Пасифик

Фокус! Моё сердце…

Пламя догорало. Скрюченная фигурка в центре колеса всё ещё двигалась, но неуверенно, обвисая на обнажившихся железных перекладинах. Сизая от копоти. Живая. Конечно, это же фокус.

«Я не умею плакать. Боже. И я, конечно, не заплачу». Сердце барабанило всё чаще, аритмичнее, он рванул воротничок, чтобы облегчить дыхание, потому что в зале явно не хватало воздуха. Его сожгли, а в вентиляционную систему подавался угарный газ, невидимый, коварный, ядовитый, склеивающий гемоглобин. Сердце пульсировало уже в висках, долбилось в барабанные перепонки.

— Куда вы?

— Мне надо…

Он вывалился и ломанулся вперёд, прямо по ногам, стукая коленями о колени, вяло отпихивая протянувшиеся руки, программки, зонтики. Ранге что-то кричал в спину. Потом, всё потом. Содержимое желудка опять просилось наружу, подкатывало и распирало, он уже готов был сдаться, но остатки благоприличия заставляли стискивать зубы. Мир сузился до узкого коридора, в конце которого была широкая дверь с мигающей надписью «Выход».

Меня остановят!

Он успел выхватить карточку и выставил перед собой, как оружие. Тычки прекратились. Под ногами был малиновый ковёр, вышарканный в середине до ниток основы. Хаген поспешил прямо по этой белесой дорожке, припадая на колено в такт подземным колебаниям.

Заминки не возникло. Один из безопасников мазнул сканером по запястью, в то время как другой молниеносно считал карточку портативным устройством. Раз-два-три, поворот, смена партнёра. Он выпал в коридор, даже не успел ощутить облегчения, привалился к стене и принялся дышать, Боже, дышать! Воздух был настолько плотен, что его можно было резать ножом. Хаген глотал его как масло до кислой отрыжки, мир вращался перед его глазами, перемигиваясь цветными фонариками, флажками и прочей цирковой мишурой, декорирующей одинаковые в своей типографской серости портреты лидера. Они встречались повсюду, но, видимо, выцвели от яркого света и перепада температур: как Хаген ни силился, он не мог разобрать черты, всё существовало как будто по отдельности — узкий лоб с зачёсанной набок чёлочкой, вздёрнутый нос, покрытые штриховкой пятна на месте вдавленных щёк, исчезающий в стоячем воротнике подбородок.

— Вам плохо? Техник?

Резиновые куклы-униформистки уже направлялись к нему. Нужно было уходить. Корпоративный автобус отходил лишь через сорок минут, после окончания представления — ещё масса времени, которое требовалось где-то пересидеть, переждать. Тихое, укромное место, вдали от навязчивого внимания служителей.

Двигаться. Ни в коем случае не обмирать. Он нашёл в себе силы отклеиться от стены, захромал, ускоряя шаг, к боковой лестнице, маркированной знаком «убежище» и неоновой стрелкой, указывающей путь к эвакуационному выходу.

«Всё равно меня найдут», — подумал он, преисполняясь ощущением тоскливой беспомощности. Шумные, пахнущие алкоголем, бодрые до тошноты, жизнерадостные, грубовато-предупредительные. Ранге, конечно, не преминёт обозвать «болваном» и «молокососом», Вальц похлопает по плечу, а всегда знающий, что делать, малютка Гесс предложит спуститься в кафетерий и хлопнуть ещё по одной. Кафетерий. Неплохая идея.

Он уже приступил к спуску — покряхтывая, наваливаясь на перила — когда услышал щелчки, негромкие и отчётливые, штучные. И вдруг они раскатились горохом, рассыпались по зданию. Тотчас же хромота оставила его — он запрыгал вниз по лестнице, расстёгивая кобуру.

«Фокусники!» Тело действовало само, автоматически пригибалось, замирало, вычисляя направление следующего броска. Откуда что взялось — задремавшие было, но моментально ожившие рефлексы уводили его прочь, и когда полутёмные коридоры служебного закулисья пронзил металлический, разворачивающийся на лету сигнал тревоги, Хаген даже не вздрогнул, лишь втянул голову в плечи и припустил к выходу, надеясь, что тот ещё не заблокирован.

За спиной ухали выстрелы, раздавались одиночные крики, срезаемые под корень пронзительным сигнальным «у-иии». Хаген обернулся на бегу и тут же врезался в мягкое, податливое, живое.

