Огранка. Первая книга декалогии «Гравитация жизни»

Мне нравилось втайне листать альбомы деда Василя, которые он прятал от нас на этажерке за занавеской. Выразительные портреты соседей, изображения животных, пейзажи и зарисовки, выполненные простым карандашом или обычной ручкой, притягивали взгляд, заставляя рассматривать мельчайшие штрихи и детали. Как-то уже в преклонном возрасте дед Василь вырезал на своей палке обнаженную Софи Лорен и разрисовал ее химическим карандашом. Бабушка, обнаружив этот «шедевр», разбила палку об угол стены, приговаривая: «Старик, а все туда же. Хотя бы на палке – да молодую ему все подавай!». Зимой, когда удавалось застать деда за рисованием, я садилась рядом и тоже пыталась что-то изобразить, но зерно художественных талантов во мне так и не проклюнулось. Вниманием дед Василь никогда меня не баловал, отдавая предпочтение моему двоюродному брату – единственному внуку-мальчику, тоже Василию. Не меньше повезло и Джульбарсу, овчарке, выросшей вместе с двумя его сыновьями – старшим Василием, моим тато, и младшим Григорием. В памяти деда Джульбарсу отводилось особое место, а в его альбомах – десятки страниц. Когда на своем двухколесном мотоцикле ИЖ-49 он выезжал со двора, Джульбарс вместе с ним добегал до конца села, останавливался, словно дальше начиналась вражеская территория, и, проводив хозяина взглядом, возвращался домой, безошибочно чувствуя, когда надо бежать его встречать. Иногда дед брал на мотоцикл меня, и тогда, сидя сзади на высоком жестком сиденье, я до онемения в пальцах вцеплялась в круглую ручку, обмотанную синей изолентой, стараясь не вылететь на очередном ухабе. Мотоцикл рычал и подпрыгивал, а я, зажмурив от страха глаза, в очередной раз пыталась доказать себе и деду, что ничем не хуже мальчика.

Не меньше, чем музыку и рисование, дед Василь любил селедку – обычную селедку пряного посола в больших круглых металлических банках, но с особым душком, который получался в процессе ферментации. Купив селедку, дед перекладывал ее в трехлитровую стеклянную банку, заливал водой и ставил на пару месяцев в погреб. Постепенно в банке запускались разные процессы квашения-брожения-разложения, выделялись газы, и пластиковая крышка вспучивалась. Чтобы ее не сорвало, дед придавливал сверху кирпичом, а когда приходило время доставать селедку, приоткрывал крышку, поместив банку с ней под воду, чтобы уравнять давление. Стоило только не уследить, как о том, что у Василя рванула селедка, очень быстро догадывалось все село. Как-то раз скопившийся газ все же сорвал крышку, рассол с удушающей мутной кашицей, словно из брандспойта, ударил в потолок, вбив в него куски рыбы, стек по стенам и впитался в земляные ступеньки погреба. Две недели никто, кроме деда Василя, в погреб зайти не мог, а соседи, проходя мимо нашего двора, закрывали носы. Кроме деда, любителей пикантного селедочного душка ни в нашем роду, ни в селе не было, и, возможно, свое пристрастие он привез с Советско-финской войны, где среди «скандинавских викингов» сюрстремминг был в большом почете. Но вот кому резкий запах тухлой рыбы был по нраву, так это местным котам. Стоило деду Василю достать деликатес – все окрестные коты и два наших начинали караулить у дверей летней кухни, из которой им непременно перепадали голова, хвост, шкурки и хребет. Они стремглав набрасывались на ошметки, пытаясь схватить кусок побольше. Особо ценилась голова, и тот, кому посчастливилось ее утащить, вынужден был очень быстро удирать от преследующих сородичей.

Суровость деда Василя сглаживалась мягким голосом и такими же мягкими, округлыми формами бабушки Сони. Война, голодные годы и тяжелый сельский труд наложили особый отпечаток на восприятие жизни ее поколением, поставив во главу задачу выживания. Она вырастила двух сыновей и не привыкла открыто показывать ласку и проявлять излишнюю опеку, перенеся этот подход в воспитании и на внуков. Когда мы шкодили, лицо бабушки Сони хмурилось, красивые черные брови сдвигались, в голосе появлялись стальные нотки, а в руках веник или полотенце, которыми она могла огреть каждого, не разбираясь, кто прав, а кто виноват. В течение дня мы самостоятельно познавали мир, обследуя окрестные яры и кручи, пробирались на фермы и в конюшни или играли на старом холме, где до войны стояла церковь. Дома появлялись лишь вечером, чтобы, опустошив миску с борщом или с варениками, наспех помыть в алюминиевом тазу ноги и провалиться в сон.

Долгое время бабушка Соня работала в детском саду, сперва воспитательницей, затем заведующей. С весны до осени, когда все трудились в полях и огородах, детский сад был переполнен, открывались даже ясельные группы, а ближе к зиме пустел. Но с каждым годом детей в селе рождалось все меньше, и вскоре воспитывать стало некого. Пока мы были маленькими, бабушка Соня оформляла меня с сестрой и двоюродного брата Васю к себе в детский сад, и мы наравне со всеми ели по утрам нелюбимую молочную кашу, а днем ложились спать.

Детский сад располагался в центре села, на пригорке, в окружении высоких каштанов и старых лип. В середине лета, когда липы зацветали, горячий воздух наполнялся густым медовым ароматом, пробирающимся через открытые форточки в наши спальни и игровые комнаты. Этот тонкая душистость с оттенком легкой кислинки уносила меня в беззаботный детский сон, и, возможно, именно поэтому на протяжении всей жизни благоухание цветущей липы вызывает у меня чувство умиротворения и защищенности, а ее высушенные соцветия излечивают простуду лучше любых лекарств.

За главным одноэтажным корпусом размещались пищеблок детского сада, дальше – ряд металлических рукомойников, укрытых от дождя под навесом, а чуть в стороне – хозяйственные постройки. Городских удобств никаких, конечно же, не было, поэтому горшки для маленьких стояли прямо под кроватями, а старшие дети в сопровождении воспитателя ходили в туалет на улице, представлявший собой обычную деревянную будку с отверстием в полу. Однажды во время тихого часа я сильно захотела в туалет и, не дождавшись воспитателя, решила пойти одна, тем более что была старшей среди детей, через год предстояло идти в школу, и мне уже доверяли присматривать за младшими. На обратном пути, когда я проходила мимо пищеблока, мой нос учуял аромат горячих булочек, выпекавшихся на полдник. И хотя нам строго-настрого запрещалось заходить на кухню, я не удержалась, открыла дверь и просочилась вовнутрь, где тут же столкнулась с кухаркой. Не зная, что ей сказать, я зачем-то попросила соленый огурец, который нам накануне давали за обедом, и уже было собралась его откусить, как на кухню вошла бабушка Соня. Досталось и мне, и кухарке, и воспитателю, а меня к тому же лишили огурца и отправили спать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «