Страница 17 из 19
— О, бросьте — это было бы слишком откровенно, не так ли?
После минутного молчания Рейчел произнесла предательскую фразу:
— Энни никого не любит, мистер Теегер.
— О, оставьте — довольно громко сказано, о ком бы ни шла речь. С ней все в порядке.
— Нет, не в порядке. Конечно, большинство девушек глупенькие и тому подобное, и им нравится выходить замуж…
— Ну, это только естественно, не так ли?
Это была шутка; и снова смех скатился вниз и застрял в его горле, как комок мокроты.
— Да, но они не понимают, что такое любовь, — сказала Рейчел. — У них нет никакого представления. Им нравится быть замужними женщинами, иметь мужа и тому подобное. Но они не знают, что такое любовь, — поверьте мне! Мужчины тоже не знают.
Как она дрожала! — ее тело, ее умирающий голос — она тяжело опиралась на его руку, и луна, с торжеством выглянувшая теперь из-за облаков, на миг ярко осветила безумие ее призрачного лица.
— Ну, я не знаю, — мне кажется, мисс, я понимаю, что это, — сказал он.
— Не понимаете, мистер Теегер!
— И что же тогда?
— Потому что, когда это овладевает вами, оно заставляет вас…
— Ну хорошо, выкладывайте. Кажется, вы все об этом знаете.
И Рейчел начала рассказывать ему об «этом» — с бешеными определениями и доселе неведомой ей самой силой выражения. Это было безумие, и имя ему было Легион, это была одержимость фуриями; это был спазм в горле, трепет рук и ног, и жажда зрачков, и огнь в костях; это была каталепсия, транс, апокалипсис; это было высоким, как галактика, и низменным, как сточная канава; это был Везувий, северное сияние, закат; это была радуга в выгребной яме, святой Иоанн и Гелиогабал, Беатриче и Мессалина; это было преображение, и проказа, и метемпсихоз, и невроз; это был танец менад, укус тарантула и солнечное крещение. Она изливала дикие определения в простых словах, но с отчаянием человека, сражающегося за свою жизнь. И она не произнесла и половины, когда он понял все до конца; и как только он понял, он был покорен и погиб.
— Вы же не хотите сказать… — он запнулся.
— Ах, мистер Теегер, — ответила она, — нет слепых хуже невидящих.
Его рука обвилась вокруг ее дрожащего тела.
Говорят, что у каждого свой недостаток; и этот человек, Уолтер, ни в коем случае не человек с крепким умом, в делах любви безусловно склонялся к импульсивности, распущенности и слабости. И эта тенденция только усиливалась благодаря вполне искренней направленности его ума к «духовным предметам», ибо под влиянием внезапного искушения его существо с еще большей пылкостью возвращалось в свое природное русло. В целом, не будь он пуританином, он был бы Дон Жуаном.
Рейчел мигом повисла у него на шее, и он стал страстно ее целовать.
После этого она сказала ему:
— Но ты делаешь это только из жалости, Уолтер. Скажи правду, ты влюблен в Энни?
Он, как Петр, сразу отрекся.
— Это ты так говоришь!
— Нет, влюблен, — настаивала она, наполненная блаженством его отречения.
— Ха! Нет. И никогда не был. Ты та самая девушка, что мне нужна.
Вернувшись, они вошли в дом порознь: он первым, она же еще двадцать минут ждала на улице.
Дом был маленьким, и поэтому сестры спали вместе в комнате на втором этаже; Уолтер в задней комнате на втором этаже; миссис Эванс в задней комнате на первом этаже, а передняя комната первого этажа служила «гостиной».
Девушки обычно ложились спать одновременно, и в тот вечер, когда они раздевались, произошла ссора.
Сперва — долгое молчание. Затем Рейчел, чтобы что-то сказать, указала на новые перчатки Энни и спросила:
— Много дала за них?
— Деньги и благодарность, — ответила Энни.
С этого началось.
— Ну, нет необходимости грубить, — сказала Рейчел. Она была счастлива, она была в раю и презирала Энни в тот вечер.
— А все-таки, — сказала Энни, помолчав минут десять перед зеркалом, — а все-таки, я никогда не бегала бы так за мужчиной. Я лучше умру.
