Золото. Книга 1

Как мне жаль, что она так относится к себе… хотя, нам только два пути и остаётся: или как Верба подстилаться, в надежде, что кто-то всё же возьмёт в жёны и будет заботиться, и защищать, или как я, надеяться только на себя. Что труднее? По мне, так Вербина дорога – настоящий ад…

– Прошлогодний мой приехал, ты в том году не застала его… – сказала Верба, пока я вплетала ей в волосы ленты и гроздья рябины, цветы в это время года найти мудрено, листьев на деревьях и то уже нет…

– Ты капли возьми, хотя бы, не допускай, как в прошлый год… – я напомнила, как пришлось ей тогда изгонять плод уехавшего кавалера, и как долго она болела после.

– Да ладно, может, женится, если рожу ему?

– Сначала пусть возьмёт в жёны, тогда и родишь, Верба!

– Может, припугну…

Но напугалась я. Напугалась её глупости:

– Да ты что?! Ты кого пугать хочешь? Шею свернёт тебе и дело с концом! С мужчинами это не проходит, они сильнее, нам приходится быть умнее.

Верба вздохнула, понурившись, разглядывает уже готовую косу:

– Вот мы ровесницы с тобой, а мне всё кажется, ты моя старшая сестра… – она посмотрела на меня через плечо, скоро я закончу со второй косой. – Я же сирота, вот, как и ты… С двенадцати лет. С двенадцати лет… – проговорила она, совсем тяжко. – Отец меня выгнал, потому что… А-а, не важно, почему, выгнал. Из города, даже имени лишил, запретил вспоминать, кто я, кто он…

– Кто он?

– Он… какая теперь разница, его уже нет в живых. И мама тоже, ещё раньше… Не осталось никого. Вот я и… А что оставалось? Все лезут… Только успевай опрокидываться…

– И опрокидывалась? – спросила я, хотя ответ и так знаю.

– А что делать? – легко вздохнув, сказала Верба, поднимаясь, подходя к зеркалу. – Все лезут… Надоело синяки бодягой мазать. Так проще. Да и… И серебро стало водиться, золото… Только с вами, со жрецами Солнца вот, поменьше стали лезть, хотя бы в этот дом им ходу нет, захочу, пойду… Ненавижу их… – сказала Верба, оглядывая себя сразу в двух зеркалах. Красота-то, Онежка, спасибо!

– Кого ты ненавидишь? – удивилась я, совсем понимая.

– Их всех, мужчин… – без запинки ответила Верба. – Весь их поганый род. Но… Прикинешься, что тебе всё это в радость, он и доволен, подарки дарит.

– Зачем, Верба?! – изумилась я. – Если ты так… почему ты замуж тогда хочешь? Зачем тебе замуж?

– А что же мне всю жизнь до старости болезных облизывать? Это ты сама как жрец…

– Ш-ш-ш! – я сделала страшные глаза. – Верба, с ума сошла?! Пожалей меня!

Она обернулась на меня, поняла, что этими словами может подвести меня перед теми, кто держит меня как обычную помощницу, конкуренции во мне не потерпят, объявят ведьмой или демоном и конец мне…

Я всю ночь не спала и размышляла о том, о чём мы говорили с Вербой. Удивительно, как похожи и различны наши судьбы… Но, похоже, Верба так и осталась двенадцатилетней, а мне пришлось повзрослеть за несколько дней, в тот момент, когда я оказалась одна, совсем одна в этом мире.

Вначале я попала к кружевницам, затем к вышивальщицам, но для меня это оказалась адская работа. Кропотливо изо дня в день выкладывать стежок к стежку или узелок к узелку – меня эта кропотливость сводила с ума. А отсутствие старательности в этом деле наказывали и весьма жестоко, оставляли без еды, пороли, просто навешивали тумаков, подзатыльников, щипков, сажали в сарай на ночь. Однако и этот опыт не остался бесполезен, я научилась терпению и молчанию, которых мне не хватало от природы, слишком горячая мне досталась кровь, поняла я это значительно позднее. Эта пытка для меня продолжалась полтора года.

Тогда я и вспомнила о своих способностях и постаралась прибиться к жрецам Солнца. Только тогда мне стало легче жить. И тут мне очень помогло моё приобретённое умение держать при себе свои мысли и чувства. Теперь, при жрецах Солнца, в среде, в которой мне было привычнее и интереснее существовать, мне очень помогло это моё глубокомысленное новое смирение.

