Страница 11 из 14
– Если хочешь, я с ним поговорю.
– Спасибо, – пробормотала я. – Это очень мило. Но я справлюсь сама.
Все-таки за каникулы кое-чему я научилась: справляться сама. Хотя мило, что Фредерик предложил помощь. Даже очень мило. Но завтра с утра я первым делом поговорю с отцом. У меня есть что сказать ему как директору на тему распределения помещений и тому подобного.
Фредерик улыбнулся мне:
– Как хочешь. – Однако лицо его сразу помрачнело. – Я все равно нанесу нашему принцу короткий визит. У нас еще остались незакрытые счета.
– Э-э… правда?
Я задумалась, откуда Дарси мог выгнать Фредерика. Но тот уже отвернулся от меня.
– Доброй ночи, Эмма! Увидимся, – крикнул парень и бросился вверх по лестнице.
Дарси снова будут отрывать от сна.
Август 1758 года
Опыты становятся все сложнее. Много часов провожу я в своих лабораториях. Я не сплю и не ем. В последний раз видел солнце с неделю назад. Но не могу точно сказать, верна ли эта дата, ведь я больше не чувствую течения времени. Может, так даже лучше. На худой конец, я стремлюсь к тому, чтобы деяния мои превозмогли все временные потоки.
Я знаю, слуги болтают обо мне всякое.
И по деревне ходят слухи о кознях
графа фон Штольценбурга.
Они считают, что я охвачен каким-то
помрачением ума.
И что войска безбожников трудятся в моем замке.
Но это не заботит меня.
Забочусь я только о своем создании.
Он – сын, которого у меня никогда не было.
4
В прошлом году на уроках истории мы обсуждали исторические источники и значимость хронистов для последующих поколений. Доктор Майер не раз подчеркивал их влияние на то, какая информация дошла, а какая не дошла до наших дней. Аргументировал он четко: важнее построек и вещей, например монет и осколков глиняной посуды, всегда были документы, сохранившие свидетельства времени, – они обеспечили нам сегодняшние знания, например о Древнем Риме. Сейчас люди помнят то, что запечатлено письменно, и больше ничего (я, наверное, согласна с этим, но ведь неизвестно, о чем древние римляне не написали намеренно. Впрочем, это тоже подтверждает теорию доктора Майера).
В том году именно это мотивировало нас с Шарлоттой почаще вносить записи в школьный блог. Шарлотта и так любила документировать свою жизнь – она постоянно выкладывала фотографии и посты в Интернете. Ее внуки точно смогут составить ясное представление о бабушке (только о том случае, конечно, не узнают никогда, Шарлотта не скажет ни слова, как и любой приличный хронист, это знание она унесет с собой в могилу).
О том уроке истории я вдруг вспомнила, когда заметила книгу на прикроватном столике. Мы с Ханной в тот момент сидели в нашей комнате, успев пообсуждать Дарси де Винтера и его игнорирование нашего общества. Внесенные хронистами заметки об истории Штольценбурга, собранные в книге, уходили далеко в прошлое, в те времена, когда Интернета не было и в помине. Книга хранила мысли, зародившиеся несколько сотен лет назад, и, наверное, будет хранить их еще лет четыреста-пятьсот, если сама не станет жертвой какого-нибудь несчастного случая. Делая записи в книге, свидетели тех или иных событий определяли, о чем потомки будут знать, а о чем нет. Вообще-то, это довольно клево.
Ага…
Разве не соблазнительно встать в один ряд с хронистами и, оставив свои заметки, решить, что будущие поколения будут знать о жизни Штольценбурга, например, в две тысячи семнадцатом году?
Я пролистала страницы книги.
Последняя запись была сделана несколько лет назад, и в книге осталось еще много чистых страниц. Посмотрев на бумагу, я решила, что на ней прекрасно будет смотреться запись, сделанная именно перьевой ручкой.
Я достала из стола пенал и выудила оттуда свою ручку.
