Гессенская волчица

– Я знаю, Вячеслав Константинович, а потому буду просить Государыню учредить особую комиссию для преобразования порядка управления в Империи. Многое придётся менять. Многое и многих.

– Ваше Высокопревосходительство, – продолжил Плеве, – прошу обратить особое внимание не только на террористов-бомбистов, но и на разного рода кружки, в которых принимает участие всё больше и больше людей. Революционная пропаганда проникает через нелегальные интеллигентские кружки в легальные просветительские учреждения, в земства, в учебные заведения.

– Что же это, – спросил граф Игнатьев, – это революция? Или это новая смута?

– Пока что это лишь подготовка к революции, – ответил Плеве. –

Несомненно, бомбисты представляют угрозу, но все эти любители вести задушевные беседы, рассуждающие о всеобщем счастье, представляют не меньшую опасность для государственных устоев. А мы пока что не готовы эффективно бороться с такими вот агитаторами. Всё заканчивается административной высылкой, но разве можно напугать революционеров такой малостью? Нет, Ваше Высокопревосходительство, нужно беспощадно карать и карать всех этих болтунов. Все эти кружки, все эти разговоры и чтения – это те зубы дракона, из которых может вырасти революция.

Совещание закончилось, утвердив графа Игнатьева в мнении, что действовать нужно быстро и жёстко, а иначе победить внутреннего врага не удастся. Либеральные преобразования покойного Императора Александра Второго не только не были оценены подданными, но явно помогали тем из них, кто поставил своей целью расшатать устои государства. Суд должен быть, прежде всего, верным и верноподданным проводником и исполнителем самодержавной воли Монарха, должен быть солидарен с другими органами правительства во всех их законных действиях и начинаниях. Но ныне судьи и прокуроры превратились в верных защитников всякого сброда, проповедующего крамолу, а это значит, что нужно незамедлительно выстраивать новую судебную систему, пусть далёкую от европейских образцов, но действенную и эффективную …

В тот же день Императрица утвердила введённое в Московской губернии положение об усиленной охране, а уже 27-го мая Московский военно-окружной суд рассмотрел дело по обвинению Ивана Распутина, Алексея Павелко-Поволоцкого, Таисии и Александры Акимовых, Анастасии Лукьяновой, Степана Кролевца, Василия Бахарева, Ивана Егорова, Ивана Войнарского, Николая Пухтинского и Надежды Аракчеевой. Суд работал скоро и мгновенно оглашённый приговор был ожидаем – лишение всех прав состояния и смертная казнь через повешение. Для всех одиннадцати.

Весть о суровом приговоре для одиннадцати молодых людей мгновенно разнеслась по всей России и достигла Европы. Интеллигенция Петербурга и Москвы застыла в ожидании, будет ли приговор приведён в исполнение.

Московский генерал-губернатор Великий Князь Павел Александрович конфирмовал приговор, но сразу же отправил телеграфную депешу на имя Императрицы с предложением помиловать осужденных, заменив смертную казнь каторгой.

Глава 10

Императрица, которой только исполнилось двадцать три года, впервые столкнулась с ситуацией, когда от её личного решения зависела судьба одиннадцати молодых людей. Она никогда не думала, что ей придётся когда-либо принимать решение, казнить или же помиловать, но вот этот критический момент, увы, наступил. Получив депешу из Москвы, Александра Фёдоровна утром 28-го мая пригласила к себе канцлера, министров внутренних дел и юстиции, Великого Князя Сергея Александровича.

От приглашения Победоносцева она отказалась, уже зная любовь обер-прокурора к длительным философским рассуждениям, навевающим скуку.

Александра Фёдоровна молча сидела в кресле, выслушивая по очереди мнения собравшихся. В чёрном фланелевом платье, с единственной бриллиантовой заколкой, бледная и величественная, с уставшими глазами. Предыдущую ночь она практически не спала, мучаясь от головной боли и недомогания, и сейчас ей очень хотелось уйти, спрятаться ото всех, чтобы не принимать никаких решений, чтобы забыть о террористах и казнях.

Рядом с ней сидела Елизавета Фёдоровна, которая пришла вместе с мужем, чтобы поддержать сестру в столь трудный момент.

