Страница 5 из 9
Сколько я помню, бабушка всегда опасалась какой-либо заразы, вредоносных микробов. Мама говорила, что это из-за того, что бабушкина мама в войну умерла от тифа. Даже когда она приезжала к нам погостить, она постоянно протирала мыльной тряпкой дверные ручки, сиденье унитаза, следила, чтобы я, Марина и Лиза после улицы и перед едой мыли руки. Теперь она добивалась, чтобы у меня в кармане постоянно находился не только носовой платок, но и салфетка для протирания рук. Еще ей не нравилось, что я и Марина, которая к тому времени пошла уже во второй класс, питались в школьной столовой.
– Какая там может быть гигиена! – говорила она. – Никто ведь не проверяет, хорошо ли моется посуда, моют ли ваши повара руки. Лучше, если я стану собирать вам с Мариной небольшие перекусончики с собой.
Я представлял себе, как все одноклассники убегают в столовую, а я сижу один в классе и жую свой «перекусончик».
– Бабушка, так никто не делает, – возражал я.
– Их столовые проверяют, – поддерживала меня моя мама. – Санэпидемнадзор проверяет все школьные столовые. И ведь все дети в них питаются…
– Все и болеют, – стояла на своем бабушка.
На время этот вопрос отложили, но я боялся, что бабушка опять к нему вернется. А я уже стал старше и не хотел во всем подчиняться взрослым, даже бабушке.
Приближалось очередное Восьмое марта, и я вызвался красиво подписать всем девочкам нашего класса открытки. Я рассчитывал на бабушкину авторучку с золотым перышком. Это не то что шариковой пастой, это будет смотреться как старинная каллиграфическая подпись.
Я попросил у бабушки ручку, и она сразу нашла ее в своем чемоданчике, где всегда все лежало на своих местах.
Вечером я сел у себя за столом, открыл колпачок, обнажив перо. Сначала я решил расписать авторучку на черновике, а потом уже перейти к открыткам.
Но ручка не расписывалась. Она лишь скребла бумагу, оставляя сухой след без единого фиолетового штришка. Да и перо показалось мне не таким сияюще-золотым, как раньше, а как будто потертым.
– Бабушка! – Я зашел в ее комнату с неработающей авторучкой. – Она почему-то не пишет.
Бабушка взяла ручку, поднесла к самым своим глазам, покрутила и сказала, возвращая ручку мне:
– Что ж, понятно, почему не пишет.
– Почему же? – спросил я.
– Потому что это старая, испорченная авторучка, совсем не та, что была у меня.
– А где же та? – озадаченно спросил я.
– Это я у тебя хотела бы узнать, – строго посмотрела на меня бабушка Рая. – Где ты взял эту, я не знаю, но только это не моя авторучка.
– Ты хочешь сказать, что я подменил твою ручку?! – возмутился я.
– Я не собираюсь гадать. Я говорю только то, что это не моя авторучка.
– Бабушка! – вскричал я в страшном волнении. – Ты считаешь, что я вру?! Это та самая ручка, которую ты дала мне в руки! Никакой другой у меня не было!
На шум явилась моя мама с встревоженным лицом.
– Что у вас происходит? Леша!
– Бабушка дала мне ручку, а теперь говорит, что это другая. Якобы я подменил ее ручку, – с горькой обидой пояснил я маме.
– Мама, – мягко, как уговаривают ребенка, произнесла моя мама. – Леша не мог так поступить. А если бы и поступил – он бы признался. Он всегда говорит правду, мы его так воспитали.
– Не знаю, – упрямо повторила бабушка, – но это другая, старая авторучка, которая даже не пишет.
К спору подключился даже мой отец.
– Раиса Леонидовна, – убежденно сказал он. – Таких авторучек сейчас не производят. Это, можно сказать, раритет, большая редкость. Даже при всем желании Леша не смог бы найти вторую, похожую на вашу, авторучку. Да и зачем он стал бы это делать?
– Я не знаю, зачем ему это понадобилось, – ледяным тоном отвечала бабушка. – Тем более что мы с Лешей всегда дружили. Но я лишь говорю о том, что вижу.
Мама с папой переглянулись: мама – с тревогой и досадой в глазах, отец – с едва сдерживаемым негодованием.