Конечно, описывать такие мелочи, как цвет нарядов или содержимое шведского стола, я не стану. Но, может, будущие информации о том, когда, например, в Штольценбурге произошло основание клуба «Западные книги»?
Я медленно опустила наконечник ручки на бумагу и старательно, красивыми голубыми чернилами вывела «Август 2017 года» на самом верху следующей страницы. Да, выглядит хорошо. Чувствуется значительность. Значительность и важность момента.
В коротеньком вступлении я набросала несколько слов об основании нашего клуба, описала не только саму идею, но и освобождение западной библиотеки от хлама и нашу первую встречу. Как настоящий хронист. Как человек, который пишет историю. Просто чудесно! Ручка летала по бумаге, выводя строку за строкой, выписывая буквы и слова. Я рассказывала все больше и больше, не замечая, что делаю, как вдруг вечер уже закончился.
Я сначала не хотела упоминать бесславное появление Дарси, ведь лет этак через сто оно все равно никому не будет интересно, правда? Но ручка, словно сама по себе, продолжала писать, я не смогла удержаться и потратила несколько предложений на Дарси. Наверное, потому, что все еще злилась на него так сильно, что, недолго думая, пожелала этому задаваке задохнуться под книгами, которые он отнял у нас. Ну вот, это совсем не профессионально!
Я дописала абзац и заставила себя перевести повествование в позитивное русло. Набросала несколько слов о том, как рада, что завтра начнется учебный год, что и учителя, и ученики благополучно вернулись с каникул. Все-таки в Штольценбурге хороших людей хватает, и они ведут себя очень мило. Например, госпожа Беркенбек и доктор Майер, которые сегодня в кафетерии могли поцеловаться (да, тут я немного преувеличила), не протиснись Дарси так бесцеремонно между ними.
Я захлопнула книгу и положила ее обратно на столик. Нужно немедленно прекратить нервничать из-за этого типа, даже если он заставил меня осознать, что хронист из меня скверный, но пишу я более-менее красивым почерком. Я сделала глубокий вдох и попыталась успокоиться. Постепенно ярость утихла и сердце перестало тревожно биться.
Так лучше. Я улеглась под одеяло, закрыла глаза и решила, что отныне перестану думать о Дарси де Винтере. Кто такой Дарси? Никогда не слышала о таком.
С утра мы с девочками впервые в этом учебном году натянули на себя школьную форму, пошли на настоящий первый урок, потом на второй, третий, четвертый, пятый и шестой. Я снова долго водила Ханну по Штольценбургу, представила ей каждого ученика и преподавателя, которые попадались нам на пути, – в общем, старалась изо всех сил. Мне было важно, чтобы Ханна как можно скорее освоилась здесь, чтобы ее первый школьный день в нашем замке прошел хорошо. Ей нужен настоящий дом, как и мне четыре года назад.
Ханне было десять, когда ее родители и две сестренки погибли в автокатастрофе. С тех пор она жила с бабушкой. По-моему, стипендию от Штольценбурга Ханна больше чем заслужила, да и дружеский прием тоже.
Я постаралась, чтобы и на уроках, которые я не посещала, кто-нибудь брал Ханну под свое крыло. А если неподалеку появлялся Синан, смеялась над ее шутками с особенным энтузиазмом.
В любом случае, к обеду у меня сложилась твердая уверенность, что Ханна полюбит Штольценбург так же сильно, как я. Мой план работал, это было видно уже по тому, с каким свойским видом присела моя новая подруга за стол к Максу, Яне и Джованни с факультета по химии и заговорила о домашней работе (к этому я руки не прикладывала). Может, дело было в том, что я попросила Яну приглядывать за моей новой соседкой. А может, в том, что Ханна умела объяснить разницу между алканами, алкенами и алкинами. Ребята слушали во все уши, а мы с Шарлоттой за соседним столом радовались тому, что решили учить французский. Мы считали, что по сравнению с химией французский язык не только нужнее, но и, главное, не требует столько нервов. А еще всегда звучит романтично. Причем не важно, что ты говоришь.