Убить Отца

– Сегодня Торре обвинили в том, что он никогда не упоминал о свистке, и он это признал. В действительности же он не говорил о нем следователям, однако сказал одной журналистке. Вот, почитай. Его первое и единственное интервью.

Он передал Коломбе пластиковый файл, в котором находилась цветная ксерокопия статьи в еженедельнике «Оджи» за август девяносто первого года. Через два года после освобождения Данте. В статье было три его фотографии. Данте сидел на скамейке в парке, на много лет моложе и на несколько килограммов поупитаннее. Здоровой рукой он в напускной задумчивости подпирал подбородок с выпендрежной бородкой, а изуродованную опустил в карман. Данте казался мальчишкой, которой корчит из себя взрослого дядю. На нем были вельветовые брюки, каких сегодня днем с огнем не сыщешь.

Интервью едва затрагивало тему заточения Данте и было почти полностью посвящено его новой жизни. Отношения с отцом, долгожданное возвращение домой… Журналистка объясняла, что Данте назначил ей встречу в городском саду на площади Рома в Кремоне, поскольку старался как можно больше времени проводить под открытым небом. «Я слишком много лет провел взаперти», – сказал он. Коломба задумалась: возможно, это просто отговорка, и он уже тогда страдал от клаустрофобии, или же ее первые симптомы проявились позднее? Статья была приторной и насквозь фальшивой. Данте признавался, что хочет сдать вступительные экзамены в университет и кататься на велосипеде по набережным реки По, наслаждаясь обретенной свободой. «Мне бы хотелось окончить университет, поступить в полицейскую академию и не допустить, чтобы произошедшее со мной случилось с другими» – на этой фразе заканчивалось интервью под названием «Мальчик, на одиннадцать лет запертый в силосной башне, хочет стать полицейским». В статье был даже снимок башни. Коломба никогда раньше его не видела. Это была шестиметровая бетонная башня диаметром около четырех метров. Башня почернела от копоти – перед самоубийством Бодини поджег ферму, – и на мгновение Коломба представила, что сама заперта внутри.

Одну из реплик Данте Ровере выделил желтым маркером – это была единственная фраза, в которой Коломба заметила оттенок столь хорошо ей знакомой иронии. «Полиция обнаружила много моих школьных вещей. К сожалению, я потерял металлический свисток, который, как я верил, приносил мне удачу. Очевидно, на этот счет я ошибался».

Ровере ткнул пальцем в статью:

– Вряд ли господин Торре отпустил эту шуточку, чтобы использовать двадцать лет спустя.

– Это доказывает только, что он не врал о своем прошлом, и вовсе не значит, что он не ошибается насчет настоящего. Его похититель давным-давно мертв.

– Но что, если следствие ошиблось? Что, если все эти годы господин Торре пытался до нас достучаться, но никто ему не верил?

– А вам не кажется, что у нас нет мотива? – с притворной уверенностью спросила Коломба.

– Ты готова поклясться, что не он повесил туда свисток?

– Да.

Ровере взмахнул потухшим окурком.

– Взгляни на прикрепленную к статье распечатку.

Коломба сняла скрепку и достала фотографию площади возле шоссе.

– Что бы мы ни думали о людях из уголовно-аналитической службы, они догадались прочесать все идущие от места преступления дороги, – сказал Ровере. – А поскольку они увлекаются фотографией, сегодня утром они сделали также снимок столба, на котором вы нашли свисток.

– Ну вот и все. Это был не убийца в бегах, – заметила Коломба.

– Ты права, свисток появился позже. Но дождь не мог смыть с него следы ДНК, потому что сегодня было сухо.

Коломба с подозрением посмотрела на него:

– Вам известно многое из того, что говорил сегодня Де Анджелис. Сомневаюсь, что вам обмолвился об этом он сам или Сантини. Инспектор, который помогал снимать показания?

– Старый друг, – немного смущенно произнес Ровере. – Как бы то ни было, убийца вернулся, чтобы повесить свисток, уже после отъезда уголовно-аналитической службы.

– Он рисковал, что его увидят.