– «Эта не пишет, а та писала»… – сдержанно проговорил отец. – Да как она могла писать, если столько лет хранится у вас без употребления? Не мудрено, что чернила в ней высохли.
– Накануне моего отъезда Борис, мой сосед по квартире, мне ее заправил, – отвергла папины доводы бабушка. – Он мне всегда ее заправляет.
Мама с папой замолчали, видимо, не зная, что еще сказать. Я тоже не знал, что сказать.
– Ручка – это ерунда, – промолвила бабушка печально. – Обидно то, что вы делаете из меня дурочку. Вот она, участь старого человека. Если ты стар, значит, памяти у тебя нет, и можно этим пользоваться, дурачить человека, про себя смеясь над ним.
И бабушка скорбно опустила голову.
– Что ты такое говоришь, мама! – вскинула руки моя мама. – Чем мы пользуемся? Как мы тебя дурачим?!
– Вот сейчас дурачите с этой злосчастной авторучкой.
Было ясно, что бабушку уже никто не переубедит. Проявился ее железобетонный характер.
– Что ж, очень жаль, что ты так плохо про нас думаешь, – поджала губы мама и вышла, и в глазах ее теперь, как и у отца, сквозило едва сдерживаемое негодование.
Я собрался было тоже уйти, но бабушка удержала меня и сунула мне в руку ту ставшую мне противной авторучку.
– Забери, – сказала она сухо. – Мою можешь не возвращать, но эту мне не надо.
Она подняла на меня свои блеклые глаза, на мою, видимо, ужасно расстроенную физиономию, и на секундочку мне почудилось, что она вот-вот смягчится и скажет мне что-то утешительное. Но она тут же, как мне показалось, взяла себя в руки и не позволила себе смягчиться.
В тот же день папа взял у меня злосчастную, как выразилась бабушка, авторучку и отправился в канцелярские магазины. Оказалось, что похожие авторучки, пишущие чернилами, до сих пор выпускают, правда, не в нашей стране. Стоят они дорого, и обычно их, как объяснила папе продавец, покупают в подарок важным лицам – начальникам, директорам и завучам школ.
Папа выбрал похожую на бабушкину авторучку, тоже зеленую и даже более красивую, с золотистыми узорчиками. Писала она не фиолетовым, а синим цветом, но тоже аккуратно, и перышко, хоть и не золотое – легко скользило по бумаге, прямо как коньки по льду.
Но, как я и опасался, бабушка эту новую ручку не приняла.
– Верните мне мою или не надо никакой, – заявила она, отодвигая к краю стола положенную перед ней длинную коробочку с авторучкой.
– Ну, – развел руками отец, – я просто не знаю!.. Такое упрямство…
С того дня мы с бабушкой Раей почти перестали общаться. В шашки мы с ней больше не играли, и она не спрашивала меня, сколько чертей в доме. Я же старался реже показываться ей на глаза. Странно, но я порой чувствовал себя виноватым, точно я и вправду подменил ту авторучку, хотя на самом деле я совершенно не был виноват. Но как я мог убедить в этом бабушку с ее таким несгибаемым характером? Нет, это было немыслимо.
Проклятая непишущая авторучка валялась отныне у меня в столе. Чернила в ней все же были, но она упрямо не писала. Мне хотелось сломать, выкинуть ее в помойку, но я как будто еще надеялся на чудо – что или ручка эта внезапно начнет писать, или бабушка вдруг скажет: «Извините, я пошутила. Я вас испытывала на твердость. Давайте мне мою авторучку». Пустые фантазии…
Нечего и говорить, как сильно меня это угнетало – то, что меня обвиняют в жульничестве, да еще бабушка, которая всегда была моим другом. Я вспоминал историю, как бабушкина мама незаслуженно наказала ее, обнаружив у нее деньги ей же на подарок. А вот теперь она сама незаслуженно наказывала меня. По видимости, я как бы и не был наказан, меня ничего не лишили. Но бабушка перестала со мной общаться, значит, все-таки я был наказан.
«Вот вам и любимчик», – вспомнил я, как Лиза дразнила меня бабушкиным любимчиком.
В конце концов я не утерпел и выложил эту свою беду Саньке. Я ждал, что друг посочувствует мне и согласится, что у бабушки Раи что-то не в порядке с памятью. Но Санька, совсем для меня неожиданно, заявил: