Страница 5 из 45
Я остановился на этих вопросах столь подробно, потому что в течение года, проведенного в Вашингтоне, я все более поражался тому, как мало сегодняшних американских военных аналитиков и советников имеют личный опыт участия в боевых действиях или хотя бы опыт солдатской службы и командования солдатами, а еще меньше из них, разумеется, сами попадали под длительные и тяжелые воздушные бомбардировки. В частности, многие из них совершенно не понимают изнутри те факторы, которые заставляют конкретных солдат сражаться или же спасаться бегством, а также общую природу боевого духа (morale). Это приводит к искажениям в их аналитических исследованиях, что имеет потенциально серьезные последствия для западной политики.
Чеченская война также имеет значение и представляет интерес для историков, причем не только для специалистов по Советскому Союзу и России, поскольку эта война включала в себя столкновение, эпохальное по своим последствиям, между двумя совершенно разными нациями, которые можно рассматривать как воплощение двух сил, противостоявших друг другу с самого начала зафиксированной человеческой истории. Русские, чья национальная идентичность долгое время была сосредоточена в ряде бюрократических государств, столкнулись с чеченцами, едва ли вообще имевшими в своей истории государственную организацию и своими грозными воинскими качествами обязанными не государственному устройству, а специфическим этническим традициям. На улицах Грозного деморализованные призывные армии Вавилона под командованием не воинов, а придворных евнухов и коррумпированных чиновников, под образами богов, демонстративно от них отвернувшихся, потерпели новое поражение от племен, спустившихся с гор.
Чтобы найти исторические параллели триумфу столь, казалось бы, «неорганизованных», «примитивных» сил над современной европейской армией, следует обратиться к поражению итальянцев от эфиопов при Адуа[6], или испанцев от марокканцев при Анвале[7], или даже к победам краснокожих над британцами или американцами.
С одной стороны, конечно, это многое говорит о российской армии – ведь если сегодня она не превосходит итальянскую или испанскую армию вековой давности, то мировой военный порядок и в самом деле перевернулся с ног на голову. Но, с другой стороны, чеченская победа свидетельствует об экстраординарных воинских качествах и боевом духе, которые являются частью чеченской традиции, подвергшейся влиянию событий XX века.
Подчеркивая впечатляющую природу чеченской победы, следует также отметить небольшую численность самих чеченцев и вооруженных сил сепаратистов. Посчитаем: возможно, если не брать в расчет штурм Грозного российскими войсками в начале войны и чеченское контрнаступление в августе 1996 года, когда чеченские силы в Грозном и других местах могли составлять до 6 тысяч человек, численность боровшихся за независимость с чеченской стороны, согласно наиболее распространенной оценке, никогда не превышала 3 тысяч фактически действовавших единовременно бойцов – тогда как с российской стороны численность бойцов превосходила их, быть может, пятнадцатикратно. Конечно, общая численность чеченцев, которые сражались нерегулярно, была гораздо больше. Тем не менее в большинстве сражений федеральные силы имели куда более значительное численное преимущество, чем было у французов и американцев в Индокитае, у французов в Алжире или, кстати сказать, у советских сил в Афганистане. Более того, территория Чечни площадью примерно 6 тысяч квадратных миль (исключая Ингушетию) – это лишь небольшая часть площади перечисленных стран. Для сравнения можно представить, будто вся Вьетнамская война велась на территории провинции Хюэ[8] – и американские вооруженные силы всё равно потерпели поражение.
Кроме того, обычная проблема армий, воюющих против «примитивного» врага или партизан – от римских легионов до американских рейнджеров, – заключается в том, чтобы заставить врага сражаться на одном месте. По выражению полковника сэра Чарльза Коллуэлла, «тактика благоприятствует регулярной армии, тогда как стратегия – неприятелю, следовательно, задача заключается в том, чтобы сражаться, а не маневрировать»2. Чеченцы приняли этот вызов – и разбили российскую регулярную армию, причем «по правилам» (fair and square). Поэтому их триумф является напоминанием о том, что, поскольку для отдельного сражающегося солдата война очень часто сводится к проверке его духа и моральных устоев, победа «цивилизованной» и «современной» стороны никогда не является само собой разумеющейся. И в будущем еще найдется место для новых поражений, таких как при Адуа и Литтл Бигхорне[9].
Таким образом, в задачи книги входит, с одной стороны, обозначить это «столкновение цивилизаций», а с другой – сделать небольшой, но, надеюсь, полезный вклад в продолжающуюся академическую дискуссию о происхождении наций и национализма. Если говорить начистоту, то, сохраняя, как я надеюсь, надлежащую исследовательскую и журналистскую объективность, я также хотел выразить почтение храбрости и стойкости чеченского народа, которым я начал глубоко восхищаться.
