Страница 11 из 35
Дом Строгановых имел опять-таки свои особенности. Граф, долгое время живший в Париже, усвоил там навыки, которые представляли резкую противоположность его старым московским привычкам. В его доме говорили о Вольтере, Дидро, парижском театре, обсуждали достоинства великих полотен, собранных графом в своем доме. Здесь же накрывался огромный стол, и к обеду являлись без всякого приглашения гости, а прислуживала им целая вереница рабов.
Куракины, Гурьевы и многие другие подражали княгине Долгоруковой; исключение составлял дом княгини Вяземской, который был устроен на собственный образец и принадлежал к особой категории.
Среди видной молодежи особенно выделялись саркастическим умом, который всегда забавляет и привлекает, двое Голицыных, получивших воспитание в Париже. К ним можно еще прибавить и князя Барятинского, воспитывавшегося так же, как и они, за границей. Это трио было ареопагом гостиных. Горе было тому, кто попадал им на зубок: бедный простачок, на которого они обрушивались, скоро становился в глазах всех полным глупцом. К ним иногда присоединялся и граф Татищев, будущий посол в Вене, он был немного старше их.
Я не хочу останавливаться на подробном описании петербургского общества, мне предстоит говорить о более серьезных вещах. Чтобы покончить с этой темой, прибавлю только, что тогдашнее общество, как, вероятно, это продолжается и в настоящее время, представляло не что иное, как отражение двора. Его можно было бы сравнить с преддверием храма, где все присутствующие не слышат и не видят ничего, кроме того божества, перед которым воскуряется фимиам.
Всякий разговор кончался всегда новостями, касающимися двора. Что там сказали? Что там сделали? Что думают делать? Вся жизненная энергия шла только оттуда. Это, конечно, лишало общество его собственной жизни, и все же оно казалось оживленным и радостным.
Императрица Екатерина, непосредственная виновница гибели Польши, одно имя которой приводило нас в ужас, Екатерина, которая за пределами своей столицы почиталась лишенной всяких добродетелей и даже подобающей женщине скромности, так вот, эта императрица Екатерина II сумела завоевать себе в своей столице почтение, уважение и даже любовь своих слуг и подданных. Все долгие годы ее царствования армия, привилегированные классы, чиновники переживали свои счастливые и блестящие дни. Нет сомнения, что со времени ее восшествия на престол Московская империя поднялась значительно выше, чем в предыдущие царствования Анны и Елизаветы, как в смысле улучшения порядка во внутреннем управлении, так и в смысле уважения за границей.
В то время умы были еще полны старого фанатизма и рабского поклонения самодержцам. Благоденственное царствование Екатерины еще больше утвердило русских в их раболепии, хотя проблески европейской цивилизации уже проникали в их среду. Поэтому вся нация, не исключая ни великих, ни малых, совершенно не была смущена недостатками и пороками своей государыни. Все ей было позволено. Ее сластолюбие было свято. Никогда никому не приходила мысль порицать ее увлечения. Так язычники относились к преступлениям и порокам олимпийских богов и римских цезарей.
Что касается Олимпа московского, то он состоял как бы из трех ярусов: первый был занят молодым двором, т.е. молодыми князьями и княжнами, которые, благодаря своей привлекательности, подавали надежды на самое лучшее будущее. Второй ярус имел жильцом только одного великого князя Павла, мрачный характер которого и фанатический нрав внушали ужас, а иногда и презрение. На вершине здания находилась Екатерина со всем обаянием своих побед, удач и с верой в любовь своих подданных, которых она умела направлять сообразно со своими капризами.
Все надежды, которые можно было питать, глядя на молодой двор, относились лишь к далекому будущему и ничем не уменьшали общей преданности высшему авторитету императрицы, тем более что на этот молодой двор смотрели как на создание той же власти. Действительно, Екатерина оставила за собой исключительное право на воспитание своих внуков. Всякое влияние отца или матери в этом направлении было запрещено. Всех новорожденных князей и княжон забирали от родителей, они росли под наблюдением Екатерины и как будто принадлежали исключительно ей.
