Инфернальный реквием

Сестра пытается сообразить, что это за непонятный тип, но ее мысли тут же обращаются к более важному вопросу: как она пропустила отче Избавителя? Может, он где–нибудь дальше по дороге? Гиад почти уступает стремлению обернуться и посмотреть, однако в ту же секунду молодой священник останавливается и задумчиво взирает прямо на нее янтарными глазами. Потом проповедник идет к Асенате, что лишь усиливает ее замешательство.

— Ты живешь в необычном месте, сестра, — произносит он, встав перед ней. — Знамения и чудеса теснятся на сей горе, как ненаписанные слова, дожидающиеся автора. Куда бы я ни поглядел, мне открываются очертания чего–то непознаваемого.

Священник говорит с полной откровенностью, как будто доверяясь старому другу.

— На фоне здешней тихой благодати моя процессия выглядит постыдно. Большинству миров нравятся такие представления, но здесь оно кажется вульгарным. Мне следовало бы прибыть одному.

Заметив смятение собеседницы, мужчина сухо улыбается, и Гиад осознает, что он весьма красив. Если бы сестру не ошеломило величие постчеловеческих воинов, прошедших здесь ранее, она сразу это заметила бы. И в тот момент Асената точно понимает, кто перед ней.

— Прости, но я готов поспорить, что ты ожидала увидеть какого–нибудь импозантного старого архиерея в дорогом облачении и шапке с самоцветами. — Улыбка растягивается в веселую ухмылку, и Гиад приходится собрать всю волю, чтобы не ответить тем же. — Уверяю тебя, сестра, в Экклезиархии вдосталь подобных мужчин, да и женщин, однако я оставляю такую показуху моим последователям, а сам избегаю ее, чтобы не сбиться с пути. — Помрачнев, исповедник совершенно серьезно добавляет: — Слишком многие уже заблудились в себе самих.

— Тяжелее всего носить корону нищего, — повинуясь порыву, Асената цитирует «Проповеди просветительные». — Смирение — наилучшая из Семи Добродетелей, потому как самая хрупкая.

— Вцепись в него слишком крепко, и оно расколется подобно стеклу, — отзывается священник, мгновенно уловив смысл ее фразы. А потом, прищурившись, смотрит мимо Гиад, стараясь разглядеть что–то вдали. — Добрая сестра, прямо за тобой находится один из ваших священных пиков. Скажи мне, какой именно?

— Вигиланс, — говорит она, не оборачиваясь. — Бдящий шпиль.

Исповедник кивает, словно ждал такого ответа. Затем снова поднимает на нее глаза, лучащиеся искренностью.

— Это еще один знак, вроде того, что привлек меня к тебе. — Он кладет руку на правое плечо Асенаты. Для любого другого человека такой поступок — непростительное прегрешение, но Гиад уже не уверена, что перед ней простой смертный.

— Ты послужишь мне в роли Бдящего Паладина, сестра? — спрашивает отче Избавитель. — Ты пойдешь со мной?

— Второй раз спрашивать не стану, отрекшаяся, — неласково произнес кто–то. — Если придется, потащу тебя.

Гиад уставилась на женщину в броне, пытаясь вспомнить, кто это такая. Это место — и время — казались невещественными, как приближенная копия реальности. Потом Асената узнала коридор, обшитый деревянными панелями, и вспомнила, что ждет за следующим углом.

«Нет!»

Внезапно пробудившийся ужас окончательно выдернул сестру из хватки прошлого, и она попятилась.

— Приятная встреча, сестра Камилла! — воскликнул кто–то позади нее.

Развернувшись, Гиад увидела, что к ним подходит другая целестинка — в сопровождении седого проповедника.

— Сестра Марсилья! — приветствовала ее провожатая Асенаты. — Вижу, ты наконец отыскала нашего заплутавшего священника.

— Ты так говоришь, словно я умышленно прятался, — нахмурившись, сказал мужчина.

«Иона! — вспомнила Гиад. — Его зовут Иона».

Как же она могла забыть?

— Он вышел наружу в шторм, — ответила Марсилья другой целестинке.

