1812: Репетиция

Багратион покосился на Шулепина, но тот сидел тихо, по-прежнему внимательно наблюдая за офицерами и отмечая их реакцию на сообщение начальства, заметно различную. Соловьев откровенно скучал, разве что не зевал. Кармазин аж приплясывал на месте от нетерпения ринуться в схватку, пальцами же непроизвольно выбивал на столе нечто, похожее на «Гром победы, раздавайся!» Лишь Маркóв не отрывал взгляда от карты и, казалось, втягивал ее в себя.

– Каково положение на сегодняшний день, господа офицеры? – продолжил между тем Багратион. – В погоне за Бернадотом мы чрезмерно растянули наши коммуникации, подвергнув их опасности удара со стороны главных сил Бонапарта. Если Бернадоту удастся фланговый обход, а исключить этого нельзя, потому что Бернадот изрядный генерал, то он может успеть соединиться с основной армией, и тогда наше положение станет угрожающим. С другой стороны, если Бернадот укрепится в Торне, то мы, в свою очередь, поставив ему заслон, можем форсированным маршем соединиться с Беннигсеном, тогда уже у нас будет преимущество и тогда, Бог даст, главнокомандующий решится, наконец, дать большое сражение. Ваша задача, господа офицеры: разведать расположение частей французов и определить, исходя из вашего опыта, есть ли какие-нибудь приготовления к общему перемещению или, наоборот, к обороне. Задача ясна?

– Так точно, господин генерал-майор! – хором ответили офицеры.

– Выполняйте!

Офицеры синхронно и четко начали выполнять поворот кругом.

– Вы не хотите взять с собой карту? – раздался тихий голос.

Офицеры также синхронно совершили полный оборот и с некоторым недоумением воззрились на сидевшего в кресле Шулепина, как будто только сейчас обнаружили его присутствие в комнате. Последнее вышло, впрочем, не очень убедительно, особенно у Соловьева. Он же первый нарушил субординацию.

– Это зачем? – спросил он без разрешения вышестоящего начальства.

Кармазин лишь пожал плечами. Маркóв обратился к Багратиону: «Позволите?» Тот кивнул головой. Маркóв подошел к столу, скользнул взглядом по лежавшему на столе предписанию Шулепина с размашистой подписью «Александр», перевернул его и стал быстро рисовать пером на обороте карту с обозначением всех дорог, речушек и населенных пунктов с немецкими названиями.

– Осмелюсь доложить, господин генерал-майор, – говорил он при этом, – воспитывался я в доме моего дяди, а он считал рисование карт альфой и омегой образования будущего офицера.

Завершив рисунок, он с коротким поклоном головой передал его Багратиону, тот сверился с большой картой, одобрительно кивнул и передал рисунок Шулепину. Тот не стал ни с чем сверяться, но, мельком посмотрев на рисунок, все же оценил качество работы.

– Вы все запомнили, – сказал он.

Странным образом в словах его прозвучал вопрос.

– Все, господин статский советник, – ответил Маркóв.

Шулепин тонко улыбнулся в ответ.

Глава седьмая

«Сдвинем чашу с чашей дружно!»

Если поведение друзей во время инструктажа разительно различалось, то теперь они столь же разительно походили друг на друга сосредоточенностью лиц, выверенностью движений, дотошностью к любой мелочи – они собирались к выходу в разведку. Сначала упряжь – все прощупали, Кармазин сменил подпругу. Потом оружие – по два пистолета в седельные кобуры, сабля, нож, порох в лядунке, запас пуль, хозяйственный Соловьев прихватил топорик. Провизия – шмат сала, сухари и, конечно, по фляжке с водкой, неприкосновенный запас, НЗ. Трут, кресало, у каждого свои. Теперь одежда. На ноги свежие сухие портянки, сменную пару в ранец. Поверх формы короткие мерлушковые полушубки, легкие и теплые, на них – длинные гусарские плащи, на голову – меховые, сшитые на польский манер фуражки, толстые рукавицы за пояс.

Собирались молча, лишь Соловьев по привычке рассудительно разговаривал сам с собой.

