Страница 10 из 23
Краеугольным камнем коллективной безопасности, этого «сплетения различных региональных пактов в один мировой организм, с участием каждой нации», Черчилль видел силу и готовность применить ее в случае необходимости. В противном случае «ни один план предотвращения войны не имеет никакой ценности». «Все богини правосудия бесполезны без меча, – убеждал он. – Мир в его нынешнем состоянии должен иметь своих констеблей». По словам британского политика, «в мире нет иной спасительной идеи, кроме этой»116. Сказать, что его воззрения не встретили поддержки, – значит не сказать ничего. Своими призывами объединиться с СССР Черчилль переворачивал всю внешнеполитическую модель Англии с ног на голову. Он ударил по самым основам политики умиротворения.
Но и это еще не все. Опираясь на свои взгляды, Черчилль предлагал срочные корректирующие действия и на внутреннем фронте. Он открыто выступил с требованием «противостоять не только военной, но и идеологической агрессии»117 и стал настаивать на установлении контроля над деятельностью нацистских организаций, функционирующих на территории Великобритании. Он обращал внимание на создание в Берлине «специального нацистского ведомства, которое призвано развивать и согласовывать действия немцев-нацистов, проживающих за рубежом». По его словам, то, что «иностранная держава в мирное время организует своих подданных в самом сердце дружественного государства, – является оскорблением национального суверенитета»118.
Понимая, что времени мало, Черчилль увеличил активность в популяризации своих взглядов. За один только 1934 год, одновременно с напряженной работой над биографией своего предка 1-го герцога Мальборо (1650–1722), он написал пятьдесят статей и произнес более двадцати речей. Стараясь по максимуму использовать все возможности, Черчилль не только задействовал талант писателя и мастерство оратора, но и широко эксплуатировал свои связи и положение. Причем порой выходило немного комично. Как, например, получилось на одном из обедов у его тетки Лесли Леони (1859–1943), где присутствовал известный французский писатель Андре Моруа (1885–1967). После того как все встали из-за стола, Черчилль взял гостя под руку и увлек его в маленькую гостиную.
– Нынче, господин Моруа, – произнес он резко, когда они остались одни, – не время писать романы! Да! И не время писать биографии…
Собеседник взглянул на него с тревогой.
– Теперь нужно только одно: писать каждый день по статье… И в каждой статье нужно на все лады повторять одно и то же: французская авиация, которая когда-то была лучшей в мире, неуклонно утрачивает мощь и занимает сегодня четвертое или пятое место… Немецкая авиация, которой прежде не существовало вовсе, вот-вот станет первой в мире… Все… Больше ничего… Если вы будете кричать об этом во все горло и заставите французов слушать вас, вы окажете своей стране гораздо большую услугу, чем если будете описывать женскую любовь и мужское честолюбие.
Моруа попытался уклончиво уйти от ответа, заметив, что слабо разбирается в авиации. Да и кто его станет слушать? Нет, лучше он продолжит делать то, что у него получается лучше всего, – писать романы и биографии.
– Напрасно, – уверенно, но не без иронии ответил Черчилль, – напрасно… В настоящее время единственная тема, которая должна по-настоящему волновать французов, это опасность, которую представляет собой немецкая авиация… Ибо немецкие самолеты могут погубить вашу страну… Культура, литература – все это прекрасно, господин Моруа, но без поддержки силы культура обречена на гибель.
Моруа так и не станет писать статьи на волнующие британского политика темы, о чем, по его собственным словам, впоследствии «горько пожалеет»119.
С учетом предложений Черчилля, диссонирующих с политикой сохранения мира любой ценой, которую последовательно проводили Макдональд, Болдуин и Чемберлен, невольно возникает вопрос – призывал ли британский политик к войне? До поры до времени он сам не верил в то, что мир настолько обезумел, что решит вновь пройти через мясорубку Пашендейла. Давая в марте 1932 года радиоинтервью в Нью-Йорке, он однозначно сказал, что «не верит в начало новой великой войны в наше время». По его словам, «сегодня война лишилась дохода и гламура». В современных условиях боевые действия представляют собой «тяжкий труд, кровь, смерть, грязь и ложную пропаганду»120. Но время открывает глаза, и спустя несколько лет Черчилль придет к выводу, что вероятность войны не столь мала, как он думал изначально, а, соответственно, «подготовка к противодействию агрессии» является «единственной надежной гарантией мира»121.