Великий князь Павел служил тенью к картине и усиливал впечатление. Ужас, внушаемый им, особенно способствовал укреплению общей привязанности к правлению Екатерины: все желали, чтобы бразды правления еще долго держались в ее сильной руке, и беспрестанно восторгались могуществом и выдающимися способностями матери, державшей сына вдали от трона, принадлежавшего ему по праву.
Иностранцу, приехавшему в Петербург, было очень трудно, даже почти невозможно не испытать на себе столь глубоко укоренившиеся предрассудки и не подпасть скоро под их влияние.
Попав однажды в атмосферу двора и общества, к нему принадлежавшего, иностранец незаметно для себя оказывался увлекаем водоворотом происходящего и, как правило, кончал тем, что присоединял и свой голос к хору похвал, звучавшему вокруг трона постоянно. Примерами могут служить знаменитые путешественники вроде князя де Линя, лорда де Сент-Элена, графов де Сегюра и де Шуазеля и многих других.
В кругу придворных, любивших посплетничать и позлословить, не щадивших ради красного словца ничего и никого и не имевших никаких оснований остерегаться нас, насколько я знаю, не имелось ни одного, кто смел бы позволить себе какую-нибудь шутку насчет Екатерины. Ничего не уважали, всё критиковали, презрительная и насмешливая улыбка часто сопровождала и имя великого князя Павла, но как только произносилось имя Екатерины, все лица тотчас же принимали серьезный и покорный вид. Исчезали улыбки и шуточки. Никто не смел даже прошептать какую-нибудь жалобу, упрек, как будто ее поступки, даже наиболее несправедливые, наиболее оскорбительные, и все зло, причиненное ею, были вместе с тем и приговорами рока и должны быть принимаемы с почтительной покорностью.
Екатерина была честолюбива, способна к ненависти, мстительна, своевольна, бесстыдна; но к ее честолюбию присоединялась любовь к славе, и, несмотря на то, что всё должно было преклоняться перед ее личными интересами и страстями, деспотизм ее все же был чужд капризных порывов. Как ни были необузданны ее страсти, они все же подчинялись влиянию рассудка. Тирания зиждилась на расчете. Екатерина не совершала бесполезных преступлений, не приносивших ей выгоды, порой она даже готова была проявлять справедливость в делах, которые сами не имели для нее большого значения, но могли увеличить сияние ее трона блеском правосудия. Даже больше того: ревнивая ко всякого рода славе, она стремилась к званию законодательницы, чтобы прослыть справедливой в глазах Европы и истории. Она слишком хорошо знала, что монархи, если даже и не могут быть справедливыми, должны, во всяком случае, казаться таковыми. Императрица интересовалась общественным мнением и старалась завоевать его, если только оно не противоречило ее намерениям; в противном случае она им пренебрегала.
Ее преступная по отношению к Польше политика выдавалась за плод государственной мудрости и путь к военной славе. Она завладела имениями тех поляков, которые проявили наибольшее рвение в защите своего отечества, но, раздавая эти имения, привлекла к себе знатные русские семьи, а приманка незаконной выгоды побуждала окружающих хвалить ее вкус к преступной и безжалостной завоевательной политике. Называют только одного генерала Ферзена, победителя при Мацеёвицах, который отказался от конфискованных имений семьи Чацкого и попросил для себя надел из государственных земель. Никто больше не осмелился на подобный справедливый поступок – на том основании, что всякий-де приказ императрицы требует слепого повиновения. Воля императрицы, будь то самая вопиющая несправедливость, не может быть подвергнута критике или обсуждению. По общему убеждению, действия монархини не могут быть подчинены общим законам и от ее решений зависят самые принципы справедливости.