Зеркало для героев

Ласка коротко кивнула на чернеющий за лагерными шатрами лес. Оцелот кивнул в ответ, растворился в набухших чернотой сумерках. Когда из-за горных вершин поднялась полная луна, Ласка, намертво стиснув, чтобы не заорать, зубы и вцепившись Оцелоту в плечи, вбирала и вбирала в себя его естество, копьём пронзающее её нутро и сладостью терзающее сердце…

Она проснулась посреди ночи, осторожно выбралась из мужских объятий, бесшумно поднялась на ноги. Постояла, любуясь залитым лунным светом суровым, мужественным лицом. Нагнувшись, сдула у Оцелота со лба травинку. Счастливо улыбнулась и легко зашагала к лагерю.

Сапсан оглядел скопившуюся на плоском карнизе стаю. Сорок семь воинов, оставшихся от полутора сотен. В других племенах не лучше – за шесть месяцев осады равнинники выбили две трети способных держать оружие мужчин. Но и сами дальше горных подножий не продвинулись. Семь раз конные и пешие лавины накатывались на склоны. И всякий раз были отбиты и отброшены вспять, так и не добравшись до мест, где пастбища заканчивались и начинались рудные залежи, и где, вмурованные в породу, таились кузницы и оружейные мастерские. Сейчас, судя по суете далеко внизу, у подножий готовилась новая атака.

Сапсан кинул взгляд вверх, на гнездовья – прилепившиеся к отвесному склону над головой известняковые хижины, жилые пещеры и гроты. Остались в них лишь женщины, дети и старики. В гнездовьях голод – с гибелью стад не стало молока и сыра, а порции мяса урезаются с каждым днём. Зерно и мука ещё есть, но их запасы тоже стремительно тают.

Сапсан с тоской переводил взгляд с одной горной хижины на другую. В каких-то из них были женщины, которых он когда-то любил, а на самом деле лишь думал, что любит. Которые хотели его, отдавались ему и рожали от него сыновей. Ни одна из них не сумела подарить ему того, что он испытал тогда, на островной отмели, с белокурой длинноногой водницей по имени Сайда. И никогда, видимо, не испытает вновь: им не выстоять в этой войне, не уцелеть, всеобщая гибель лишь вопрос времени.

Третьего дня старый Дронго предложил безумный план. Всем вместе сняться с насиженных мест и улететь на ничьи земли, бросив утварь и скарб и забрав с собой лишь то, что можно унести в руках. Отсидеться, сколько возможно, и оттуда нанести по равнинным селениям ответный удар.

– На ничьей земле жить нельзя, – возразил Бекас, вожак стаи из соседнего племени. – Предания говорят, что ничьи земли убивают всякого, кто рискнёт задержаться на них.

– У нас нет другого выхода, – насупился Дронго. – Если остаться здесь, вскоре всех мужчин уничтожат, а женщины и дети умрут с голоду. Предания много о чём говорят, но они слагались в давние времена. Кто знает, не изменилось ли кое-что с тех пор.

С последним замечанием Сапсан был согласен. Предания были древними, они передавались поднебесниками из уст в уста, из поколения в поколение.

Когда-то, очень давно, человеческая раса была едина. Люди были богаты, могущественны, жили высоко в горах и звались богами. Потом произошёл раскол, и боги низвергли с гор самых жадных и жестоких из них. Те заселили равнины, потеряли способность летать и размножились числом несметным. Тогда произошёл новый раскол, и победившие в нём равнинники вновь низвергли отколовшихся, на этот раз под воду. Поднебесников по-прежнему почитали и называли богами, но потом та раса, что осталась жить на равнинах, научилась изготовлять оружие, и начались войны. Одна из таких войн взорвала мир и на долгое время погрузила в хаос. После неё и остались земли-убийцы, называемые ничьими – порождающие чудовищ и убивающие людей.

Суета у подножия закончилась. Это было Сапсану знакомо – равнинники построились для атаки. Сейчас там отдадут приказ, и конные отряды метнутся в прорыв вверх по склонам, поддерживаемые сзади пешими ордами.

– Готовьтесь! – хрипло крикнул Сапсан.

Он оглянулся через плечо на напряжённые, суровые лица сородичей. Зимородок, Кондор, Вальдшнеп… Кто-то из них умрёт ещё до полудня. Возможно, с ними умрёт и он.

Человеческая масса у подножия пришла в движение. Сапсан дождался, когда передовые отряды преодолели треть расстояния до оружейных мастерских, и, сложив крылья, бросился с карниза вниз.