– Вероятно, у него была на то важная причина.

– Хотел оставить подпись?

– Да, причем он должен был знать, что вскоре там окажется единственный, кто может ее распознать.

– Но это же безумие, – пробормотала Коломба, похолодев. – Самое настоящее безумие.

– Разумеется. Возможно, это совпадение. Возможно, Торре окончательно лишился рассудка. Или…

– Или его похититель все еще находился поблизости, – пробормотала Коломба. – И он его узнал.

– Сама решай, во что верить.

Коломба схватила пистолет и побежала прочь.

Данте, выбрав идеальный наблюдательный пункт, уселся на пол спиной к входной двери. Отсюда видна была оставленная им щель между шторами в гостиной. Стоило повернуть голову, как ему открывался прекрасный обзор окружающих зданий. При этом сам он оставался в темноте, в тени стола, так что никто не мог увидеть его с улицы. Он все еще был в халате, ягодицы мерзли на холодном полу, но он слишком нервничал, чтобы одеться. При мысли о том, чтобы подняться и отвлечься от бдительного наблюдения, столбик его внутреннего термометра подскакивал до небес.

Дважды Данте переставал понимать, где находится. Однажды ему почудилось, что он все еще в силосной башне, а в другой раз – что он в клинике, где познакомился с Лодовикой.

Лодовика была его первой девушкой, которую он встретил через два с половиной года после освобождения. Она оказалась в клинике из-за амфетаминовой зависимости, а он последовал совету юриста отца после того, как потерял самообладание в людном месте. В клинике было смертельно скучно, да и сама Швейцария показалась ему кошмарной страной. Он не мог знать, что ему предстояло провести там следующие четыре года: у него не было возможности ни вернуться домой, ни подобрать для себя местечко получше.

Биологически Лодовика была на пару лет моложе его, однако жизнь знала несравнимо лучше. Дни, последовавшие за освобождением, Данте провел, изучая современный мир, но то, что для него оставалось абстракцией, ей довелось испытать на себе. Дочь дипломата, Лодовика еще до окончания средней школы не меньше десяти раз переезжала в новые города и страны. Всякий раз ей приходилось заново заводить друзей и осваиваться в новой обстановке. В четырнадцать лет она начала время от времени нюхать кокс, которым ее угощали приятели постарше, и почти каждый вечер напивалась. Оказалось, что bad girls гораздо чаще получают приглашения на вечеринки. В пятнадцать потеряла девственность с ровесником – сыном посла, который и научил ее готовить крэк: надо было всего лишь залить кокаин ацетоном для снятия лака и положить в морозилку. В шестнадцать попала в больницу, передознувшись метадоном. С тех пор ее регулярно то госпитализировали, то выписывали из клиник. Это был ее четвертый реабилитационный центр.

Они впервые занялись сексом в комнате отдыха, ключ от которой ей удалось раздобыть. После секса Лодовика погладила его больную руку и спросила, насиловал ли его Отец. Сама мысль показалась Данте настолько неслыханной, что он лишился дара речи. Между ним и Отцом не было и намека на подобное. Не сумев объяснить, какими были их отношения, как он любил своего похитителя вопреки всему, что тот совершил, Данте расплакался. Она положила его голову к себе на колени и убаюкивала его до рассвета.

Три месяца они были неразлейвода. Даже когда Лодовику выписали, она каждый день его навещала и несколько раз оставалась ночевать в его постели, прячась с головой под покрывало и смеясь как ненормальная, когда мимо проходил санитар. А потом ее отец получил новое назначение – правительство отправило его в какую-то африканскую страну, – и Лодовика улетела вместе с ним. В день ее отъезда с Данте случился столь тяжелый приступ, что он не смог выйти из комнаты и не приехал попрощаться. Психиатр диагностировала у него психотический срыв, вызванный утратой.

Сейчас Данте гадал, не убила ли Лодовику тяга к саморазрушению, или же она вышла замуж за какого-нибудь сынка дипломата. Он надеялся на второе, хоть и был бы в таком случае несколько разочарован.