Страница 57 из 78
Надувательство предпринято, дабы польстить русскому национальному самолюбию. И то, что население СССР на это дружно клюнуло, говорит о его внушаемости, о беспомощности перед стремлением обмануть его.
Если бы это относилось только к телесериалам! Когда СССР развалили, колоссальной цены собственность, которая декларировалась как общенародная (во всяком случае, она была общегосударственной) присвоила, без какого бы то ни было противодействия масс, кучка жуликов. Суля населению выгоды, какие оно получит от рыночных отношений, от него скрыли то, что обеспечивает социальное равновесие во всех цивилизованных странах: прогрессивный подоходный налог. Люди, поверившие в горбатого главаря банды, в русского Штирлица и в прочую ложь, не знают, что чем выше прибыль, тем больший процент её должен идти государству в виде налога, на чём держится система социальной защиты. Необходим и налог на роскошь.
Цивилизованные ли страны – Саудовская Аравия, Объединённые Арабские Эмираты? Их руководители, во всяком случае, не ограбили свой народ, а, благодаря природным ресурсам, обеспечивают ему уровень жизни повыше западноевропейского.
Непреходящее
Увиденное в кино, прочитанное, а также дорога побуждали моего отца обращаться к его боевой юности. Мы с ним, живя в Новокуйбышевске, ездили в каникулы в Бугуруслан к Нелли, моей сестре по матери. На станции Новокуйбышевская садились в поезд, который на пути к Куйбышеву (Самаре) проезжал станцию Липяги, над нею на возвышенности за лесом стоял дом, где была наша квартира.
Станция в конце 1960-х годов представляла собой ветхий деревянный домишко, сохранившийся с царских времён. Я уже писал, что в октябре 1918 через эти места мой отец с 5-м Сызранским полком проехал в Самару. Когда мы с ним, проезжая этой же дорогой, глядели в окно вагона на зданьице станции, я напомнил, что новокуйбышевскую школу N 15, где я учился, посетил комсомольский поэт из Куйбышева и прочитал стихи, посвящённые десяти комсомольцам, погибшим при защите станции от «тридцати тысяч белочехов». Папа тут же сказал, что в Сызрани, Самаре и прилегающей местности было всего восемь тысяч чехословаков и не могли они собраться вместе для захвата станции Липяги. А если бы, допустим, даже и собрались, то десять человек с винтовками они просто бы не заметили. Я внёс свой вклад в изобличение брехни, сказав, что бои в этих местах шли летом 1918 года, а комсомол был создан 30 октября.
Разговоры о Гражданской войне возникали у нас с отцом, и когда мы в августе 1972-го приехали из Новокуйбышевска в Челябинск, чтобы отправиться в Копейск к брату отца Константину (моему дяде Косте). Папа вспоминал, как больной тифом был поездом отправлен из Челябинска в Омск.
Побыв неделю у дяди Кости, мы направились с пересадками на Северный Урал в Краснотурьинск к дяде Коле, у которого гостили в январе 1970-го. Если тогда он попотчевал нас добытым на охоте, то теперь показал себя рыболовом. Его приятель водитель вездехода ГАЗ-69 повёз нас к реке Какве, там у островка дядя Коля ставил верши. По дороге он рассказал, что однажды в вершу попал таймень – «дома измерил: сто тридцать сантиметров». Когда извлёк тайменя из верши, пришлось на него сесть, чтобы не соскочил в воду, но сильная рыбина и под рыбаком двигалась к воде. Дядя Коля, по его словам, достал из кармана большой складной нож, но был холодный осенний день, мокрые пальцы «задубели», нож не удавалось раскрыть. «Раскрыл в момент, когда ещё бы чуть – и съехал на таймене в реку». Дядя Коля всадил нож рыбине в «загривок». Теперь отправляясь рыбачить, он носит с собой не складной, а охотничий нож: тот в ножнах висел у него на поясе.
ГАЗ-69 выехал на лесной берег, метрах в пятнадцати был островок. Дядя Коля перевёз на него меня и папу на надувной лодке, стал извлекать из реки верши, которых было три, отец помогал. С каким азартом я смотрел на каждую, стараясь угадать, что в ней. Вот бы попался таймень! В двух вершах оказалось по щуке, довольно крупной, в третью угодил хариус. Папа проговорил мечтательно: «Жить бы в лесу, вот так ловить рыбу…»
В другие дни водитель «козлика» возил дядю Колю, папу и меня в лес за грибами, домой мы возвращались с лукошками, в которых грибы возвышались горкой. Жена дяди Коли тётя Поля (Полина) пекла с ними вкуснейшие пироги. Она была вторая жена: первая, которую мой отец знал до войны, умерла.