Но только в том, что касалось моих дневных занятий. А по ночам… Бог Солнца, Богиня Луны! Сколько же мне пришлось отбить бесстыдных притязаний! Мало было вокруг меня тех, кто не считал бы, что он вправе воспользоваться мной для удовлетворения похоти.

Девушка вне дома, вне семьи – это как вывеска на лбу. Такие как я, одинокие, оказывались, в лучшем случае, в наложницах пришедших сколотов, а первое нашествие стало адским испытанием для всех и гибелью всей верхушки Великого Севера, для нас же, тех, кто жил внизу – это значило или бесконечное и разнообразное насилие со стороны захватчиков и попытки приспособиться к новому существованию.

Мои попытки начались с того, что я старалась не попадаться на глаза, почти не выходя на улицу, это было возможно в стенах большого храма в дальнем Ледовите, самом северном городе нашего царства, где солнце не заходит по полгода и зимой по полгода не восходит, на берегу Северного океана.

Вновь пришедшие сколоты, изгнавшие Колоксая и его приспешников, при поддержке части высших ратников, избежавших участи большинства нашей знати, не были такими дикарями, как первые захватчики, или им не пришлось преодолевать, уже сломленное до них сопротивление Великого Севера, но они уже не вели себя, как первые, количество изнасилованных и убитых уменьшилось значительно, я, кто лечила и помогала несчастным, знаю это как никто.

Поэтому, хотя сколотов всё же продолжали ненавидеть внутри нашего Северного народа и воспринимать как чужаков, но, приведённые Великсаем, старались влиться внутрь нашего народа, а не изломать его под себя, как сколоты Колоксая. И чем дальше, тем всё лучше это получается.

Но нашествие сколотов только добавило сложностей для меня, а не стало главной моей катастрофой, такой, какой была потеря дома и семьи. Станет тебя насиловать и бить сколот или северянин, в конечном итоге, не важно.

Я сошла бы с ума, или умерла, если бы стала «опрокидываться», как Верба. И как я была благодарна, что когда-то воспитывали меня и как мальчика: учили и драться в рукопашной, и пользоваться акинаком, и кинжалом, стрелять из лука, и бегать так, чтобы меня не догнали.

Сколько я стесала скул, разбила носов и выбила зубов, отрубила наглых рук. А кое-кого и убила, спасаясь и от бесчестья и от смерти… А ещё, я научилась прятаться, чувствовать взгляды спиной, буквально читать мысли, даже не глядя в глаза, даже не видя, и оценивать безошибочно угрозы. Я не доверяю мужчинам, но я не доверяю никому, но не ненавижу мужчин, как Верба, мне хватало ума сообразить, что в моих несчастьях не виноваты все, они привыкли поступать так, как пытались поступать со мной, просто мне не надо было оказываться там, где я оказалась. И всё же во мне нет убеждения, что все вокруг мерзавцы, что любого устроит насилие. Я знаю, что есть добрые мужья и сыновья, и даже любящие. Я много видела таких семей.

Я помогала многим женщинам разрешиться от бремени и видела славных любящих мужей. Любящих матерей и отцов. Я видела так много разных людей, что могла оценить, что хорошего в людях всё же больше, чем дурного. Просто дурное так сильно смердит, что становится заметнее, чем хорошее.

Однако Верба себя ненавидит, вовсе не мужчин, вот что… Мне так жаль её. Бедная-бедная моя, ни к чему хорошему она не придёт с этим. Ненависть и отвращение разрушает вернее, чем всё, что нападает извне, потому что разъедает изнутри, растворяя и превращая в гниющую жижу всё живое в душе того, кто впускает ненависть.

Хотя некоторым ненависть придаёт сил. Но не похоже, что это относится к Вербе… Пить ещё возьмётся, сколоты пить умеют, а в наших землях такой способ дурмана никогда особенно популярен не был, куда больше здесь любят травиться настоями разнообразных ядов, сваренных из соответственных грибов, трав и ягод. Этим очень успешно торгуют низшие слои жрецов Солнца, владеющие искусством приготовления дурманов, используемых как лекарства. Но, особенно, Лунные дворы. Ужасно, что я почти ничем не могу помочь Вербе, она так убеждена, что её путь единственно возможный, что и слушать меня не хочет.