Он камнем падал на накатывающиеся по вытоптанному войной горному лугу цепи. На расстоянии полёта стрелы распластал крылья и сдёрнул с плеча боевой лук. Стая клином прошла над атакующими, сорок семь отравленных стрел разом обрушились на прикрывшихся щитами всадников. Внизу хватала добычу смерть. Встал на дыбы и сбросил седока конь. Запрокинувшись в седле, сползла на землю черноволосая ополченка. Ткнулся лицом в гриву и выронил не уберегший его щит русый копейщик.

Стая прошла над конными, новый залп проредил цепь наступающих вслед за ними пеших. Сапсан взмыл, увернулся от встречной стрелы, описал петлю и повёл сородичей в новый заход. На этот раз смерть не забыла и их. Завертелся в воздухе и рухнул вниз пронзённый метнувшимся от земли копьём Вальдшнеп. Пал на крыло и, теряя высоту, потянул прочь подбитый стрелой Зимородок. Не дотянул, сломался в воздухе и камнем полетел вниз.

Стая вновь взмыла, и Сапсан, наметив себе рослого рыжебородого всадника в голове уцелевшего отряда, выдернул из ножен меч.

– Матушка!

Мать Барракуда оторвалась от созерцания крабовой кормёжки и обернулась к Сайде.

– Матушка, я хотела бы поговорить с тобой наедине.

Мать Барракуда отплыла в сторону.

– В чём дело? – спросила она, окинув акулыцицу взглядом и задержав его на мгновение на округлившемся животе.

– У меня будет ребёнок, Матушка.

Мать Барракуда пожала плечами. Она не слепая, чтобы не видеть подобных вещей.

– Лёгких родов, – пожелала Мать Барракуда. – Что-нибудь ещё?

– Его отец… – Сайда осеклась и замолчала.

Вот оно что, поняла Мать Барракуда. Она уже забыла, как всё это бывает, а у девчонки-несмышлёныша первая беременность, и та хочет похвастаться мужчиной, который её обрюхатил. И наверняка ждёт от Матушки бурного восторга по поводу совершенно заурядного жизненного события.

– Кто же он? – вежливо поинтересовалась Мать Барракуда.

– Он, он… – молодая акулыцица замялась. – Он один из тех, кто прилетал на Остров семь месяцев назад. Его зовут Сапсан.

– Что? – опешила Мать Барракуда. – Что ты сказала сейчас?

Девчонка потупилась и не ответила. Мать Барракуда ошеломлённо смотрела на неё. Расы не скрещиваются, это она знала точно. На том стоит мир – не скрещиваются даже разные породы рыб, а уж о том, что можно скрестить подводных обитателей с поднебесными, нечего и говорить. Более того – отвращение, которое расы питают друг к другу, само соитие делает невозможным. Мать Барракуда вспомнила историю времён Береговой войны, когда несколько гарпунщиков решили было изнасиловать пленниц. У них ничего не вышло, над гарпунщиками немало после этого потешались.

– Ты шутишь со мной? – строго спросила Мать Барракуда. – Знай, что твои шутки глупы.

– Нет! – девчонка вскинула взгляд. – Клянусь, у меня не было другого мужчины. Матушка, мне страшно подумать, что может произойти из моего чрева.

Мать Барракуда в задумчивости скрестила на груди руки. Если девчонка не врёт и зачатие от поднебесника возможно, то… У Матери Барракуды закружилась голова, стоило ей осознать, насколько важно то, о чём она услышала. Было это, однако, невозможно, немыслимо, это противоречило не только преданиям подводного народа, но и самой природе вещей.

– Как это случилось? – бросила Мать Барракуда. – Каким образом этому уроду удалось соединиться с тобой?

– Он не урод, – выпалила в ответ акульщица. – Он, я… Мне кажется, мы с ним полюбили друг друга.

– Что-о-о?! – Мать Барракуда изумлённо ахнула. – Ты, девочка, в своём ли уме?

Ласка приняла на щит пущенную с неба стрелу. Припав к холке, пустила коня в намёт навстречу налетающей стае. Поднебесник с искажённым яростью лицом и клинком в отведённой за спину руке нёсся прямиком на неё. Ласка осадила коня на скаку, вздёрнула его на дыбы, наотмашь рубанула перед собой. Горец увернулся, взмыл в небо, но на его месте тотчас очутился другой и нанёс удар. Осел на круп зарубленный жеребец, Ласка вылетела из седла, покатилась по лугу. Вскочила на ноги, в десяти шагах слева могучий поднебесник с дерзким и хищным лицом рубился на мечах с Оцелотом. Отбил выпад, клинок вылетел у полусотника из ладони.