В 1972 году я был студентом-второкурсником Казанского университета, в Копейск и в Краснотурьинск мы ездили в мои каникулы. В течение же учебного года отец приезжал ко мне в Казань. Он рассказал, что его пригласили работать «на общественных началах» в т.н. детской комнате милиции, он посещал неблагополучные семьи, беседовал с детьми и родителями. Как в Бугуруслане его знали многие, так и в Новокуйбышевске он сделался известным уважаемым человеком. Ему было семьдесят, но он с успехом заменял уходящего в отпуск или болевшего редактора многотиражной газеты завода синтетического спирта «Химик».
В 1973-м моего отца, внештатника, новокуйбышевская городская газета «Знамя коммунизма» направила в командировку в Нижнекамск, где, как и в Новокуйбышевске, действовал нефтехимический комбинат. После поездки отца в газете вышли две его развёрнутые корреспонденции о комбинате.
Я, после окончания университета в 1976 году и работы в областной газете Мордовской АССР, опять жил у родителей в Новокуйбышевске, назначенный зав. отделом газеты «Знамя коммунизма». В свободное время пробовал писать рассказы в жанре фантастики – отец строго разбирал мои вещи, критиковал без всякого снисхождения, но иногда восклицал: «Смело! Отлично!» – и с горечью добавлял, что именно поэтому вещь не примут. Помимо собственно цензуры, объяснял он, царит цензура неписаная, предварительная: первый же низовой сотрудник, к кому попадёт рукопись, увидит что-то неординарное и тотчас её отклонит. Такие книги, как «Белый Бим Черное ухо», выходят, благодаря чему-то редкостному. Подобную вещь молодого никому не известного автора ни один журнал не примет, а про издательство и говорить нечего. Необходимы связи.
Отец рассказал, что он узнал о карьере одного необыкновенно видного писателя. Тот был киргиз, но киргизским языком не владел, писал по-русски; его рукописи «не проходили». Тогда он нашёл переводчицу на киргизский, дал ей свою написанную по-русски вещь, а затем представил перевод как якобы написанное им по-киргизски произведение. И оно вышло, сочтённое произведением национальной литературы. Затем писатель подал и вариант на русском языке, будто это перевод с киргизского, и дело пошло.
Мой отец после того, как издали его повесть («повестушку» – как он говорил) под названием «Никиша Голубев», которую сам он называл «слащаво-приспособленческой», и опубликовали несколько подобных рассказов, не мог заставить себя писать в том же духе. Но с журналистикой он не порывал, его корреспонденции печатали та же «Знамёнка» и областная газета Куйбышева (Самары) «Волжская коммуна». И лишь я один слышал его устные воспоминания и размышления, темой которых оставалась Гражданская война. Он не доверил бумаге ни слова из того, что понимал и чувствовал.
Его тянуло узнавать окрестности не только ближние, но и те, что подалее, бывать в деревнях, но без автомобиля он был лишён этой возможности. Нанимать же какого-либо владельца машины было не по карману.
Мысли о сенсациях
Отца захватила публикация в одной из центральных газет о семье Лыковых, которые одиноко жили в Саянской тайге и в 1978 году были обнаружены геологами. «Они скрылись от советской власти!» – сразу же сказал папа о Лыковых. В 1982-м о них начал рассказывать в «Комсомольской правде» журналист Василий Песков, знаток природы, которого мой отец весьма ценил. Он стал вырезать публикации и собирать в отдельную папку, относясь к истории с пристальным вниманием.
В середине 1930-х годов Карп Осипович Лыков и его жена Акулина с сыном одиннадцати лет по имени Савин и совсем маленькой дочерью Натальей отправились в таёжную глушь жить отшельнической жизнью. Они сумели соорудить хижину у горного притока реки Еринат в двухстах пятидесяти километрах от ближайшего населённого пункта, собирали грибы, ягоды, кедровые орехи, выращивали картошку, репу, лук, горох, рожь, коноплю. Огонь добывали с помощью кремня и кресала. Огнестрельного оружия не имели. Во что одевались? Конопля давала им нитку, ткали одежду на ручном ткацком станке. Из берёсты изготавливали обувь, в которую для утепления клали сухую траву.