Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 13 из 32



И показывают спичечный коробок, в котором тихо лежали усопшие личинки комара-долгунца, дергунца, толкунчика ли (по Сабанееву), несимпатичные такие, позеленевшие.

Ничего не поделаешь – берегут секрет ребята. Не стоять же у них за спиной, дыша в затылок. Отхожу от них, раздосадованный больше на себя, а местные крохоборы, бросая на меня взгляды, быстренько смотались и перекинулись метров за сто, опять же к готовым моим лункам. Смотрю, и там теребят что-то серебристое, в пол-ладошки да с ладошку. Иногда и крупная волжская сорога блеснет на солнце.

Но ее не бросают на лед, а убирают под себя – в ящик. А я болтаюсь по лункам, проверяю и те, где только что ловили соседи. Впустую… Раздраженно сковыриваю «химчулком» комок смерзшегося снега, а из него вдруг вываливаются обыкновенные тонконогие тараканы. Три штуки. Вот оно что!.. Похоже, этой ночью у ребят-соседей было тараканье сафари. Преодолевая брезгливость, насаживаю одного таракана на крючок и опускаю в ближайшую лунку. Триньк! – сразу и весело стукнуло по кивку. Сорожка! Еще одна, еще!.. Пока тараканы не истрепались, сорожка с готовностью и какой-то лихостью набрасывалась на мормышку, но едва нацепил мотыля, последовала неуверенная пустая поклевка, словно по инерции, а затем все прекратилось. Ладно, живец есть, и на этом спасибо.

Иду к жерлицам, а навстречу мне вышагивает серый кот… Спокойно так, словно где-нибудь у мусорных баков под угодливыми взглядами местных Мурок. Но ведь до жилья не меньше пяти километров, а мороз к двадцати градусам, наверное, подбирается. Кот ведь – не собака, которая на снегу отоспится, а потом лениво брешет на луну. Ему бы где-нибудь у печки или батареи мурлыкать. «Кис-кис», – зову, а тот даже взглядом не удостоил. Гордый? Ну и ладно… Хотя попробую еще раз. Достаю из-за пазухи теплый бутерброд и размахиваю перед котом долькой колбасы с прилипшим сливочным маслом. Кот подошел, понюхал колбасу в моих руках и равнодушно отчалил в сторону. Ладно, проголодается – съест. Оставляю колбасу на куске старой бересты и иду к жерлицам.

Щука брала уверенно. К часу дня, когда вдруг задул ветер и пошел снег, решаю сматываться. Мне не поверят, но единственным моим желанием тогда было, чтобы только не случилось больше щучьей хватки. Во-первых, поймано и так достаточно, а, во-вторых, – ведь на себе нести. Но по известному уже закону жизни, именно наоборот все и случается. Когда мне осталось снять пару жерлиц, и я уже шел к ним, выстрелил победно флажок. Может быть, отпустит щука живца, бросит?.. Нет, катушка закрутилась и вскоре леска была смотана с нее до конца. Я тоже пытался делать все с точностью до наоборот: вместо того, чтобы подбежать к жерлице и подсечь рыбину, я лениво оглядываюсь по сторонам и как бы не замечаю того, что жерлица натужно кренится из стороны в сторону от сильных рывков. Нет, рыба не захлестнулась за корягу, не сорвалась с крючка, несмотря на мою нарочитую небрежность, и когда, вопреки всему, из лунки показалась голова упитанной щуки, из моей груди вырвался тяжкий вздох.

Спешно увязываю мешок, допиваю чай из термоса, чтобы легче было нести, и вдруг слышу воронью базарную перебранку. Все тихо было в моем волшебном лесу, а тут на тебе… Скандала только не хватало… А вороны, пригибаясь на озябших лапах, клянут друг друга азартно и все норовят ухватить что-то клювами. Подхожу ближе и с трудом замечаю под свежевыпавшим снегом знакомого уже серого кота… Это что же получается, он умирать сюда забрел в такую даль? Пришел, ища безлюдья, а здесь тоже суета. Двинулся было дальше, к лесу, чтобы принять гордую одинокую смерть, но немножко не дотянул – свалила судьба. Я уважаю его выбор: из последних сил ковыляло маленькое животное по морозу, только для того, чтобы достойно уйти. Чтобы не валяться потом серым комком на помойке, а уснуть тихо под высоким небом и падающим снегом, который укроет от нескромных глаз. Я спешу, но, иронизируя над собой, не могу не выполнить последнее желание гордого животного. Под ненавидящими взглядами ворон сооружаю над котом холмик из снеговых кирпичей, вырезанных наскоро рыбацкой «шумовкой». «А вы ершей собирайте!», – машу рукой воронам, но те не улетают, а угрюмо ждут, когда я уйду.

