Пасифик

— Нет, — возразил Хаген, не поворачиваясь. — Благодаря Пасифику и фрау Инерции. И если ты ещё раз назовёшь меня «дружок», то получишь в репу. Даже с учетом того, что я виноват.

Благодаря Пасифику… но так ли это? Так?

Да?.. Или нет?

Он не знал. Мысли смешивались с дымом костра, развеивались на ветру, а общее состояние было таким, будто он обожрался барбитуратов.

Вот город. Разбомбленный, но всё-таки город. Вещи стремительно теряли реальность, и было бы отнюдь не лишним прикрепить указатели. Слева «сущее», справа «стена несущая»… как-то так. С некоторой тоской он припомнил щеголеватого Ранге — в торчащих на горизонте линиях ЛЭП тоже имелось что-то щеголеватое. Стройная, с гвардейской выправкой сталь контрастировала с заревом, плотно залившим небо, кружевные опоры стремились к полёту, и с острым, проникающим даже в ноздри чувством бессилия, он вдруг понял, что не увидит солнца. Никогда.

«Мне жаль, — вздохнул Лидер, — какая страшная гекатомба! Бла-бла».

Обман! У меня же не было выбора!

— Что, техник-чистые ладошки? Тяжело таскать каштаны не для себя?

С чёрными баллонами за спиной брезентовый Мориц напоминал архангела всех пожарных.

То есть очень грязного ангела.

— Мы были легендой, — сказал он. Его тёмные глаза плакали и смеялись, а мелкие собачьи зубы выстукивали дробь отступления.

— Мы будем легендой. Они будут плевать нам на могилы. И никто не узнает, что у меня был дед из Дендермонде, что я мечтал быть как Буби, и толстый клоун Краузе задолжал мне пять марок. По-твоему, справедливо?

— Нет, — помедлив, ответил Хаген. — По-моему, нет.

— А по-моему, да. И по-моему, справедливость — такая штука, которую стоит вечно вертеть на твоём большом, неприлично раздутом эмпо с Цугшпитце величиной. А что ты скажешь о своём эмпо, безымянный солдат?

— Я скажу… что оно тяготит. Как твоё барахло. Смотрю, ты от него не избавился.

— Эй, дурила, а ты наточил свои принципы! Но вот, что скажу ещё, друг-не-дружок: твой рюкзак тяжелей моего. Понимаешь?

— Может быть, — согласился Хаген. Ему хотелось завыть. — Я буду помнить о тебе, а ты обо мне. И когда настанет четвёртая ночь Адвента…

— Ох-да-да, — Мориц кивнул и издал короткий невесёлый смешок. — Будь спок. Мы зажжём другу другу свечки и будем целоваться, как Роммель с Джульеттой. Сделаем шаг навстречу. Вот только нас так много, что как бы не подпалить этот треханый шарик. Э?

Хей-я. Хо-хо.

***

По мере того, как он приближался к Побережью, идти становилось легче.

Ноги вынесли на проспект, и он помчался, расшвыривая уголь и штукатурку, поскальзываясь на камнях, жадно выглядывая таблички с номерами домов. «Успел? — подзуживал одышливый голос. — Не может быть. Да? Нет! Или всё-таки…» Ему казалось, что глаза выдвигаются из орбит как объектив фотоаппарата: «Где? — вопрошали линзы. — Как? Всё ли в порядке?»

Шпайхерштрассе… вот… Вот!

Боже мой, неужели успел?

Он остановился поодаль, не в силах переступить черту.

На горизонте глухо урчало. Тишина пахла морскими водорослями, однако здание Центра, такое беззащитное с его медальонами и балкончиками, выглядело не мёртвым, а притаившимся. Какая-то деталь в его облике показалась чужой, избыточной, а может быть, чужим стал он сам? В пропитанной кровью форме, с одичавшим лицом. Умница-техник с фальшивыми документами. «Что я должен сказать? — пробормотал он, не замечая, что говорит вслух. — Марта, что я должен сказать?»

Пасифик. Heilige land. Я принёс вам…

На одно мгновение луч пробился сквозь застилающую небеса пелену, и оконные стёкла засверкали как радуга. Разнополосный спектр брызнул на черепицу: дверь отворилась.

— Марта, — позвал он. И, вздрогнув, ещё раз:

— Марта?

Скрестив руки, сунув ладони под мышки, она глядела на него.

