Соколиный остров

Кормушка с тяжелым свинцовым дном плюхается в воду, сея крупицы прикорма, затем по шнуру уходит вглубь свинцовое кольцо. От него тянется по течению длинный подлесок с поводками. Еще секунду видно как суетятся на крючках черви-аборигены. Все… Сторожок, кивнув, приподнимается. Это дно. Немного подтягиваю леску, и пружина сторожка уже чутко напряжена, как сеттер на стойке, лишь слегка подрагивает в струях течения. Это самый сладкий миг, когда взгляд уже не оторвать от подрагивающего сторожка с колокольчиком. Он, живой, связывает тебя с Вселенной, лежащей под лодкой. Там идет непонятная тебе загадочная жизнь со своими законами, но ты к ней причастен именно через простую снасть, изготовленную тобой. Удар!.. «Не может быть!..», – каждый раз удивляешься и почти в беспамятстве хватаешься за удочку, а на леске сопротивляется один из тех самых инопланетян… Эти мысли проносятся так быстро, что остаются лишь ощущения, только потом анализируемые тобой.

И наяву – удар!.. На леске упруго ходит что-то тяжелое и несогласное, но неожиданно обмякает, и вот уже под бортом безвольно лежит лещ, мерцая серебряным боком… Словно во сне, не понимая, он дает взять себя без подсачека, рукой, но в лодке изворачивается, и я чувствую сильные мышцы красивой рыбы, пахнущей холодными струями и травой-шелковником. Едва удержав леща, бросаю его в садок, где лещ, тычась в сетку, окропляется красными каплями-клюквинами.

«Бу-бу-бу», – словно сквозь вату гудит где-то, и я понимаю, что это Василий на соседней лодке.

– Ты сюда рыбу, что ли, ловить приехал? – завистливо страдает товарищ.

– Нет, только водки попить да на воде поспать.

– Оно и видно, – затягивается сигаретой Колдун и заваливается обратно в лодку, забросив ноги-чугунины в болотниках на борта. Трах!.. Что-то произошло: смерч, взрыв, вознесение гейзера, и лодка Василия, едва не перевернувшись, качается от сильных потяжек обезумевшего товарища.

– Взял!.. – отчаянно трясет Колдун крупным лещом и тут же переваливается за ним через борт по самые плечи. Дальше – сплошное: пи-пи-пи…

Я отворачиваюсь и молчу, поскольку знаю: в этот момент ни утешения, ни советы не помогают. Помочь может только результат. И он случился…

Поклевки были плавные и сильные. По очереди, оглядываясь друг на друга, мы выводили лещей, голавлей, мелочь пузатую. И сердце пело свою песню, непонятную городскому домоседу или олигарху, чахнущему над златом…

Думается, причина клева была в этих самых местных глистах, маринованных в гумусе заливных берегов и редких, как ископаемая латимерия. Подобное уже было однажды на Волге, на Соколином острове, когда лещ за три кило с полтиной легким движением хвоста отправил за борт мою единственную банку с червями, и потом пришлось собирать оных в самых глупых, казалось бы, местах, если говорить о добыче червей – в песке прибрежного ивняка. Черви были так же по подлому прогонисты и зеленоваты, но рыба брала на них, словно жрала в последний раз перед смертью.

Но… Наступил момент, когда мои пальцы, привычно коснувшись дна банки, не ощутили навстречу знакомых холодных сырых морд и хвостов…

– У тебя черви есть? – интересуюсь у Василия.

Можно было и не спрашивать. Товарищ сидел почти в позе городничего из «Ревизора».

Выбравшись на берег, мы отправились в очередную экспедицию по сырым низинам. Но сколько бы мы ни лазили по чапыжникам и буеракам, нашли лишь несколько пустых бутылок, дырявый сапог и пару использованных презервативов. Наши черви-невольники перед погружением в ледяные воды реки, видать, свистнули своим: атас, мол, братья!.. И те зашуршали врассыпную, уходя в свои заповедные норы.

Рыбалка была закончена.

Мы вылезли на берег. Солнце щурилось на закате сквозь резко очерченную листву, словно вырезанную из жести. Так бывает, когда воздух прозрачен и чист. Летом это случается только в резкие бескомпромиссные дни северных ветров.

Из леса уже тянуло ознобливым сырым холодком, пахнущим прелыми листьями и гнилушками-плавунами, тяжело лежащими в низинах.

