, и завязался спор: а когда русскому человеку жилось лучше всего?
Вышел мужичок подбоченясь да заявил:
– Лучше всего жилось нашему брату при Советском Союзе!
Из толпы вышел другой мужичонка и возразил:
– Отнюдь, при Николае Втором недурно бытовали очень…
– Да что Николай! Вот при Петре жизнь была!
– Да ваш Петр исковеркал всю суть Руси, при Грозном Иване житуха была!
– Э, да я вижу, вы не шарите совсем. Никогда так вольготно не дышал русский человек, как при татарах!
– Да ты христопродавец! Всем известно, что лучшая жизнь была при Киевской Руси!
– Врешь! При неолите!
– При неандартальцах!
– При австролопитеках!
– При первых гоминидах, дурак! – замахнулся залетный мужичок на предыдущего спорщика.
Галдели мужики, спорили, краснели, гам стоял на площади невыносимый!
Неизвестно к чему привел бы спор, ежели бы не вышел на площадку древний, но игривый седовласый старец и не расставил все точки над ё:
– А лучше всего, ребзя, русскому люду жилося при динозаврах. Сам маленький, шустрый, глядикося – чтобы ящур тебя не раздавил, под ногами – шмыг, шмыг, орешек видишь – мой орешек, зубами – хрямсь, хрямсь да в нору!
А в норе баба – юркая, быстроглазая! Да деток с десяток – и все как на подбор!
Чем не житие?!
После такой речи помолчали мужики, почесали в затылках да молвили:
– Берно рассудил, старче. И добавить нечего тут.
Да и разошлись по домам.
Вечером в отделение полиции зашел странный молодой человек. Лицо его было покрыто красными пятнами, руки дрожали от волнения.
Едва зайдя, он тут же попросился под стражу.
– У меня совершенно чудовищный, банальный и неинтересный паблик, – заявил он полицейским.
– Вы нарушаете там закон?
– Нет… не важно… арестуйте меня немедля, мой паблик – звенящая пошлость, ни грамма собственных мыслей, деградация духа…
– Арестовать вас только за пошлость духа?
– Да. Немедленно. Если можно, упеките меня в одиночку. Или лучше в пресс-хату. А лучше всего казните. У вас в отделении есть гильотина?
– Молодой человек, идите, пожалуйста, нахуй, пока мы вас на самом деле не арестовали.
Глаза пацана лихорадочно заблестели.