Страница 2 из 10
Не то чтобы у меня не было никаких интересов.
Я люблю писать. Много читаю. Знаю почти все, что можно знать о фильмах. Создаю свои собственные футболки. Меня всегда приводили в восхищение пингвины, вот только я что-то не нашла клуба любителей пингвинов, предлагающего бесплатные леденцы «Тутси Поп»[6]. Думаю, просто не существует того, что охарактеризовало бы меня настолько, чтобы мне захотелось официально это признать. Это как сделать татуировку. Они классные, и мне бы очень хотелось сделать какую-нибудь, я даже смирилась с тем фактом, что родители выгонят меня из дому, но элементарно не могу придумать симв ол, или слов о, или образ, которые были бы близки мне настолько, что я бы смогла жить с ними вечно. Но сегодня, стоя в этом спортзале, в окружении ярко раскрашенных ксерокопированных брошюр и миниатюрных второсортных батончиков, я осознала, что есть лишь одна вещь, точно характеризующая меня, вот только посвященных ей клубов не существует, и я не могу вытатуировать ее у себя на лопатке, щиколотке или небольшом участке спины. И я стояла там, пока звонил звонок на четвертый урок, и чувствовала, как звук отскакивает от стенок внутри моей пустой головы.
Не то чтобы я не тратила часы, дни, недели и даже годы на размышления о том, что меня удочерили. Мои родители никогда не пытались скрыть это от меня. Я довольно рано поняла, что мои прямые темные волосы, оливковая кожа, худощавое телосложение и леворукость – все то, что отличает меня от моей семьи, хорошее и плохое, – заложены в моем таинственном генном пуле[7]. Но – пул звучит как нечто маленькое. А на самом деле это что-то, более походящее на море или океан с бесконечным горизонтом. Все наше прошлое – все, что когда-то случилось или, наоборот, не случилось, все эти свадьбы, появления на свет, смерти, секреты, триумфы, ссоры с последующим примирением или, возможно, без примирения, а после отъезд в дальние края с целью начать все сначала – делает нас теми, кто мы есть. Но мне неизвестна ни одна история из моего океанического прошлого. Я знаю лишь, что все эти события каким-то образом подбросили ребенка к ногам идеальной пары по имени Эльзи Тернер и Винс Блум в непривычно снежный апрельский день.
И так началась моя жизнь в качестве Симоны Тернер-Блум.
Я много думала об этом, как видите, но вас может удивить тот факт, что мне никогда не хотелось узнать что-нибудь о моем настоящем семейном древе. В своем воображении я обрезала все эти ветви, оставив лишь голый, одинокий ствол. Мне неизвестны никакие детали. Кроме одной. Ее имя – Ривка.
Ривка. Мои родители говорили мне, что Ривка была молода и не могла оставить меня, что я была чудесным даром, бла-бла-бла – все то, что обычно родители говорят детям, которых они усыновили. Они никогда не выдавали ничего вроде: «Господь хотел, чтобы ты был с нами». Так родители моего друга Минха объясняли ему, почему они поехали во Вьетнам и усыновили его. Мои родители никогда ничего не говорили о Боге, потому что они не верят в Бога. Зато они говорили, что тогда даже не задумывались о том, когда и как создадут семью, и, когда им представилась возможность забрать меня, они просто знали, что так будет правильно. Ривка стала частью истории до того, как я смогла дать понять, что не желаю знать никаких деталей. Со временем они перестали произносить ее имя, но это имя дребезжало в моем мозгу, высвобождая разные мысли и принимая различные формы, и иногда будило меня во время самого крепкого сна, оставляя на языке свой таинственный привкус.
Будучи маленькой, я как-то ошибочно соединила Ривку с Рикки-Тикки-Тави[8], и в моем представлении Ривка была мангустом с лоснящейся шкуркой. Годы спустя я заново прочитала эту историю молчаливой маленькой девочки по имени Лола, жившей ниже по улице. Я присматривала за ней летом. Именно тогда, сидя на полу в ее тесной спальне, я осознала, что именно заставило меня слить воедино историю Рикки-Тикки-Тави с моей собственной. Его унесло течением, которое и доставило его к новой семье, а я оседлала апрельскую метель.