— Апфельхен?! — ахнул дребезжащий голос. Его обладатель, не дожидаясь ответа, дёрнулся вбок, оттолкнув Хагена к противоположной стене, и исчез, а навстречу уже неслись другие, топоча и повизгивая дурными женскими голосами. Он вжался в стену, чтобы не быть сметённым. Бляшка ремня свистнула по руке, она сразу онемела; в ноздри ударил острый запах разогретого человеческого пота. Творилось что-то непонятное, а браслет на запястье был непроницаем и мёртв.

Отчаявшись отыскать в происходящем хоть какой-то смысл, Хаген наугад толкнулся в первую попавшуюся дверь, надеясь, что за ней окажется какое-нибудь служебное помещение — санузел, гардеробная или, скажем, гримёрная, но очутился опять же в коридоре, узком, синем, освещённом лишь одной мигающей лампочкой. Чертыхнувшись, сделал шаг назад.

Кто-то пёр вслед за ним, шумно дыша, и взвыл, когда каблук с размаху впечатался в плюсну. Развернувшись, Хаген вслепую хватанул преследователя за грудки, с натужным стоном приложил к стене, а потом ещё раз для верности. Он увидел чёрные заслонки очков, воздетых под странным углом, потом сообразил взглянуть ниже.

— Не надо! — шепнул человек, тряпкой обвисая в его руках. — Не надо! Пожалуйста, не надо!

— Да вы с ума сошли, — так же шёпотом ответил Хаген.

Почувствовав шевеление за спиной, он перекатился через слабо отбивающееся тело, больно ударился плечом, зашипел, оборачиваясь, и обмер, глядя как перетянутая широким поясом фигура поднимает слабо блеснувший в свете синей лампы игрушечный пистолетик и уставляет его прямо в грудь.

— Подождите!

— Что же это! — с отчаянием спросила женщина, взлохмаченные волосы которой на сей раз были перехвачены сеточкой. — Что же вы такое?

Пистолет гулял в её нетвёрдых руках. Пальцы вцепились в рукоятку так, что побелели костяшки. Мелькнуло абсурдное: «Интересно, чисты ли ногти или с каёмкой, как тогда?» — мелькнуло и пропало, сменившись пронзительным пониманием: «Вот оно. Не может быть!» И пока он коченел в тоске, беспомощно открывая и закрывая мгновенно пересохший рот, в дело опять пошла внутренняя автоматика, перехватила управление, он выпалил единственно верное, что могло остановить катастрофу:

— Пасифик! Я Пасифик!

— Господи, — слабо сказала она. Пистолет задрожал, описал кривую, понемногу опускаясь.

— Пасифик, — произнёс он вновь чужим шерстяным голосом. — Не стреляйте. Не надо.

И понял — не выстрелит. Она повторила: «Господи». Пистолетик мотался туда-сюда, ствол его был направлен в пол. «Сейчас зарядит себе в ногу». Он закрыл глаза. Так было намного лучше, он даже позволил себе слабо улыбнуться, слыша торопливо удаляющиеся шаги.

Сирена всё надрывалась и надрывалась. Наконец, кто-то догадался её вырубить, и сразу отпустило. Спокойствие и ясность. Пошатываясь, Хаген встал посреди коридора, зачем-то поцокал языком — «тц-тц-тц» — на мигающую лампочку, подтянул брюки и целеустремлённо двинулся назад, откуда пришёл. Он толкал какие-то двери, отодвигал перегородки, боком просачивался между рогатых вешалок и фанерных тумб, наконец побежал по пружинящему покрытию, помогая себе локтями. Завернув за угол, снизил скорость, одёрнулся и прогулочным шагом вышел на лестничную клетку, где уже столпились одинаковые люди в чёрной и серой униформе.

— А, вот и наш техник!

— Где вы шлялись, чёрт бы вас побрал? — просвистел Вальц. Его налитые кровью глаза вращались в орбитах, на губах выступила пена. Гесс, приподнявшись на цыпочки, попытался обнять его за плечи, но получил в ответ отборную площадную брань.

— Тише-тише, что вы, право…

— Что происходит? — спросил Хаген у того, кто, казалось, разобрался во всей этой сумятице. Ранге криво улыбнулся, поправил бинокль, всё ещё болтающийся на шее как кустарное ожерелье. Несмотря на некоторую небрежность туалета, он был свеж, со всех сторон оглажен, франтоват и подвижен как угорь.

— Что происходит? Маленькая заварушка, несварение умов. Глупо, глупо… Ах, как глупо! Не волнуйтесь, техник, всё уже на мази. Лучше скажите, где вы и впрямь шатались всё это время? Видок у вас ещё тот.