— Ума не приложу, о чем ты говоришь, — промолвила Рейчел.
— Не притворяйся. Мне было бы стыдно за себя, будь я на твоем месте.
— Что ты болтаешь? Маленькая дура.
— Это ты дура. Вешаться на человека, который и знать тебя не желает. Как еще ты можешь назвать себя?
Рейчел рассмеялась — счастливо, но угрожающе.
— Не беспокойся, девочка моя, — сказала она.
— Только подумать, каждый вечер выходить на улицу, чтобы попасться мужчине на глаза! Так знай, девочка моя, это отвратительно!
— Правда?
— Ты же не станешь отрицать, что была сегодня вечером с мистером Теегером?
— Нет, не была.
— Врешь! Любой поймет по твоему радостному лицу.
— Ну, предположим, что была, и что из этого?
— А то, что женщина, я считаю, должна быть приличной; женщина должна уметь управлять своими чувствами, а не выставлять себя напоказ. Поверь, мне противно думать об этом!
— Вот и не думай, и не ревнуй, моя милая.
Нежная Энни вспыхнула!
— Ревновать? К тебе?!
— Знаешь, для этого нет никакой причины — пока что.
— Я не ревную! И причины никогда не будет! Ты считаешь мистера Теегера сумасшедшим? На твоем месте я бы сперва вставила несколько фальшивых зубов!
Так Энни пала в бездну вульгарности; но она знала, что лишь этим способом сможет добраться до Энни, ткнуть, как раскаленным прутом, в нервный узел ее страданий; и в самом деле, при этих словах лицо Рейчел стало напоминать добела раскаленное железо, и она вскричала:
— Оставь мои зубы! Мужчина смотрит не на зубы! Мужчина смотрит на хорошо сложенную женщину, а не на пухленькую коротышку!
— Спасибо. Ты очень добра, — ответила Энни, испуганная яростью похлеще своей собственной. — Но все же, Рейчел, глупо говорить, что я ревную к тебе. Я знала мистера Теегера за шесть месяцев до тебя. И тебе недолго осталось его знать, потому что я не хочу, чтобы здесь позорили мать, и это для него неподходящее место. Я легко могу уговорить его съехать как можно…
Услышав это, Рейчел взвилась и грозно подняла руку, готовая влепить Энни пощечину.
— Только посмей заставить его съехать! Я разорву твою маленькую…
Энни заморгала глазами, вздрогнула, всхлипнула: в ней больше не осталось боевого духа.
Так продолжалось две недели. Однако после того вечера враждебность между сестрами настолько усилилась, что Энни перебралась в заднюю комнату первого этажа и спала теперь с миссис Эванс, терявшейся в догадках. Что же до Уолтера, то сердце его было расколото. Он любил Энни; он был очарован и загипнотизирован Рейчел. В другое время и в другой стране он женился бы на обеих. Каждый день он приходил к другому решению, не зная, как поступить. Одно было очевидно — без обручального кольца не обойтись, и он купил кольцо, не зная сам, которой из девушек собирается его вручить.
— Послушай, девочка, — сказал он Энни в поезде по дороге домой, — пора с этим кончать. Управляющий, похоже, не торопится откручивать вентиль, так что давай мы просто поженимся, и дело с концом.
— Втайне?
— Ну да. Твоя мама и сестра не должны знать, хотя бы еще какое-то время.
— И ты будешь продолжать жить у нас?
— Ну конечно, пока суть да дело.
Она заглянула ему в лицо и улыбнулась. Все было решено. Но два дня спустя, возвращаясь домой с молитвенного собрания, он встретил Рейчел; поначалу он вел себя искренне и отстраненно; но затем совершил невероятную глупость, поддавшись слабости и отправившись с ней на прогулку по улицам; кончилось тем, что Уолтер получил от нее так же легко дарованное согласие выйти за него — и на тех же условиях, что и в случае Энни.
Когда Уолтер на следующий день вошел в обеденный час в контору регистратора, чтобы подать уведомление о браке, он по-прежнему пребывал в состоянии мучительной нерешительности относительно имени, которое намеревался связать с собственным.