Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 13 из 16



Опять зазвонил мой телефон. Я дернулась. Черт! Это Тиль. На него у меня стоит заставка – его звезда во всей красе над резинкой трусов.

– Алло? – взял Дэвид трубку.

О, нет! – чуть не взвыла я. – Только не это!

– Нет, ты не ошибся… Да, это Мари свой телефон разбрасывает, где ни попадя… У Дэна… Да… Откуда я знаю? Сам бы хотел знать, где она. А ты чего ей звонишь?.. Что хотел спросить? Как что переводится?.. А… Ну, хорошо. Я ей передам… Всё, давай… Нет, завтра днем вылетаем, часа в четыре. Билеты на завтра заказаны… Да, можешь отдыхать и развлекаться. Пока.

– Дэйв, пошли. Оставь телефон, я потом ей его отдам. Пусть помучается немного.

– Найду, оторву ей голову, мерзавка! Вот ведь, загадочная русская душа! Где ее носит? – ворчал Фехнер. И я никак не могла понять – переживает он из-за меня, или просто злится.

Хлопнула дверь. Я досчитала до шестидесяти и выбралась из заточения. Сложила вещи Дэна обратно в чемодан. Так, что делать? Надо идти к себе в номер, а еще лучше спуститься куда-нибудь в салон или сделать вид, что я тут в садике гуляю… В баре сижу… Работаю… Да, надо взять ноут и забиться куда-нибудь в дальний угол гостиницы. Потом Дэну кинуть смску, где я, и пусть приведет туда Дэвида. Так и сделаем. Вот косяк, так косяк. Всем косякам косяк…

Зачем организаторы собирали народ, а мы приехали в тот зал, не понял никто. Тиль еще в обед сказал, что врачи под страхом полной потери голоса запретили ему петь, что горло сильно воспалено и лучше бы он вообще молчал, а не мучил связки болтовней. Он все рвался прилететь в Лиссабон, чтобы лично извиниться перед публикой, но тут уж Дэвид попросил его сидеть дома. Тиль истерил, что у него все страшно, смертельно, что нормальные люди с этим не живут, что жизнь кончена, карьера пропала, он подвел кучу народа. Надо отдать должное Фехнеру – вот что он действительно делал профессионально, так это пресекал вопли Тиля. Он забрал у Дэна телефон, отключил громкую связь и отошел в сторону. Через минуту Тиль извинился за недостойное поведение и пообещал позвонить еще. Что Дэвид ему сказал? Как он так его осадил? Как успокоил? Надо будет разболтать Фехнера на эту тему. Пригодится потом в отношениях с Тилем.

Такого позора, наверное, Даниэль Шенк не переживал никогда в жизни. Они вышли на сцену, и он, заикаясь, краснея и бледнея, объявил, что концерта не будет, неловко помахивая перед лицом микрофоном и задирая выше обычного просторную футболку. Хаген изо всех сил пытался прикинуться ветошью, на публику не смотрел, лишь изредка кивал. Клаус спрятался за козырьком кепки, виновато улыбался, руки в карманах. Когда они вернулись, их трясло. Лица отсутствующие, взгляды суровые. Матерятся через слово. Еще пресс-конференция… Которую тоже надо пережить.

В отеле все разбрелись по своим номерам. Общаться не хотелось. Дэвид утащил меня по работе на встречу с организаторами. Мы долго обсуждали условия, бодались за каждый цент и час. Я смотрела, как ловко Дэвид убеждает их, что надо сделать так, как он хочет, как выторговывает для группы удобный день, играет условиями контракта. Я переводила, прыгая то с немецкого на английский, то с испанского на немецкий. Мы как-то болтали с одной русской писательницей, живущей в Париже, о том, как тяжело нам, мульти-язычным, жить в мире моно-язычных. Она тоже владеет то ли шестью, то ли семью языками, и вот эти постоянные «переключения» с языка на язык создают очень смешные ситуации – иногда ты хочешь что-то сказать в контексте на английском языке французу, только потому, что во французском языке подобного выражения не существует. Мы тогда с ней очень веселились, разговаривая на русском с иностранными вставками. Но сейчас мне было не до веселья. Дэвид играл словами, как жонглер мячиками, и мне требовались серьезные усилия, чтобы не потерять смысл, вкладываемый им в свою речь.

– Я соскучился. Мне плохо, – опять заканючил Тиль мне в ухо, предварительно поплакавшись, какая отвратительная у него жизнь. Знал бы он, какой отвратительный день у нас всех сегодня был, не ныл бы. Дэвиду памятник надо ставить, что он так умеет вести дела. Я после этих переговоров его очень зауважала.