Асената заметила, что у обоих воительниц пепельно–светлые волосы, а вновь прибывшая очень похожа на Камиллу, только моложе и черты ее лица мягче. Предположив, что настолько близкого сходства невозможно добиться искусственно, Гиад решила: перед ней сестры по крови. На Витарне насчитывалось менее миллиона душ, поэтому родственницы нередко служили в одном и том же ордене, однако то, что обе прошли отбор в целестинки, было уже куда менее вероятным.

— Я займусь ими обоими, Марсилья, — сказала старшая из сестер. — Неси дозор на мостике. Его нужно защитить.

— Есть, Камилла, — отозвалась младшая и посмотрела на Асенату, скорее с любопытством, чем с враждебностью.

Тут же заметив неодобрительный взор другой целестинки, Марсилья поспешила уйти.

— Сестра Асената, — произнес Иона, кивнув ей, — я не ожидал, что мы увидимся вновь так скоро.

— Я тоже, пастырь. Вы знаете, что происходит?

— Полагаю, не больше вашего.

— Идем! — вмешалась Камилла. Жестом она показала, что ее подопечные должны шагать вперед. — Мы и так уже слишком задержались.

«Выбора у меня нет», — решила Гиад.

Как ни странно, в присутствии священника ей стало спокойнее. Возможно, он не позволит ловушке захлопнуться.

Собравшись с духом, Асената завернула за угол и взглянула на ненавистную часовню. Оказалось, что медные двери заперты и взяты под охрану парой здоровяков из числа Свечных Стражей. Прежний их хранитель полулежал, привалившись к косяку, и из его правой глазницы торчала большая свеча. Увидев его, Гиад испытала скорее злорадное облегчение, нежели отвращение.

Как только она подошла ближе, эти чувства сменились изумлением.

Мертвец, несомненно, был тем самым служкой, которого Асената встретила ранее, но… не совсем. Его экстравагантный наряд сменился простой монашеской рясой, забрызганной спереди кровью и жидкостью из пробитого глаза. Головной убор в форме судна исчез, а рядом с телом лежала скромная голубая феска. Черты лица мужчины остались прежними, однако Гиад не заметила ни следа грима, как и колец в губах или стягивавших их ниток.

«Как такое возможно?» — подумала Асената, пристально глядя на труп.

— Жестокая смерть, но быстрая, — мягко сказал Иона. Очевидно, священник неверно определил причину беспокойства Гиад. — Он недолго мучился, сестра.

— Да, мучения выпали тем, кто находится внутри, — заявила Камилла, открывая двери. — Предупреждаю, зрелище богопротивное.

«Я не хочу это видеть! — безмолвно крикнула Асената, но ее тело считало иначе. Сестра попыталась замереть, но ноги сами переступили порог часовни. Гиад попробовала закрыть глаза, однако веки не подчинились. — Я не хочу знать!»

Но разве ей когда–либо предлагали выбрать незнание?

Прежде всего Асената увидела кровь, поскольку ее в часовне пролилось очень и очень много. Жизненная влага покрывала стены и потолок неровными пятнами и полосами, которые образовывали геометрические узоры, как на абстрактном полотне, выполненном исключительно в красном цвете. Слой телесных соков на полу достигал в высоту десятка сантиметров, а на его поверхности плавали клубки бледных кишок и темные сгустки. На стенах висели трупы монахов–исходников, завернутые в изрезанные гобелены — по одной жертве на каждую добродетель. Именно содержимое их вскрытых животов теперь наполняло каюту. Хотя на алтарь кровь не попала, из центра его крышки торчал кинжал, вбитый до середины клинка в том месте, где раньше сияла благодатная свеча.

«Боевой нож абордажников», — поняла Гиад, несмотря на шок. Она узнала характерную рукоять оружия.

— Сюда, госпитальер! — позвал кто–то с другой стороны часовни.

Возле очередного изувеченного тела стояла еще одна целестинка, по лодыжку утопавшая в телесных соках. Судя по семисвечному светильнику на силовом ранце — командир отделения.

— Быстро!

Асената повиновалась и, словно сомнамбула, побрела к ней через каюту. Под сапогами хлюпала кровь.

— Вот этот еще жив, — сказала старшая целестинка.

Как ни поразительно, она была права. Несмотря на кошмарные раны, висевший на стене бритоголовый мужчина до сих пор дышал, хотя и находился без сознания.