Соколиный остров

К озеру надо было добираться на автобусе, в сторону города, от вылизанных ветрами утесов правобережья Волги, низинных перелесков и ельников левого берега к сосновым звонким борам лесного приволжья. Они, эти вечно гудящие боры, прятали в клюквенных болотинах и багульниках неглубокие междюнные озера, черные от торфяной воды. Над озерами высились песчаные бугры, где под ногами хрустел выбеленный мох-сфагнум, густо синели кусты гонобобеля. Но, несмотря на мелководье, в некоторых из озер, как писали послевоенные газеты, обитали когда-то щуки-топляки за тридцать килограммов весом…

Фомину верилось и не верилось в этих крокодилов на два пуда, но однажды сам видел, как матерая щука, сама чуть не с лодку, перепрыгнула через капроновую сеть-трехстенку, оставив после себя волну, качнувшую его ботник.

В озерах водился черный окунь, живший под низкими берегами, но в редких песчаных мелководьях жировал по осени другой – светлый полосатый горбач. Алексей сам ловил окуней не тяжелее двух килограммов с гаком, но слышал от местных, что бывают и до трех кило… Эти окуни брали только на своих мелких собратьев. Любую другую мелкую рыбешку давили лишь окуни с ладонь-полторы ладони, редко крупнее. Отворачивались горбачи и от искусственных обманок.

Времена пришли другие. На озерах били током недоумки из местных, для пропитания, и пришлые при должностях, так, для развлечения. И уже стали попадаться окуньки, состоящие, кажется, из одной головы, блестящих глаз и высохшего тела. Фомину приходилось забираться все дальше и дальше в боровую крепь, сторонясь накатанных дорог.

…Озеро было залито красным, и от этого света лед был прозрачно золотист и блестящ. Он потрескивал под ногами и едва заметно прогибался. Алексей забрал правее, в южную сторону. Под оранжево-зеленым густолесьем сосняка лед был толще, укрытый от настойчивого солнца.

У сухого камыша, впаянного в лед, Фомин пробил несколько лунок и, не отчерпывая ледовую кашу, торопясь, опустил блесенку в черную воду. Обманка белым мальком юркнула подо льдом в сторону и тут же была кем-то схвачена. Это стало ощутимо заметно по удару, от которого согнулся сторожок-кивок. Несогласная тяжесть осела в руке и толчками забилась на леске. Алексей выводил рыбину, как впервые, словно каждый раз, не веря происходящему, в забытой за лето новизне перволедья, первородья нового Начала, пронзительно знобкого воздуха и стеклянного на убыли солнца. Плеснуло в лунке, показался яркотелый горбач с закушенной в уголке рта блесной, а потом изумленно замер на гладком льду, подрагивая алыми плавниками. Желто-выпуклые глаза с острыми точками зрачков отразили высокое заозерье. Крепкое тело выгнулось, и окунь забился нервно и сильно, поблескивая кристалликами ледовой крошки, прилипшей к чешуе. Но, полежав на льду, он осунулся и поблек, теряя живые краски. Еще один окунь, испуганной возней на прозрачном льду, взял не сразу и более осторожно. Блесна несколько раз поднималась ко льду, останавливалась, замирая, у дна, и кивок, наконец, дрогнул. Потом окуни стали брать азартно-торопливо, один за другим, словно боясь упустить минуты дневного яркоцветья. Окуни сухо бились на льду и были похожи на свежий букет цветов на синем инее…

На обратном пути автобус был полупустым. Ехали рыбаки, в основном – пенсионеры. И разговор их был расслабленно тих, словно звуки дребезжащих струн. Фомин задремал в мягком тепле, под убаюкивающий рокот мотора и шелест неторопливой речи стариков. Но как-то незаметно он начал прислушиваться к разговору.