Иногда я представляла себе Ривку как место, где настолько жарко, что одежда прилипает к спине, а в воздухе стоит запах пыли и манго. Когда я выросла, Ривка стала для меня просто словом, с собственной геометрической формой, со сплошными углами и точками. Каким-то образом мне удалось воздержаться от ассоциирования его с лицом, принадлежащим женщине, чьи волосы ниспадают определенным образом, с определенной манерой смеяться.
Когда моя мать называет ее имя за столом, у меня не сразу получается представить, о ком она говорит. Мне требуется целое мгновение, хотя немного ранее в тот же день я стояла в спортзале как вкопанная, думая о ней. Но сегодня вечером я смотрю на маму, одновременно шокированная и смущенная. Папа протягивает руку и кладет ее на мою.
– А теперь, дорогая, – мягко говорит он, – давай притормозим.
Джейк отрывается от своей тарелки и спрашивает в своей привычной манере, немного не от мира сего:
– А Ривка – это кто?
Я знаю, что, если бы он малость помедлил и задействовал свою интуицию – мама говорит своим тихим голосом, папа держит Симону за руку, Симона выглядит так, как будто ее сейчас стошнит или она упадет в обморок, а может, и то и другое сразу, – он бы смог собрать все части картины воедино. Но давайте не будем забывать, что Джейк – подросток и существует в этом мире без такой способности, как интуиция. В его защиту скажу следующее: Джейк никогда не задавал никаких вопросов о моих биологических родителях или о том, как я попала в его семью. Я появилась здесь раньше него. И это все, что когда-либо имело значение.
Я не могу говорить. В моей голове жужжит рой пчел.
– Я знаю, что ты чувствуешь, – осторожно говорит мама. – И решение, конечно, принимать только тебе. Но я думаю, что нам стоит хотя бы поговорить об этом.
Джейк все еще выглядит озадаченным, словно он на уроке испанского языка и переводит предложение, стоя у доски. У него на подбородке кускус.
– Она моя биологическая мать, Эйнштейн.
– Ой, – мямлит он, выглядя одновременно задетым и смущенным.
Я жалею о том, что сорвалась на него.
Я забираю у папы свою руку не потому, что хочу ранить его чувства, а из – за привычки грызть кутикулы, когда нервничаю.
В этот момент мама наносит очередной удар:
– Симона. Я… Мы… Мы подумали, что будет неправильно скрыть это от тебя. Она позвонила и привела довольно веские доводы, и я пообещала ей, что сообщу тебе о существующей для тебя возможности.
Я замечаю, что папа не съел ни кусочка во время ужина. Что довольно примечательно, если речь идет о папе. Он потирает ладонью свою залысину:
– Давайте просто посидим немного со всем этим, хорошо? Вовсе не обязательно принимать какое-то решение прямо сегодня.
– Ну уж нет.
Это все, что мне удается сказать, я встаю из-за стола и ухожу.
Часть вторая
Моя комната находится на чердаке. Потребовалось немало лет и часов споров, чтобы мои родители наконец разрешили мне переехать наверх. У нашей семьи была семейная кровать. Я спала с родителями почти до трех лет, и к тому времени Джейк спал в этой же постели. Это определенным образом вынуждает задаться вопросом: а как же они нашли время, чтобы сделать Джейка? Как гадко. Ладно, двигаемся дальше… В общем, полагаю, чердак казался чем-то слишком удаленным от родителей. Но, думаю, то, что в итоге заставило их сдаться, никак не связано с семейным единением, скорее это была моя страсть к Эминему[9]. Им не дано понять его тонкий ум и услышать иронию в его музыке; они даже отказываются называть это музыкой. Они называют ее шумом – сексистским, гомофобным, расистским шумом. И вот так мы оказались включенными в классическую борьбу поколений. (Заметно, что я пополнила свой словарный запас терминами для SAT[10]?) Им каким-то образом удалось практически без жалоб пережить период «Backstreet Boys»[11], но Эминем сводит их с ума, так что теперь я живу на чердаке.
6
Круглый леденец на палочке, похожий на «Chupa Chups», с начинкой.
7
Генный пул (или генофонд) – англ. Genetic pool, одно из значений слова pool – «бассейн, водоем, пруд».
8
Персонаж одноименной книги Р. Киплинга.
9
Американский рэпер.
10
SAT (Scholastic Aptitude Test) – стандартизованный тест для приема в высшие учебные заведения в США.
11
Американская поп-группа.