– Что-то болит? Горло?

– Тошнит. Голова болит. Я не могу. У меня аллергия уже на эти лекарства. Ты завтра приедешь и меня не узнаешь. Я кошмарен. У меня отекло лицо, я покрыт прыщами. Меня всего раздуло, как тогда, зимой. Я не хочу, чтобы ты меня видела.

– Мне все равно, как ты выглядишь, главное, чтобы ты был. Мы завтра приедем…

– Я скучаю… Плохо сплю. Врач говорит, чтобы я не нервничал, чтобы отдыхал, хорошо питался, много спал, а я не могу без тебя спать. У меня бессонница. Я прижмусь к тебе и только тогда мне спокойно и хорошо.

Тиль говорил тихим плаксивым голосом обиженного ребенка, которого злая мамочка оставила ночевать у соседей. Он капризничал. Ныл весь день, писал жалобные смски и всячески давил мне на нервы. Я понимала, что ему элементарно скучно. В туре он всегда был напряжен, много событий, люди, вспышки фотокамер, всегда натянут, как струна, готов ко всему, а сейчас тихая жизнь в затворничестве, нервотрепка с врачами, неизвестность сносили ему крышу напрочь. Хотелось обнять его, прижать к себе и не отпускать. Гладить, ласкать, снимать его боль руками, веселить, смешить.

Дэн сидел рядом. Я знала, что он слушает наш разговор, более того, была уверена, что он знает, о чем мы говорим. Тоже подавленный, расстроенный, хмурый. Это на людях он еще держится и улыбается, а рядом со мной маска спадает и сексапильный плюшевый мачо превращается в угрюмого молчаливого парня, которого лучше не раздражать пустой болтовней. Я убрала телефон в карман. Вздохнула.



– Что он говорил? – тихо спросил Дэн.

– Да… – протянула расстроено. – Спать решил лечь с горя. Опять накрутил себя. За голос боится. Скучает. На антибиотики у него аллергия. А там побочный эффект, если я правильно понимаю, головные боли и сыпь. К тому же врачи ему толком ничего не говорят. Вот он и напридумывал всякой ерунды. Это потому что один. Был бы кто-то рядом…

Дэн посмотрел на меня внимательно. В его глазах я четко увидела предложение не дожидаться завтра, а валить в Гамбург к брату немедленно.

– Дэн, у меня денег – сто евро. Я не могу заплатить за билет.

– У меня есть.

– Вещи надо отнести к ребятам.

– Да, – кивнул и довольно улыбнулся, протянув мне кредитку. – Закажи билеты, я с ребятами договорюсь.

Через четверть часа я металась по номеру, собирая вещи. Возьму только документы, остальное заберут мальчишки. Такси вот-вот приедет. Несколько секунд смотрела на ноут – нет, не буду брать. Если я его возьму, то будет искушение поработать, а я не хочу сейчас работать, хочу отдохнуть. Все отчеты сделаны, все материалы отправлены, на все письма написаны ответы, потерплю до завтрашнего вечера уж как-нибудь.

– Готова? – вошел Дэн. Он был одет в обычные черные брюки. Дреды спрятаны под нормальной футболкой по размеру и прикрыты арафаткой, сверху облегающий тело теплый джемпер. На голове вязаная шапочка. Вообще другой человек. Красивый такой…

– Ты не бери с собой ничего, я прослежу за твоими вещами, – суетливо осматривал номер Хаген. Я даже его не заметила. – Ключ где? – Забрал у меня карточку.

– Мы выйдем через служебный вход, я договорился. Такси на соседней улице. По идее должны проскочить незамеченными.

– Ты Дэвида предупредил? – Я придирчиво оценивала вишневую помаду на губах. Надо было посветлее что-то, коралловое, например.

– Я ему потом скажу, – улыбался Хаген. – Сделаю вид, что забыл.

– Дэйв меня кастрирует, – скривилась я, поправляя строгое черное платье по фигуре и яркие, веселые бусы. Ноги в удобные разноцветные туфли на высоком каблуке. Прядку за ухо. Повернулась к ребятам, скромно спросила: – Красивая?

– Очень, – выдохнули в один голос.

– На училку похожа, да? – нервно елозила я руками по талии. Поправила прическу – волосы собраны в пучок, но из-за того, что голова чистая, некоторые прядки то и дело норовят выбиться. – И живот вон какой-то появился…