Последующие исследователи смогли немного добавить к рассуждениям британского политика, пояснив его позицию. Так, например, официальный биограф Мартин Гилберт (1936–2015) говорит, что суть политики Черчилля сводилась к двум постулатам. Первый: если войну можно предотвратить, то для достижения этой цели следует приложить все усилия. Второй: если война неизбежна, к ней следует быть готовым и, когда битва начнется, стоять до конца122. «Война есть единственная обязанность, которую правитель не может возложить на другого», – наставлял Макиавелли в своем magnum opus123.
В архиве Болдуина сохранилось письмо, в котором содержится прекрасное выражение взглядов Черчилля на этот счет. В частности, Черчилль обращает внимание своего коллеги, что «нет большего зла, чем из страха войны уступить несправедливости и жестокости». «Едва выбор делается в пользу того, чтобы ни при каких обстоятельствах не защищать свои права против агрессии определенной группы людей, запросам последних не будет конца»124.
Актуально? А теперь самое главное. Черчилль написал эти строки, когда Болдуин занимал пост премьер-министра. Но не в 1936 году, а за шесть лет до прихода Гитлера к власти – в январе 1927 года! Именно этими критериями он будет руководствоваться в 1930-е годы, когда его будут обвинять в оппортунизме и стремлении использовать эскалацию международной напряженности для личной выгоды – вхождения в состав правительства. «Впоследствии Уинстон Черчилль станет известен как военный лидер, но ни один человек не был более твердым борцом за мир, чем он», – прокомментирует поведение британского политика в 1930-е годы историк Уильям Манчестер (1922–2004)125.
Оценка миротворческих инициатив Черчилля, которые воспринимались его современниками как призывы к войне, будет неполной, если не учесть еще один важный фактор. Становление Третьего рейха происходило в относительно благоприятных условиях. Мир настолько обезумел от ужасов Первой мировой, выкосившей целое поколение здоровой и талантливой молодежи, что самым жутким кошмаром для людей того времени было повторение пройденного пути. Пусть происходит что угодно, только бы не началась война, – таковы были рассуждения большинства. Маятник всеобщего мнения, достигнув пика милитаристских настроений в 1914 году, после 1918 года начал стремительное движение в обратном направлении, оказавшись на противоположном конце к 1930-м годам. Пацифизм в начале 1930-х стал так же популярен, как желание побряцать оружием и утереть нос геополитическому противнику за двадцать лет до этого. Студенты всегда одними из первых реагируют на перемены общественного настроения, и шокирующие истеблишмент результаты голосований в Оксфорде и Кембридже были не отсутствием патриотизма, а выражением чувств, мыслей и желаний, которые составляли основу ментального портрета того времени.
И в этих условиях с трибуны палаты общин, из радиостудий, со страниц газет звучал неутомимый голос пожилого викторианца, сделавшего себе славу на граничащих с авантюрой военных операциях и теперь призывающего страну к активной подготовке к новой войне. Как большинство избирателей реагировало на подобные заявления? В лучшем случае – не обращали внимания, в худшем – испытывали неприязнь. Черчилль не мог дистанцироваться от настроений электората, но убеждать людей в обратном – «войны не будет» – он считал еще более опасным и антипатриотичным, чем говорить людям правду, какой бы нелицеприятной она ни была. Да и к пропитавшему все вокруг духу пацифизма у него тоже было свое отношение. «Никто не способен так вовлечь в войну, как пацифист», – заявил он в сентябре 1935 года одному из активистов своего избирательного участка в Эппинге Колину Норману Торнтон-Кимсли (1903–1977)126.