Страница 2 из 45
С другой стороны, административные структуры бывшей советской коммунистической власти, которые, казалось, полностью рухнули вместе с самим СССР, продемонстрировали достаточную жизнестойкость для посмертного существования. Как показано в книге, центральным для чеченской катастрофы 1990-х годов – и для подъема сепаратистов, и для их неспособности создать работающее государство – был тот факт, что из-за депортации чеченцев в 1944–1956 годах коммунистическую партию в Чечено-Ингушской автономной республике до 1989 года возглавляли русские, так что она оказалась неспособной пустить корни и создать локальные клиентские сети таким же образом, как это произошло в других регионах бывшего Союза.
Это и сделало возможным свержение в Чечне коммунистического руководства во время августовского путча 1991 года. Но, как это одновременно произошло в Грузии (а затем в Ираке, Ливии и других местах), свержение коммунистического руководства в Чечне уничтожило не только это руководство, но и само государство. В результате ряд радикальных военных формирований (militias) и криминальных групп, которые господствовали в Чечне при номинальном правлении генерала Джохара Дудаева, оказались неспособны создать новое государство. Точно так же и сторонники генерала Аслана Масхадова не смогли это сделать между 1996 и 1999 годами (на что также повлияли разрушения и ожесточение, причиной которых стала война 1994–1996 годов), а новые власти в Ливии – после свержения Каддафи.
Однако в других частях бывшего СССР – как в автономных республиках Российской Федерации, так и в бывших союзных республиках Средней Азии – местные коммунистические партии под новыми названиями не только сохранили власть и удержали единство своих государств, но и справились со сложной и опасной задачей обеспечения организованной передачи власти после смерти их лидеров. Тот факт, что лишь Чечня на протяжении значительного периода была исключением из этого правила, свидетельствует о том, в какой степени советские институты пронизывали даже еще более отсталые территории СССР.
С другой стороны, в книге подчеркивается, насколько это ощущение зависимости от государства ослабило русский этнический национализм как самостоятельную силу в современной истории, хотя в заключении я утверждаю, что в целом это было позитивным явлением. Как бы ни были ужасны чеченские войны 1994 и 1999 годов, они были бы гораздо хуже, если бы напоминали войны на Южном Кавказе или в бывшей Югославии, превратившись в этнические войны между русскими юга России и кавказскими народами и практически наверняка распространившись на другие мусульманские народы Российской Федерации.
Даже во время максимального ослабления России в середине 1990-х годов я всегда был убежден, что стремление США превратить Россию в подчиненного участника американской системы глобальной безопасности обречено на провал, что Россия всегда будет стремиться найти свою роль в качестве одного из полюсов многополярного мира. Точно так же я всегда был убежден в существующей у русских силе, которую в другом месте (в книге об американском национализме) я называл идеей «цивилизационного национализма», существующего или по крайней мере культивируемого в России. Иными словами, это национализм, определяющий себя не через одну лишь этничность, а в качестве носителя специфической версии человеческой цивилизации и особой идеи государства. Подлинная сила России (как и в случае с Индией) в настоящем может быть далека от этого образа, но он и дальше будет определять то, как многие русские воспринимают свою нацию, исключая для России роль чьего-либо сателлита.
Такое представление о себе происходит из православного, имперского и советского прошлого России. Кроме того, оно предполагается тем фактом, что даже после распада Советского Союза Россия остается громадным многонациональным государством с самой большой территорией на планете, находящимся в середине обширного постсоветского пространства, которое по-прежнему прочно скреплено языковыми, экономическими и культурными связями. Если Россия сохранит верность своему прошлому в этом аспекте, то чеченская катастрофа 1990-х годов останется тем, чем она и была до настоящего времени – ужасным исключением.
В завершение я хотел бы от всего сердца поблагодарить издательство Русского фонда содействия образованию и науке за интерес к выпуску российского издания этой книги, Николая Проценко за работу над переводом, моих агентов Наташу Фэйруэзер и Зои Нелсон, агентство Rogers, Coleridge and White за продвижение книги и, наконец, моего старого друга профессора Георгия Дерлугьяна за то, что на протяжении многих лет он оказывает мне любезную помощь, делясь своими прозрениями относительно позднего СССР и современного общества в целом, а также за его важную помощь в том, что эта книга публикуется на русском языке.