Главным образом эта книга – а также, я бы сказал, большинство самих фактов – ставит под сомнение три тесно взаимосвязанных и крайне влиятельных направления западной мысли по поводу России. Первое из них ассоциируется прежде всего с профессором Ричардом Пайпсом (недавно он, кажется, изменил свою позицию, и теперь, как представляется, признает, что судьба России может быть неуникальной и сопоставимой с судьбой, например, различных латиноамериканских стран), но имеет широкое распространение в академических, журналистских и правительственных кругах. Представители этого направления усматривают глубокую преемственность, характерную и, возможно, ставшую определяющим фактором для всего хода российской истории от средних веков до царской империи, СССР и постсоветского настоящего. Второе направление, которое в значительной степени происходит от первого, рассматривает русских и русскую культуру как глубоко, извечно и первозданно империалистические, агрессивные и экспансионистские феномены.
Третье направление кажется абсолютно противоположным первым двум, но в действительности часто играет им на руку. Речь идет о подходе, характерном для наиболее оптимистичных западных экономических комментаторов событий в России, таких как Андерс Ослунд и Ричард Лейард, которые отрицают, что русская история и особенные характеристики современной России имеют первостепенную значимость, когда дело касается природы и прогресса российских реформ. Напротив, они утверждают, что Россия вполне встала на путь превращения в «нормальную» страну. Голоса многих из них после августа 1998 года примечательным образом притихли, что демонстрирует тщетность их надежд, однако в предшествующие годы в значительной части западных исследований преобладал именно их подход.
Проанализируем эти подходы поочередно. В своей статье 1996 года профессор Пайпс писал о явно устойчивой и неизменной «российской политической культуре», следствием которой стали как принятие ленинистской формы марксизма в 1917 году, так и проблемы российской демократии в 1996 году – как будто эта культура не изменилась за последние 80 лет, а голосование обычных россиян за коммунистов в 1996 году было мотивировано теми же настроениями, которые двигали ленинской Красной гвардией3.
Подобный подход ведет к крайне скептическому отношению к способности России когда-нибудь стать «нормальной» страной – «нормальной», разумеется, в смысле страны, расположенной в северо-западной части Северного полушария последней четверти XX века.
Пайпс также не делает различия между коммунистами и «националистами» (под которыми он, надо полагать, подразумевает генерала Лебедя), «поскольку и те и другие желают отвоевать утраченную империю». Похоже, что их разные представления об экономической политике и различное отношение к частной собственности для Пайпса попросту не являются теми аспектами, которые следует принимать во внимание, когда в дело вступают подобные первозданные этнические силы.
6
Адуа – город в Эфиопии, где 1 марта 1896 года произошло решающее сражение итало-эфиопской войны 1895–1896 годов. Итальянские войска потеряли 11 тысяч человек убитыми и ранеными, включая двух генералов и 250 офицеров, до 4 тысяч было взято в плен. 23 октября 1896 года в Аддис-Абебе было подписано мирное соглашение, в соответствии с которым Италия была вынуждена признать суверенитет Эфиопии и выплатить контрибуцию.
7
Анвал – город в Испанском Марокко, близ которого 22 июля – 9 августа 1921 года состоялось сражение между испанской Армией Африки и нерегулярными марокканскими частями из региона Риф. В ходе штурма Анвала вся пятитысячная испанская армия во главе с генералом Сильвестре была уничтожена, после чего испанцы понесли еще ряд тяжелых поражений. Это спровоцировало в Испании политический кризис, который, в конечном итоге привел к установлению Второй республики и Гражданской войне 1936–1939 годов.
8
Хюэ (Тхыатхьен-Хюэ) – провинция в центральной части Вьетнама, на побережье Южно-Китайского моря. Площадь провинции составляет 5063 км2, что втрое меньше, чем территория Чечни (15,6 тысячи км2). Однако во время Вьетнамской войны нынешняя провинция Хюэ входила в состав более крупной провинции Биньчитхьен, которая также включала территорию нынешней провинции Куангчи (4747 км2). Иными словами, сопоставление Ливена вполне корректно, особенно если исключить Надтеречную часть Чечни, где во время первой и второй войн активных боевых действий почти не велось.
9
Литтл Бигхорн – река в американском штате Монтана, у берегов которой 25–26 июня 1876 года произошло сражение между индейским союзом лакота – северные шайенны и Седьмым кавалерийским полком армии США, закончившееся уничтожением пяти рот американского полка во главе с командиром Джорджем Кастером.