«Ну и вот, – тихо рассказывал один из рыбаков. – Мы-то уже на берег выбрались, а Вовка пару раз провалился. Но так… Искупался да испугался. До пояса нырнул и, как пробка, обратно вылетел, словно его пиранья за мягкое место прищемила. А тот, что с «УАЗика-буханки», далеко отстал. Может, випимши был, может, просто сил не хватило. За день-то, наверное, не один десяток километров нарезали?.. А он все за нами ходил, как привязанный. Неопытный, видимо, рыбак. Думал, мы на рыбу наведем. К завершению рыбалки и сдал, человек. С компании он не с нашей, поэтому ждать не стали, не маленький. А метров за сто от берега провалился он. Там уже неглубоко было, ему по горло. Встал он на дно и кричит: спасите, мол!.. Сунулись мы несколько раз, но лед тонкий, как бумага. Он-то не по нашему следу шел, а стороной. Как специально выбрал гнилой лед, чайник!.. Ну, мы сперва не придали значения этому, искупался, да и все дела. Сам вылезет, мол. А потом смотрим, не может выбраться. Опять попытались подойти, но Жилин Сережка тоже провалился, матом изошел донельзя, а за ним уж никто не решился к рыбаку подобраться. Так стояли на берегу и смотрели, как тот замерзает, стоя на дне. Человек еще какое-то время звал на помощь, потом все тише и тише был голос. А скоро и совсем замолк… Только спустя какое-то время, когда мороз ударил и лед прихватило покрепче, Вовка подполз к утопшему и привязал его к палке, которую во дно вогнал. Это чтобы потом не искать тело, если под лед уйдет. В МЧС-то уже позвонили…».

Алексей слушал неторопливого рассказчика и чувствовал, как в висках начинает стучать и биться кровь. Одновременно лицо вспыхнуло от нездорового жара и простой человеческой злости. Фомин представил себе человека, пронизанного болью от ледяных игл, вонзающихся в тело. Представил страх и одиночество теплого еще живого существа, погибающего рядом с такими же живыми, теплыми и разумными, полными сил существами, безмолвно наблюдающими за его Уходом… Минута за минутой чувствовать, как жизнь покидает тело. Все происходило рядом с берегом, рядом с людьми. Только протяни руку… Алексей сам когда-то тонул, и помнил боль, нелепость, ужас и обреченность происходящего в те минуты, ставшие вечностью. Он не выдержал и, едва сдерживая неприязнь, выдохнул:

– А что, нельзя было подползти к человеку, когда он еще был живой?..

Рассказчик опустил глаза.

– Лед был тонкий…

– Нарубить жердей, настелить гать, протянуть жердину, бросить веревку? Подползти цепочкой, держась друг за друга?..

– У нас не было топора и веревки, и лед был тонкий…

Рассказчик отвернулся. В автобусе наступила тягостная тишина. Слышно было только, как уже по подлому скулит движок, надсаживаясь на подъемах, бьется в окна сухая снежная закруть, и монотонно постукивает о ледобур чей-то дюралевый ящик…

Упырь

В это утро мы с Леней-Маленьким, Сергеем и Ромой ломали ноги по каким-то буеракам и оврагам по пояс в снегу. Леня клялся и божился, что вот именно за этой корявой березой и будет то волшебное место, где живут подо льдом окуни-горбачи и желтобрюхие щуки на полпуда-пуд. Мол, только он, Леня-Маленький, и был приобщен к тайне, но дал слово одному местному старичку Акиму Нефедычу, что тайну откроет только самым близким своим друзьям. Больше – никому под страхом страшного проклятия… Старичок этот был известен в округе как ведьмак и лешак дремучий, человек темный и со странностями, но любящий лес, воду и болота вокруг больше чем людей…

А мы прокляли тот день, когда поверили в рассказы Лени-Маленького о громадных щуках, выпрыгивающих в нетерпении из лунок, и о сказочном окуневом Эльдорадо, где подо льдом паслись стаи желтоглазых горбачей, и не было ни одного рыбака в округе. Идти по глубокому снегу сил уже не оставалось.

– Ну, Сусанин, где твоя горбатая береза? – еле выдохнул красный и потный Серега.

– Мужики, ей-ей, тут должна быть. Дед-лешак, наверное, путает, с дороги сбивает. Пожалел, что место показал.

– Ты сам-то в это веришь?

– А вот придем, так и ты поверишь.

Наконец за очередной кривой березой открылся залив, окруженный вокруг черными елями. Изо льда торчали сопревшие коряги и сухие деревья. Залив был почти круглый и соединялся с волжскими водами небольшой протокой.

– Так это лягушатник какой-то, где тут может крупняк водиться? – заскучал Сергей.

– Здесь глубина, как на Волге. До восьми метров, а местами вообще дна не достать. Ручьи и малые речки впадают, как Нефедыч рассказывал, даже течение есть, – заметил Леня-Маленький.