6



Пока я хлопотал с похоронами кота, снег повалил еще гуще, а едва я вышел в обратный путь, он упал уже по всем сторонам непроглядным сумрачным пологом. Лишь крутилась под ногами поземка, тут же заметающая за мной след. Единственным очень примерным ориентиром мне служил сигнал «Маяка». Приемник мурлыкал под овчинной дубленкой, и когда я слишком круто забирал от линии «восток-запад», которой мне следовало придерживаться, как сигнал радиостанции слабел. Это, конечно, не компас, но другого не было дано, кроме разве что ветра. Но и он налетал, кажется, со всех сторон.

В слепом моем пути был только снег. Он рыхло проваливался под ногами, на глазах становился барханными заметами, лез в глаза, сухо и морозно хлестал в лицо. От него немели щеки и лоб. И все мне не верилось: только-только был за спиной лес, и пропал, проглядывался ясно на буграх Козьмодемьянск, далеко впереди спичечной головкой чернел купол церквушки, ехала одинокая машина по левобережной дамбе, и слышались звуки… Все исчезло в один миг. Сейчас взгляд вырывает из сумрака лишь двадцать-тридцать метров глухой снежной целины. Вертелась неотвязно скучно-тоскливая мысль: это конечно не море, но если не видеть ориентиров, то еще долго можно гулять между берегов водохранилища, даже если расстояние между ними не больше восьми-двенадцати километров. (А кто их мерял, эти километры?). Вполне возможно, что сейчас я просто хожу кругами или широкими зигзагами, полагаясь на радиоволну, но я гнал эту мысль и шел вперед, поддергивая время от времени впившиеся в плечи лямки рюкзака.

Тяжелый… И не кирпичи ведь несу. Но живая рыба не легче. Еще слышно, как ворочается в осклизлом полиэтилене пойманная напоследок щука, шлепает сонно тяжелым хвостом. Наловил на свою голову!..

Наступает момент, когда я понимаю, что если сейчас не съесть чего-нибудь сладкого, то просто упаду в снег и не сделаю больше ни шага. Шарю в сброшенном рюкзаке и отыскиваю где-то в крошках хлеба слипшийся комок конфет-карамелек. Ем прямо с обертками и запиваю оттаянным в ладонях снегом. Вспоминаю опорожненный наскоро термос, там еще, в лесу, и криво усмехаюсь. Отдышавшись, иду дальше. Успеть бы на последний автобус, билет на который был куплен загодя, предварительно. Выйти напрямую к церкви, скорее всего, не удастся, да и есть вероятность пройти мимо нее, может быть, в каких-то ста метрах, и тогда впереди долгие обманные километры по Волге, если только не собьется шаг к Соколиной горе. Лучше брать правее, к берегу. «Переправа!..», – мелькает вдруг неясно и становится определенной целью. Держаться взятого направления, и я ее пересеку непременно… если не ходить от берега к берегу.

К ледовой дороге через Волгу выхожу в темноте и сразу проваливаюсь по колени в сырую хлябь. То ли намывали, утолщали дорогу и вода, не смерзнув в наледь, скатилась под снег, то ли пошла ручьем в трещину от перегруженной машины. Мне от этого не легче. «Химчулок» продрался по кромке калоши, и теперь одна нога сырая до всхлипа-бульканья в валенке.

Уже на берегу, в конце переправы, проваливаюсь по пояс в свежий рыхлый замет. Не в силах сразу выбраться, торчу в сугробе, как морковка на фазенде Луиса-Альберто (или как там его?), ем снег и ругаюсь сам с собой, мол, ну как, опять спрямил путь? Нельзя было по дороге обогнуть? Пока я так сидел и мрачно развлекался самобичеванием, как-то быстро поредела метель, стихла и сгинула безвестно. А недалеко брызнул светом огонек под шапкой заметенной крыши. Автостанция!.. Тут еще и другие огоньки засветились и тихо так поехали по направлению к городу. Я сидел в сугробе и смотрел, как уезжают безвозвратно горячая ванна, квохчущая колбаса на сковородке и сонный поцелуй на ночь. Последний автобус… Мелькнула ленивая мысль: а не завалиться ли прямо здесь, в мягком сугробе? Вот только нос спрятать… Но нет, плетусь, снежный, мимо закрытой и темной автостанции к близкой церквушке.