«Марта», — повторил он в третий раз. — Я вернулся». И вдруг что-то перевернулось, он почувствовал себя растерянным и беспредельно счастливым. Закончилось страшное одиночество. Водоворот расступился, а в просвете сияли глаза — с той вопросительной строгостью, которая свойственна молодым, душевно опрятным женщинам, не знающим зла.

— Хаген? — произнесла она, будто не узнавая.

— Меня зовут Йорген, — поправил он. — Йорген из Хагена. Йорген Кальтенберг. Я вспомнил.

Забавно, они шептались как школьники. Главное — не пробудить зачарованный лес. Ах да! Неподъёмный груз вновь навалился на плечи, пригибая их своей тяжестью; он встрепенулся, и фигурка на крыльце опасливо качнулась назад.

— Марта, тебе нужно бежать. Эвакуироваться.

— Бежать?

Как объяснить? Она стояла на крыльце, кутаясь в шаль, и под бронзовым козырьком висело распятие — бессмысленный кусок дерева, который он заметил только сейчас. Из глубин дома струился свет, уютно пахло стиркой и кухней.

Капустный суп?

— Собери вещи, — приказал он. — Только необходимое. Здесь оставаться нельзя. Может быть, Территория не тронет тебя. Нужно только выйти и посмотреть ей в глаза. Со мной всё кончено, Марта, но у вас-то ещё есть шанс… — он призадумался. — Шанс… Почти уверен, что есть хотя бы маленький шанс. Процентов на пять. Потому что «змеи наследуют кротким» и «всякая плоть — трава»… Ох-ох, чёрт! Кто-то протаранил мне фюзеляж…

Он засмеялся.

Белое лицо Марты тонуло в рассветных сумерках.

Ветер гнал по равнине мутные серые волны с гребнями дыма. Вассерштрассе уцелела, но многоэтажные здания на проспекте обратились в руины. От башни «Кроненверк» остался обгрызенный чёрный кол, похожий на обломок печной трубы. «Массовые убийства, — подумал он. — Инертность души. Пора выплачивать репарации. Но кто я — судья или обвиняемый? И как такое возможно?»

Он перевёл взгляд на Марту и опешил: в грудь целил игрушечный пистолет.

— Что ты делаешь? — удивился он. — Зачем?

Юде. Гессенский дурень.

«Как глупо, — шепнул голос. — До чего же мы идиоты». Теперь он видел больше, чем в детстве, и бесконечно больше, чем в начале пути. Подснежники, крокусы… а я не вернусь, нет, я не вернусь… Очень жаль. Осыпанный снегом Рогге ласково кивал ему простреленной головой, показывая место, где когда-нибудь будет фонтан. Если верить фантазии и не обращать внимания на кресты, получалось, что весь мир должен состоять из фонтанов.

Он представил и улыбнулся. Это вышло непроизвольно.

— Пасифик. Я — Пасифик!

— Нет, — тихо сказала Марта. — Ты убийца. Будь ты проклят, убийца!

Подняла маленький пистолет — рогатку с перламутровой рукояткой. Тяжело всхлипнув, поджала губы.

Зажмурилась…

И выстрелила в него.

Комментарий к Блицштраль

“Вот одр его…” - строчка из Песни Песней.

“Спи, малыш, засыпай…” - строчка из колыбельной “Schlaf, Kindlein, schlaf”

“Тихая ночь, святая ночь” - “Stille Nacht, heilige Nacht”, рождественский гимн.

Обераммергау, Ханс и Лиз - места и персонажи из баварской песни Heut kommt der Hans zu mir (“Нынче придёт ко мне Ханс”) Вот она: https://de.lyrsense.com/deutsche_volkslieder/heut_kommt_der_hans_zu_mir (вполне себе саундтрек для этой части))

Буби, о котором частенько поминает Мориц - Эрих Хартманн, ас-истребитель люфтваффе.

“змеи наследуют кротким” - Хаген чуток переврал. В оригинале “Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю”.

========== Вайнахтсман ==========

«Чуть ссутулившись, руки в карманах…»

Бормочущая марионетка пересекла эстакаду и очутилась на Грюнергассе. Здесь было тихо, даже укромно. Но нагретый за ночь воздух отдавал оскоминой тяжёлых металлов, а снег имел отчётливый привкус пепла — и стирального порошка.

Звёзды уже побледнели. Орудийный гром отодвинулся к северу. Лишь изредка над карьером проносилась искристая полоса, и всё озарялось, а потом раздавался звук — басовый, ворчащий. Вагонетки сталкивались бортами, и из синеватых промоин осевшей земли выглядывали останки, так и не успевшие погрузиться на дно.