Граф Игнатьев и Сергей Александрович категорически были против любых уступок, считая, что только жёсткая позиция власти может остановить террористов. Они в два голоса доказывали, что именно сейчас нужно найти силы и, невзирая на мнение продажной русской интеллигенции и на мнение замшелой Европы, преподать жестокий урок всем тем, кто посмеет хотя бы в мыслях посягнуть на жизнь царя.

Граф Воронцов-Дашков неожиданно проявил мягкость и высказался, что можно было бы помиловать четверых девушек, заменив им повешение каторгой.

– Зачем же превращать в героев этих одиннадцать человек, тем самым делая их примером для подражания? – вопрошал министр. – Зачем нам новые Перовские и Желябовы? Зачем нам создавать новые революционные легенды для неокрепших душ молодёжи?

Слушая министра внутренних дел, канцлер недовольно скривился и вспылил.

– Да помилуйте, Илларион Иванович! Имеем ли мы право сегодня проявлять гуманизм? Нет, я не жажду смерти этих девиц, отнюдь, уж поверьте на слово! И сердце разрывается на части при мысли, какие невыносимые горести ждут их родителей. Вы предлагаете отправить их на каторгу? Но тогда каждый в России будет знать, что можно замышлять цареубийство, можно приготовляться к таковому, и даже если тебя поймают, то ты сохранишь свою жизнь! И вот тогда уж будут вам и новые Перовские, и новые Желябовы! Мы не можем позволить себе быть добренькими и тем самым создать условия для появления новых бомбистов. Что стоит та власть, которая не способна защитить сама себя? Гроша ломаного не стоит, будем уж откровенны. И все революции происходят там и именно тогда, когда власть оказывается слабой и безоружной. Девицам этим не повезло очутиться не в то время и не в той компании, это верно. Но казнь их послужит жестоким уроком для всех тех, кто ещё таит в себе преступные умыслы!

Министр юстиции Муравьёв имел отдельное мнение.

– Ваше Императорское Величество, – сказал он, глядя прямо на Императрицу, – данный приговор был вынесен в особых условиях, и, по моему мнению, является глубоко порочным. Мне достоверно известно, что заседание военного суда шло не более часа. Казалось бы, что все формальности были соблюдены, но можем ли мы говорить о том, что суд был беспристрастным, что суд досконально разобрался со степенью вины каждого из одиннадцати подсудимых? Если вина Распутина или же Бахарева не вызывает сомнения, то Пухтинский и Аракчеева не только не принимали участия в подготовке акта терроризма, но и высказывали своё отрицательное отношение к террору как таковому. Но суровый приговор вынесен всем, в том числе и невиновным…

– Николай Валерианович! – нервно перебил министра Великий Князь. – Я читал документы! Как мне известно, Распутин вёл с Пухтинским и Аракчеевой откровенные разговоры, абсолютно не скрывая своего преступного замысла. Но ни Пухтинский, ни Аракчеева даже и не помыслили о том, чтобы сообщить властям о готовящемся злодеянии… А Вы говорите, что эти люди невиновны?

– Да, Ваше Высочество, Пухтинский и Аракчеева могут быть виновными в недонесении, при условии, что они осознавали серьёзность намерений Распутина. Но за недонесение предусмотрены Уголовным уложением иные наказания, но вовсе не смертная казнь. Немаловажно и то, что мы имеем дело со студентами, с людьми интеллигентными, в среде которых доносительство считается подлостью, а если учесть молодой возраст осужденных, склонность их к максимализму…

Великий Князь вскочил с кресла.

– Простите, Ваше Величество, – обратился он к Александре Фёдоровне, – я солдат, и не очень разбираюсь в юридической казуистике. Но у меня в голове не укладывается, как это может быть, чтобы студент Императорского Московского университета, узнав, что кто-то готовит злодеяние против особы Государя Императора, мог скрыть это и не сообщить властям. Николай Валерианович не желает понять, что бомбисты объявили нам всем войну, а на войне не до формальностей. Или власть жестокой рукой уничтожит крамолу, или же вот такие студенты-недоучки взорвут всю Россию. И тогда уже будет поздно, господа!