Последний альбом

Может, он интересовался Уайлдинг-холлом и окрестностями еще до нашего приезда туда, или нашел старую книжку в библиотеке, или еще что. Но историю поместья он изучил досконально. Похоже, с первого дня знал все ходы и выходы: «Вот крыло эпохи Тюдоров, тут норманны, это добавили после гражданской войны, а здесь дурацкая пристройка Викторианских времен». Вышагивал с важным видом и показывал нам, где что, будто всю жизнь провел в поместье. Я настолько удивился, что даже спросил, бывал ли он тут раньше. Он лишь плечами пожал: «Нет, просто знаю, вот и все».

Поэтому особенно странно, что он не слыхал о кургане и связанных с ним легендах. Не знаю, как Джулиан отыскал курган – по карте или случайно наткнулся, когда блуждал по пустошам. Остальные вообще ничего не знали. Поначалу мы из дому почти не вылезали, репетировали. А Джулиан любил бродить посреди ночи или рано утром, пока все еще спят. Он вообще ранняя пташка, даже в детстве до зари поднимался.

– Лучшее время, – говорил. – Пока день еще не испоганен.

Но в конце концов все испоганилось.

Том

Самая старинная сохранившаяся часть особняка относится к эпохе Тюдоров. Сзади, со двора, притулилась небольшая пристройка Елизаветинских времен, окруженная ивами. Живописно, но темновато: столетние деревья затеняют все крыло. Или даже тысячелетние. Сколько вообще живут деревья? В эту часть дома ведет тесный и жутко мрачный коридор, облицованный дубовыми панелями. Потом длинный узкий зал с внутренним балконом в торце, так называемой галереей менестрелей; пол выложен каменными плитами. Вверху комнаты, много комнат. Не считал, потому что с агентом осматривал весьма бегло. Но увиденное впечатлило. Прекрасные резные панели, витражи, стекла в свинцовых переплетах. На уровне памятника архитектуры национального значения. Хотя слишком темно. Окон мало, и большинство утоплено в толстых стенах.

В старой части особняка никто не спал. Лесли, правда, считает, что Джулиан со своей пассией блуждали там в первую свою ночь, прежде чем запереться в его спальне. Лес за ними шпионила, ей можно верить. Их желание спрятаться от чужих взглядов вполне понятно. Джулиан такой благовоспитанный, само воплощение галантности. Даже старомодный. Он постарался тактично уйти в тень со своей подружкой, чтобы не мозолить глаза остальным. Но эффект оказался обратным, как всегда и бывает, если куча молодежи живет в ограниченном пространстве. Все сразу навострили ушки. Просто порочный круг какой-то: каждый из них был влюблен не в того, в кого надо! Свое получили только Джулиан и его девица. Ни одна коммуна того времени долго не протянула: все утопии рушатся из-за сексуального соперничества, и кто только на этом не погорел!

Короче, в основном народ тусовался в главном корпусе Уайлдинг-холла, смахивавшем на капитальный фермерский дом, причем весьма комфортный. Плиточный пол, высокие беленые потолки просторной гостиной с мощными дубовыми балками и камином; окна выходят на зеленые лужайки и дальние чащи. Здесь и устроили репетиционный зад. Едва проснувшись, народ стекался в гостиную и торчал там до самой ночи, иногда берясь за инструменты. Электричество провели в имение сразу после войны и с тех пор не обновляли; энергоснабжение оказалось хиловатым, но на усилители и гитары хватало. Гостиная упиралась в старомодную кухню с громадной древней газовой плитой, длинным разделочным столом и разношерстным набором стульев и табуреток. Холодильник дребезжал при каждом прикосновении. Я все проверил во время осмотра с агентом по недвижимости, прежде чем подписать договор, и приборы работали. Пусть и с грехом пополам.

Туалет и ванная находились внизу, а вверху – несколько спален, в этом крыле их было, кажется, семь. Меблировка довольно-таки скромная, но кровать стояла в каждой комнате. В некоторых были письменные столы, кое-где комоды и шкафы, а в одной – громадное кресло, чуть ли не тронное, его облюбовал Джонно. Комнату Джулиана украшал письменный стол перед западным окном, откуда открывался вид на Даунс.

