Страница 11 из 45
Чтобы завершить описание этой картины и моего собственного настроения, скажу, что у меня не было ощущения тяжкого бремени, – вместо этого я видел перед собой целую вереницу древних мореплавателей. Будущее собственных стран они видели в довольно мрачном свете – все ожидали гражданскую войну. Азербайджанцы считали (причем вполне верно, поскольку так и вышло), что скоро они будут сражаться друг с другом точно так же, как они сейчас воюют с армянами, а некоторые убежденно говорили, что независимость не продлится долго, что Москва скоро восстановит свою власть. Мне встретился всего один азербайджанец-оптимист, даже слишком оптимист – дыша в меня пивным перегаром, он стал проклинать Запад за поддержку армян: «Вы всегда ненавидели нас, мусульман, и хотели уничтожить нас! Но подождите! Подождите! Следующий век будет тюркским! Сначала мы уничтожим армян, а затем завоюем вас и будем править всем миром!» – и так продолжалось до того момента, пока его не увели его же спутники.
Что же касается русских, то они казались оцепеневшими и озадаченными. Больше всего они боялись голода, что во время той мрачной и хаотичной зимы 1992 года выглядело реальной возможностью. Во многих местах отчаянно не хватало продуктов, и очереди за ними были устрашающими даже по советским меркам. «Я пережила войну и голод после войны, – сказала мне Людмила Александровна. – Теперь нам, похоже, снова придется терпеть голод. Но всё же, даже если придется голодать, лучше, если это будет среди своих».
Если картина России 1990-х годов, изображенная в этой книге, мрачна, стоит помнить, что всё могло быть гораздо хуже. Осуществленное Егором Гайдаром спустя несколько недель после описанной поездки[14] освобождение цен было в такой же степени чрезвычайной реакцией на коллапс поставок в города необходимых продуктов, сколь и запланированной основой свободных рыночных реформ.
Абсолютная моральная сумятица и физическая нищета той зимы, когда почил Советский Союз, может отчасти объяснять главную тему этой книги – апатию простых россиян в ответ на утрату империи, военное поражение, унижение на международной арене и беспрецедентное воровство их собственных правителей. В психологическом смысле россияне уже коснулись самого дна. В ходе президентской кампании 1996 года бубнеж проельцинских СМИ о голоде и страданиях при коммунистической власти оказался столь результативным отчасти потому, что в 1991–1992 годах многие ощущали, что снова оказались перед угрозой голода и массового насилия между самими россиянами – и эти призраки могли вернуться вместе с возобновившимися экономическими бедствиями 1998 года.
Но поезд Баку – Грозный, хотя и напоминал самый нижний круг ада, олицетворял собой и кое-что еще: то, как советская инфраструктура продолжала функционировать и тем самым поддерживать население, отчасти благодаря стойкости и остаточному чувству долга некоторых из тех, кто ее обслуживал. Это также отчасти объясняет, почему большая часть Советского Союза в действительности не превратилась в нечто подобное отдельным частям Африки. Поезд стонал, вонял, возможно, даже ронял на рельсы какие-то свои детали, – но он двигался, а вместе с ним двигались и его пассажиры, даже несмотря на то, что мало кто из них имел какое-либо реальное представление о том, куда они направляются. Epur si muove [всё-таки она вертится (ит.)].
По мере того как этот советский мир в миниатюре приближался к границам Чечни, советские народы на его борту, кажется, стали собираться вместе перед лицом общей угрозы. Не помню, что обеспокоило меня больше: пьяный азербайджанский «бизнесмен», с громким хохотом трогавший руками разные части своего тела, чтобы показать, какую из них чеченцы отрежут у меня первой, или сердобольная азербайджанская женщина, всунувшая мне в руки кусок хлеба, умоляя меня не выходить в Грозном: «Ты так молод! Ты должен подумать о своей семье!» Их известия о Чечне были почерпнуты исключительно из бывшего советского, а теперь российского телевидения в Москве, которое изображало Грозный городом, охваченным хаосом, кишащим грабежами и убийствами.
