Пасифик

Эмпо-дурень. Фальшивый безымянный солдат.

Боже! Господи Боже…

Циклопическая рука отодвинула стальную плиту.

— Сюда, — нетерпеливо позвал Вернер. — Вы-вы. Псст! Мастер. Оппонент. Бибельфоршер!

— Что? — переспросил Хаген, пробуждаясь и обмирая. — Как вы меня назвали?

— Так вас назвал он, — уточнил физик. В полумраке лифтовой кабины его кожа лоснилась от жирного ночного крема, пронзительно блестели очки. — Вы сказали, что убили его. Как именно? Не отвлекайтесь. Вы убедились, что он мёртв? Я не слышал сигнала тревоги.

— «Дорненкрон», — тихо сказал Хаген. — Мне нужно было выиграть время до срабатывания монитора. — Он запнулся и с натугой вытолкнул самую страшную часть правды: — Я хочу жить.

Дико сверкнули дымчатые стёкла очков, и в изгибе подпухших губ ученого мелькнуло что-то прихотливо-презрительное, когда он ответил:

— Будете, если возьму вас с собой. Я подумаю. А пока научитесь уважению. Ко мне следует обращаться «профессор».

— Профессор, — послушно повторил Хаген.

Кабина дрожала и ехала вниз. Снова вниз. Лицо попутчика проявлялось по частям, как зловещая переводная картинка. А с обратной стороны век проявлялось другое — яркое белое полукружие, похожее на оттиск почтового штампа. Хаген слизнул горячую соль, она накипала снова и снова.

Двери открылись.

— Это что, Центр Управления?

— Нет, — сказал Вернер. — Сперва я должен закончить ужин.

***

Стол был накрыт на одну персону.

И эта персона вела себя так, будто в карманах её шлафрока хранились запасы резервного времени мира. Звенела посуда, в овале дрожащего света сновали подвижные, тонкие пальцы; мясо, сыр, паштеты и фрукты имели вид весьма эфемерный, но Хаген бы не отказался вкусить от этих даров земных. С чувством горького сожаления он провожал каждый исчезающий ломоть и, наконец, удостоился раздраженного оклика Вернера:

— Вы смотрите как голодный. Как нищий. Вы что же — голодны?

— Я очень хочу пить, — признался Хаген.

На краю стола он заметил бронзовую чашку с носиком, поспешно схватил её, сделал глоток и поперхнулся. Какая кислятина! В судке оказалась не вода, а дрянное вино или уксус.

Тогда он успокоился, сник, как будто бы что-то поняв.

«Бедный путаник», — так назвал его Франц, «бедный путник» — сестра Кленце. Он сидел в кресле, перекинув ногу через подлокотник, и качал тракторной подошвой, разглядывая комнату сквозь хвойные иглы растущих ресниц. Белый стеклянный комплекс современной конструкции, призматически резкие грани. Где всё это?

— Датен-зал проектировал Кальт, — выпустил он стрелу наугад — и попал.

В серебряный конус света полетела салфетка. Потом раздался звонок, означающий, что трапеза подошла к концу. Полукретин-охранник собрал остатки пищи, и Вернер принялся одеваться, сдирая одежду с портновского манекена. Его голос был тихим, но трясся от ярости:

— Проектировал. Да! «Эренраум», и Центр Управления — проектировал всё, кроме моих кабинетов. И как бы между прочим заложил себе тропку, подземный ход, из которого вы выпали, как… трубочист, выставив меня на посмешище. Айзек и его вечные фокусы! Я всегда знал, что он помнит, что он не простил, что он хочет меня уничтожить…

— Он никогда бы вас не тронул, — возразил Хаген. В его ушах ещё звучал глухой, как будто прибитый морозом, голос, произносящий: «Здесь стало опасно, Эрвин. Перебирайтесь ко мне. Будьте уверены, я сумею вас защитить».

Никогда. Никогда. Никогда…

Мир оплывал как свеча.

Сломанный циферблат показывал ночь, самый пик — когда прошлое уже отошло, а новый утренний свет ещё и не брезжит на горизонте. Карточный домик почти догорел, остался лишь уголок с обугленной кистью, да серая стружка почтовой бумаги. «Мне нужен доктор», — подумал Хаген. Жар трепал его тело, поднимаясь всё выше, руки и ноги стали стеклянными, а грудь — медной и звонкой, как у подростка. «Я должен…» Он встрепенулся и встал, заскрипев кобурой, собирая остатки сил для конечного ускорения.

— Пойдёмте, профессор. Нам пора. Я буду вас сопровождать.