2017 год
Предисловие ко второму изданию
В этой книге Чеченская война используется в качестве некоей призмы для рассмотрения почти полного коллапса российского государства и армии, а также слабости русского национализма в 1990-х годах. Поэтому вынесенная в подзаголовок формулировка Tombstone of Russian Power (Могильный камень российской мощи[2]) не предполагает, что именно чеченцы несли главную ответственность за утрату Россией статуса великой державы – однако их победа, как надгробие, была одним из самых знаковых проявлений этого процесса. При этом я стремился рассматривать вторжение в Россию либерального капитализма в контексте как российского прошлого, так и схожей исторической модели неудачной капиталистической модернизации, пережитой в странах со слабыми государственными структурами, слабым правопорядком и слабым гражданским обществом. Полагаю, показанная мной несостоятельность реформ и самого государства подтвердилась в полной мере, хотя это и печально, девальвацией рубля и частичным российским дефолтом в августе 1998 года, через четыре месяца после первого издания данной книги. После этих событий и их последствий уже невозможно было с наивным оптимизмом относиться к российским «реформам» как к воплощению идеологии свободного рынка, что было характерно для столь многих западных наблюдателей. Очевидной стала моральная, интеллектуальная, экономическая и историческая ничтожность этих «реформ», подробно разобранная в этой книге. Кроме того, случившееся в августе 1998 года акцентировало одну из главных тем этой книги: то, как само российское государство и в особенности его компрадорская элита стали всецело зависимы от продажи сырья, прежде всего нефти и газа, на мировых рынках. Падение цен на нефть в 1997–1998 годах было ключевым исходным фактором российского кризиса.
Резкий экономический спад, последовавший за августовским дефолтом, и назначение премьер-министром Евгения Примакова обозначили фактический конец ельцинского режима, но многие сформировавшиеся при нём черты нового российского порядка настолько сильно укоренились, что, вероятно, сохранятся в обозримом будущем. В результате Россия вряд ли станет страной, которая будет в состоянии достаточно платить своим солдатам и тем более за которую большинство россиян захотят умереть в бою. В заключении к книге я рассматриваю возможность радикальных изменений в результате национальной революции той или иной формы, наподобие тех, что совершили Кемаль Ататюрк при крушении Османской империи или, менее успешно, Гоминьдан в Китае. Мой вывод заключается в том, что для России такой сценарий сравнительно маловероятен – по меньшей мере если не состоится дальнейший ее распад, а существующий конституционный порядок не рухнет.
Ввиду слабости России ее поражение в Чечне и ее нарастающая неспособность распространять свое влияние за пределами собственных границ являются не только результатом бессилия государства, коррупции и экономического спада. Они также отражают глубокий моральный кризис, охвативший российское общество, наличие в нём того уровня цинизма, апатии, атомизации и алчности, который делает крайне сложным любое объединение ради коллективных – не говоря уже о национальных – целей. Принципиально значимой особенностью России и «русской диаспоры» в соседних государствах в 1990-х годах была именно предельная слабость русского национализма в качестве мобилизующей силы – это обстоятельство нанесло чрезвычайный урон российскому государству и обществу, но в то же время спасло Россию от катастрофического пути Сербии. Как поясняется в этой книге, главным образом данный провал вызван тем, что русский национализм – с исторической точки зрения – лишь в очень редких случаях фокусировался на русской этничности, а вместо этого был связан с той или иной формой имперского, идеологического и полиэтнического государства: православием и царем, коммунизмом и Советским Союзом. Но с коллапсом империи и идеологии русский национализм, – хотя он, конечно же, существует, – стал невероятно беспорядочной и несфокусированной силой. Несомненно, превратить его в какой-то новый агрессивный этнический национализм можно, лишь предприняв интеллектуальную и культурную трансформацию, переходящую в национальную революцию.
2
О том, почему книга изначально имела именно такой подзаголовок и почему от него было решено отказаться в российском издании, см.: от издательства и интервью автора 2017 года (приложение).