Спустя пять часов, незадолго до четырех утра, поезд остановился в Грозном. Вокруг была темень. Издалека раздался одиночный выстрел. Возможно, мне показалось, что поезд остановился на необычайно короткое время и загромыхал дальше с большей, чем обычно, скоростью. Толпа людей, вышедших из поезда, растворилась в ночи, а я, как полагается добропорядочному представителю британского среднего класса на незнакомой территории, отправился искать полисмена – точнее, это оказалась группа тяжело вооруженных чеченских милиционеров и их друзей, которые в качестве жеста гостеприимства даже отказались смотреть на протянутый им паспорт, поделились со мной своим скудным завтраком и проводили, поскольку в городе действовал режим комендантского часа, в нечто, напоминавшее отель, под вывеской «Кавказ».
Гостиница находилась напротив большого белого советского административного здания, которое только начинало свой странный ряд превращений из ЦК Коммунистической партии Чечено-Ингушской АССР в парламент суверенной Чеченской республики Ичкерии, далее в президентский дворец, затем в разгромленный до основания всемирно известный символ чеченского сопротивления и, наконец, в пустырь, ровное место посреди леса руин.
Но в то утро, глядя на это здание из своего окна, я записал в своем дневнике, что «ощущаю себя, скорее, болтливым автором путеводителей на новом курорте, чем серьезным корреспондентом посреди революции»1: «Восхитительное первое впечатление. Открытые, улыбчивые, дружественные люди, без одиозной маслянистой фамильярности азербайджанцев, а еще не слишком услужливые как по отношению ко мне, так и перед своими начальниками. Самоуважение и личное достоинство – и ни капли советской угрюмости. Какое отличие от Баку! Чеченцы жалуются, что азербайджанцы – “все бандиты”, конечно. А заодно и трусы, слабаки, коррупционеры, советские рабы и т. д. Интересно: азербайджанцы и русские не любят чеченцев, но при этом очевидно опасаются и уважают их – чеченцы же вообще никого не уважают. Капитан милиции подчеркивает единство, гордость и эгалитаризм чеченцев: “Будь ты хоть миллионер, хоть тракторист – важно оставаться чеченцем. У нас есть очень строгие правила, как надо вести себя по отношению друг к другу. Здесь теперь у каждого есть оружие, но ты сам увидишь, что мы никогда не стреляем друг в друга. Но против наших врагов мы будем сражаться до конца”».
Отчасти слова капитана были, конечно же, преувеличением – но это было правдивое преувеличение. Зрительно путешествие из Баку в Грозный было просто поездкой из интересного советского нефтяного центра, то отвратительного, то странным образом красивого, лежащего на берегу очаровательного залива, в банальный и неприятный город посреди ничем не выдающихся накатывающих холмов. Но в культурном и духовном отношении поездка оказалась путешествием между разными мирами. В дальнейшем я часто обнаруживал, что чеченцы могут вызывать раздражение и внушать ужас, да и сама Чеченская война была ужасна, но я никогда полностью не терял ощущение, что побывать среди чеченцев – значит очутиться посреди какого-то особенного утра, холодного и штормящего, но ясного и неким образом превосходящего нормальный ход бытия.
Чем больше я узнавал чеченцев, тем больше они казались мне народом, который отверг не только большую часть советской версии модернизации и модерного государства – со всеми их творениями и пустыми обещаниями, – но и модернизацию в целом. В этом они напоминали мне афганских моджахедов, но с многократно большей способностью к самодисциплине, организации и солидарности. Возможно, это делает чеченцев примечательно соответствующими эпохе постмодерна, но пойдет ли это на пользу или во вред человечеству, еще предстоит увидеть. Хотя, возможно, это не имеет значения. Начиная с декабря 1994 года я стал смотреть на чеченский народ почти как на воплощение самой храбрости – безотносительно к справедливости или морали, это просто было красивым зрелищем.
14
Явная аберрация времени, поскольку официальная либерализация цен в России состоялась 2 января 1992 года, то есть даже несколько раньше описываемых событий. В следующем предложении Ливен приводит фактически то же самое обоснование либерализации цен, которое давал Егор Гайдар в своей книге «Гибель империи».