За этим столом он сочинил «Распростертое утро». Поглядите фотографию на развороте альбома: блокнот Джулиана, листы нот, россыпь ручек и карандашей, гитара на кровати. Прекрасный снимок.

Эштон

Больше всего мне определенно нравился репетиционный зал, где все общались и музицировали. Мы туда сползались поодиночке или парами, обычно продирая глаза примерно к полудню. Играли, импровизировали, слушали наработки песен Лес и Джулиана. Иногда так увлекались, что даже забывали пожрать. Правда, выпить никто не забывал, особенно Уилл. Весь аппарат мы оставляли прямо там: маленький усилитель, гитары, мандолина и ситар Уилла, другое барахло. Он даже самостоятельно выучился играть на виоле да гамба: вот же нечего делать было чуваку. Ударные Джонно там же, а еще дряхлое, побитое жизнью пианино, которое мы выволокли из угла на середину. Джулиан иногда на нем поигрывал: «Зеленые рукава»[5] и пьески Джона Дауленда[6], которые вообще-то сочинялись не для фортепиано, но Джулиан здорово их интерпретировал.

И представляете, пианино оказалось идеально настроенным. Меня это с самого начала насторожило. Кто за ним следил? Дикость какая-то, особенно если учесть, что все остальное в доме держалось на соплях.

Многое там тревожило. Постоянно несло гарью, свежим древесным дымком, будто где-то рядом топили камин. Нас предупредили, что дымоходы не прочищались десятки лет, дрова в камин совать нельзя ни в коем разе. Впрочем, летом и без того тепло. Мы открывали окна, жгли ароматные палочки – запах гари не улетучился. В репетиционном зале пахло меньше, чем в остальном здании.

А еще тот жуткий птичий вольер: крохотная угловая комнатушка в глубине дома, возле старого крыла. Чуть больше стенного шкафа, с выходящим на запад слуховым окошком под самым потолком. Однажды утром, через пару дней после прибытия я пустился на поиски сортира. В «главном» туалете основательно засел Уилл, и я устал ждать, когда он выйдет. Должно быть, там он и осваивал эту долбаную виолу да гамба.

Толком в доме еще никто не ориентировался, и я в одних носках побрел по заднему коридору, тычась во все двери подряд, вдруг где-нибудь найду другой туалет. Ручки едва поворачивались, некоторые вообще не открывались, и я так и не узнал, что там внутри. Но большинство дверей вели в пустые комнаты; кое-где громоздилась вдоль стен старая мебель, иногда составленная друг на друга. Резные столы, кресла, шкафы, сундуки – ни дать ни взять безумная антикварная давка на выезде. Так я добрался до конца коридора, и осталась только одна дверь.

Она распахнулась будто сама собой: я только чуть-чуть тронул ручку, и она повернулась как по маслу. Я сунулся внутрь – и тут же зажал нос рукавом. Воняло гадостно, настоящей гнилью. Не дохлой крысой или кошкой, не мертвечиной вообще. И не канализацией. Совсем ни на что не похоже. Но запах был очень плотный, будто дышишь испарениями, какие поднимаются над трясиной или типа того, – хотя мне случалось бывать на болотах, но такой вони я в жизни не встречал, даже ничего близкого.

Не знаю, как меня не вырвало. Сдернул с головы бандану – волосы тогда отращивал, – закрыл морду. На полу что-то лежало, но толком не разглядеть. Сначала я решил, что это свернутые коврики, потому что там повсюду были старые восточные ковры. Крохотное оконце под самым потолком заросло паутиной и пылью, так что глазам пришлось привыкнуть к полутьме.

На полу лежали не ковры, а птицы. Сотни, даже тысячи. Я взвыл и отпрянул, стукнувшись о дверной косяк. Но птицы даже не шелохнулись.

Все они были мертвы. Кучи корольков или ласточек – я по части птиц не знаток.

Маленькие, в ладони уместятся, с бурыми перышками и крошечными загнутыми черными коготочками, они валялись друг на друге, будто их сгребали лопатой. У некоторых – почти у всех – недоставало клюва.

5

Английская народная песня XVI века.

6

Ирландский композитор и лютнист XVII века.