Мы таскаем из леса сушняк, а затем подкатываем бревна для нодьи, дающей жар всю ночь, особенно если бревна дубовые.

Трещит костерок, плюясь угольками. Василий млеет, растягивая блаженно шерстяной рот.

– Ну, по маленькой…

При этом он достает из рюкзака эмалированную солдатскую кружку.

– У тебя поменьше рюмки не было? – интересуюсь.

– Из другой не пью. Чего губы зря мочить?

Режем сало, лучок. Помидоры, располовиненные на сочно-алые дольки, еще пахнут летом. Отварная картошка индевеет на изломах, и от нее идет пар. Мы поливаем ее попросту конопляным маслом, и она желтеет, источая терпкий аромат. Тонкие ломтики сала, протыканные мясными прожилками, наливаются рядом с ней слезами-жиром. Рядом потеет «Фокинская»…

– Ну, за удачу!..

… Просыпаюсь от увесистых толчков в бок.

– Ты чего, Колдун?

– Смотри, мужик стоит без головы!..

– Василий, ты перед рыбалкой Майна Рида читал?

– Пиво пил.

– Оно и видно. Еще и рюмка у тебя… Пить надо меньше.

Протираю глаза и вглядываюсь по направлению вытянутой лапы товарища. Все залито холодным призрачным светом полной Луны, в котором лежат резко очерченные тени. И действительно: на границе света и тени стоит неподвижная фигура в плаще… Там, где должна быть голова… Пусто… Чувствую, как волосы начинают выползать из-под камуфляжной кепки.

– Мужик! – не выдерживает Василий и почему-то вместо баса блеет пожилым бараном. – Мужик, отзовись! По-доброму прошу!..

Безголовый человек в плаще презрительно и молчаливо продолжает вглядываться в нас.

– А-а! – не выдерживает Колдун, и швыряет в черную фигуру топорик. Слышно было как топор, сочно чмокнув, вошел в плоть. Но фигура так же неподвижна и молчалива.

Устав от долгого страха неизвестности, мы идем к посланцу тьмы с чувством кролика, идущего в глотку удава. Подойдя ближе, мы обнаруживаем в лунном свете высокий пень, накрытый плащом. В пне торчит топорик…

– Ты, Чингачгук, когда пиво перед рыбалкой пил, еще и томагавки метать тренировался?

– Нет, только пиво… Пил…

– Я перед самой рыбалкой этот плащ приобрел, ПВХ, между прочим. Ладно бы ОЗК жеваный… Ирокез… Гойко Митич…

– Да куплю я тебе такой же!..

И долго потом не могла уснуть река от дикого хохота. Даже поджавшая губы Луна не выдержала и подмигнула нам Морем Дождей…

Собака и кортеж

Утро было тихим и серебристым от инея. Хрупкие травы, словно побелевшие с проседью волосы, были неподвижны. Струи реки, огибая лежащий в воде черный дуб, звенели негромко в унисон почти неуловимому тонкому и общему звону поздней осени, лежащему окрест. Непонятный и почти неуловимый запах дыма был в прозрачном воздухе. Этот запах присутствует почти всегда, если зайти с мороза в теплый дом. Так иногда меня будила девушка, приходящая с улицы, красной от стеклянного холодного солнца. Девушка была стремительна и румяна, она и приносила этот легкий привкус свежего дыма, которым пахла ее жадно сбрасываемая одежда. Еще был запах осеннего яблока от ее белой кожи и быстрых губ. Она почему-то всегда приходила с мотивом из «Богатырских ворот»… Эта девушка потом стала моей женой.

Этой ночью мы ловили налима. Нет… Мы просто пили водку у сонно мерцающего костра и смотрели на черную воду, бегущую в бликах алеющих углей. Изредка ленивый белый свет фонарика выхватывал из темноты латунный колокольчик, висящий на леске. Налим не брал. Его, когда-то многочисленного, сейчас просто не было здесь. Видимо, здесь уже побывали существа с приспособлениями для убийства рыбы током.

От тоскливой пустоты нашего занятия и действия водки мы к утру стали зло-ироничны.

– Ты, Василий, сегодня рыбу на рынке купишь? Катя опять скажет, что у теплой лунки грелся, – щурюсь лениво на молодую зарю.

Василий Колдун со скрипом чешет спутанные клочьями волосы.

– Так нет же налима на рынке.