– И зачем нам это, все эти Берги, Ланды и Торны, об этом пусть у штабных головы болят, это их единственная забота, а у нас и других хватает. Или эти фамилии. Мало нам своих немцев, Беннигсена, фон Эссена, фон Сакена, Барклая де Толли, Остермана, Буксгевдена, – споткнувшись на последней фамилии, Соловьев оставил действительно длинный список и сокрушенно сказал: – Еще и французов изволь запоминать! А какое мне, спрашивается, дело до того же Бернарда, если я с ним в жизни не встречусь, а если и доведется столкнуться, так рубану саблей, не спрашивая, тут что Бернард, что не-Бернард, один черт. Или он меня, тогда мне тем более будет все равно. Нет, заладили – Бернард, Бернард, свет на нем клином сошелся!

– Бернадот, – подал голос Давыдов, – маршал Бернадот.

– Нехай будет Бернадот, что это меняет?

Поручик Денис Давыдов был новым адъютантом Багратиона. Он и появился-то в дивизии всего за две недели до этого и не успел еще перезнакомиться со всеми офицерами. Но друзей он знал и раньше, знал еще с давних петербургских времен, когда они звались неразлучными, а он, молодой гусар, слушал, затаив дыхание, рассказы об их похождениях. Он их знал, а они его – нет, лишь много позже Давыдов познакомился с Кармазиным, они служили по соседству на Украине и частенько встречались на маневрах и в Киевской опере.

У каждого молодого офицера был свой кумир, свой образец для подражания. Для Давыдова на первом месте был, конечно, Багратион, но тот – бог, недостижимый небесный идеал, а на земле кумиром был Кармазин. Как водится, Давыдов во всем следовал своему образцу и, опять же как водится, с перехлестом. У Кармазина усы – у него усищи вразлет до ушей, у Кармазина серьга в ухе – вот вам две серьги, свисающие до плеч, у Кармазина сапоги с длинными острыми носами – у него такой длины, что даже загибаются кверху, как у старорусского боярина или турка, Кармазин своими выходками выводил из себя генералов, Давыдов допек самого государя императора. Вот только ростом Давыдов до Кармазина не дотягивал, несмотря на высоченные каблуки, но тут уж ничего не поделаешь, природа.

Давыдов уже несколько минут стоял рядом с друзьями, с завистью наблюдая за их сборами.

– Отправляетесь, значит, – с тоской в голосе протянул он.

– Не переживай, – с улыбкой ответил Соловьев, – навоюешься еще, молодой.

– Так ведь жизнь проходит! Без славы! – воскликнул Давыдов.

– Какие твои годы! – успокоил его Кармазин.

– Что вы все – молодой да молодой, чай не многим вас моложе, но вы-то – ого-го, а я!..

– Это как считать, – рассудительно заметил Маркóв, – ежели по времени службы, так ровно в два раза выходит, мы в сравнении с тобой деды.

– Мы-то в твои годы!.. – подхватил Кармазин. – Эх, страшно вспомнить, как давно это было! Тоже все о славе думали, только нам-то хуже было, нам-то казалось, что все уж позади осталось, всё, жизнь прошла, ничего выше Итальянского похода не будет, дальше только лямку тянуть без славы, чины только за выслугу. Пока ничего особо не выслужили, вот ты – уже поручик, а я все в корнетах хожу, – добавил он, вздыхая.

– Грех жаловаться, Кармазин, – протянул Соловьев, все так же раздумчиво, – тогда в замке не чаяли и живыми выбраться, ты вспомни, уж и попрощались друг с другом, – и он продолжил, в который раз дергая какой-то ремешок и посему не замечая предостерегающих взглядов друзей, – а ведь там не тут, тут война, чистое дело, а там!.. Здесь даже если и изранят всего, а все есть шанс спастись, а там бы не пощадили, нет! Но ведь вывернулись! Но ведь – живем! Грех жаловаться!

Давыдов с недоумением посмотрел на Маркóва с Кармазиным: о чем это он? Неужели о… – мелькнула искорка догадки. Маркóв не дал этой искорке разгореться.

– А что это ты, Давыдов, врал второго дня о заячьем тулупчике? – строго спросил он.

– Я – врал?! – возмутился тот. – Я всего лишь пересказал историю, которую слышал за верную в штабе главнокомандующего. Там все только об этом и говорят. Нет, право, господа, смешная история. О бывшем главнокомандующем нашем, графе Каменском…

Тут Маркóв рассердился непритворно.