— Пожалуй, — с сомнением сказал Вернер.

Громыхнул чемодан. Тень надела пальто, обмоталась вискозной верёвкой…

— Вы. Как вас? Мастер Юрген. Надеюсь, вы хороший стрелок?

— Никогда не стрелял в живых людей, — честно ответил Хаген. — Но не волнуйтесь. Я быстро учусь.

***

Крадучись, затаив дыхание, они шли по галереям, соединяющим внешние трансляторы Куба.

Снаружи ворочалась буря, гремел жестяной снегопад. Поляризованное стекло слабо пропускало внешний свет, и Хагену казалось, что по правую руку тянется вереница нескончаемых белых полотен. Иногда из разрывов клубящейся простыни выскальзывал острый оранжевый луч — следящий маяк «Моргенштерн».

А я возвращаюсь домой.

«Домой», — думал он, проходя анфиладой подземных комнат, — «домой», — через сеть одинаковых, жутких своей пустотой коридоров, — «возвращаюсь домой». Колченогий попутчик хромал позади, подавая односложные, скупые команды. Вправо и влево. Шаг вперёд — два назад. В какой-то момент Хаген обнаружил, что физик шагает рядом, держась за шлевку ремня, как ребенок, опасающийся затеряться во тьме.

— Безумие, — бормотал Вернер. — О, безумие! Эти волки… там, в «Моргенштерн»… оловянная дерзкая свора. Они распнут вас на аппеле, так, но потом-то — потом-то пойдут за мной! Вы слышали, что они говорят, как смеются? А Йегер! Он готов был клыками вспороть мне горло. Никакого уважения — ни к статусу, ни знаниям, ни к таланту.

— Айзек вас уважал.

Белая тень замедлила ход.

«Кап! — сказала Луна. — Эта ночь не закончится, нет».

— Не сходите с ума! — брезгливо сказал Вернер. — Эмпо-деградант. Разве не чувствуете, какое вокруг излучение?

— Полагаете, дело именно в этом? А не в том, что когда-то вы сдали его в Визенштадт? Живым, в Прозекториум. А?

Тень пискнула и бросилась вбок, но Хаген успел зацепить край пальто и рванул на себя, принимая на грудь тщедушную, гибкую куклу. «Да ведь так уже было», — добыча лягалась и била головой, с отчаянием приговорённого кусая его за угольник локтя.

— Ну тише же, тише, профессор! Чего вы боитесь?

— Отпустите меня! — прохрипел Вернер. Он вспотел. Безглазое лицо запрокинулось назад, сердце трепыхалось по-воробьиному — слабо и часто.

— Тихо-тихо, мой славный, — шепнул Хаген, гладя его по сухим волосам. — Мы ведь остались совсем одни. Посмотрите, как странно — вокруг ни души! Рассудите же, с кем мне теперь танцевать, как не с вами?

***

Отравленная луна заглянула и в Центр Управления. Но сделала это так деликатно, что её никто не заметил.

— Как вы меня напугали! — в сердцах сказал Вернер.

Он на удивление скоро приободрился, возвратил себе внешний лоск, но губы ещё дрожали, кривились плаксивой гримасой. Дожидаясь, пока он настучит пароль, Хаген сложил горку из чемоданов, и, подкатив свободный стул, погрузился в него, с невыразимым облегчением расправляя сведённые мышцы.

Пять минут. Или семь?

А может быть, пять-сорок пять?

Ребристая рукоять пистолета обжигала пальцы, как будто ещё сохранила огневое пожатие Франца. Это был компактный восьмизарядник «Хенкер» — никаких фиглей-миглей, никакой инноватики. Хаген плотнее утвердил кисть на колене и бездумно уставился в чёрный квадрат окна. Там тоже была Пустота, точнее её отражение, окаймлённое лентой блестящего снега.

— Дайте карту, — потребовал Вернер. — Ну же! Мастер. Ключ-карту!

— Сначала вы.

Он не удивился бы волшебному появлению карты откуда-нибудь из-под подвязки. Возможно, из развалов полосатого кружевного белья. Но физик, метнув на него опасливый взгляд, вынул из кармана кожаный чехольчик и достал заветную полоску. Воткнул в дата-приёмник.

— Я вам нужен, — напомнил он, раздражённо сверкая очками. — Не забывайтесь, мастер! Только я знаю принцип создания аксионного поля и могу помирить вас с райхслейтером. Только я…

— Верно-верно, — сказал Хаген. — Теперь только вы. Очень узкое место.