Страница 2 из 16
– Может, Дашке позвоним? – не отставала гиена. – А вдруг это пойло палёное, тебе станет плохо, кто скорую вызовет?
– Дашке не до нас. У неё муж, дочка и любимая работа, – вздохнула я, наливая вишнёвую жидкость в высокий бокал.
С резким порывом ветра, в квартиру влетела жёлтая стайка сорванных листьев. Ломтиками поджаренной картошки они улеглись на подоконник, пол, рассыпались по столу. Под окном проехала чья– то машина, разрывая плотную мокрую тишину рыком мотора и резкими, грубыми звуками музыки. Возмущённо залаяла соседская собака. Осень ощупывала моё тело сырыми, холодными пальцами, бесстыдно пробиралась под свитер, растекалась серой мглой по стенам, щекотала ноздри терпким запахом увядания. Но закрывать окна я не спешила. Мне хотелось изгнать из квартиры его запах сигарет, пота, больной похоти, запах собственного бессилия и вины.
Вот сейчас, я была готова устроить настоящие поминки, без смешков, шепотков, дурацких, лживых восклицаний. Я вспомню всё, так, как оно было. Ведь сегодня не только день его смерти, но и день нашего сближения с Алриком.
Глава 1
В отмытые, до идеальной прозрачности окна, отчаянно стучался дождь. Институт жил своей привычной, суетливой, шумной жизнью. Тут и там то и дело разражались задорным молодым смехом белые халаты. Парни кучковались у подоконников, девушки толпились у зеркала. Привычная картина. Будто бы и не было летних каникул, и разлуки с Дашкой, и моего одиночества, и постоянного присутствия отца… Стоп! Хватит! Начался новый, учебный год, а значит, нужно радоваться. Сегодня я была готова обнять целый мир, и тётю Лизу, с остервенением намывающую полы, матерящую бестолочей-студентов, и самих этих бестолочей, и деловито прохаживающихся преподавателей, ну и, конечно, Дашку.
– А-а-а! Крыся! – завопила она, бросаясь мне на шею. – Ты просто не представляешь, как я скучала.
– Ну да, рассказывай, – гиена, принялась за своё излюбленное дело. – Знаем мы, как ты скучала на Далерских островах. Сидела на бережку, эдаким унылым говном и не понимала, слёзы ли бегут по щекам, или солёные брызги моря ветерок принёс? Вот кто скучал, так это мы, и не только по тебе, ты уж извини, а вообще по свободе, свежему воздуху, солнцу и человеческим лицам.
– Пасть закрой! – мысленно осадила я животину. – Ты, конечно права, но у меня сегодня праздник, так, что обойдёмся без твоей горькой правды.
– Ты ещё расписание не смотрела? – подруга загорелая, в новом жёлтом платье, благоухающая явно Далерскими духами, светилась от счастья. Наверняка влюбилась и ей не терпится поделиться впечатлениями.
А вот мне делиться нечем, и Дашка, не спрашивает о моих каникулах, за что я ей безмерно благодарна.
– Нет, да и какая разница? – глупо улыбаясь, ответила я. Напряжение трёх месяцев отпускало. Я в стенах института, Дашка рядом, а любимый родитель, как раз, на приличном расстоянии. Так чего ещё желать для полного счастья? Вот если бы руки так не тряслись, и голова не кружилась, и живот не ныл, было бы вовсе чудесно. Но вот только здесь ничего не поделаешь, радость– тоже стресс, а радость после отчаяния и безысходности – стресс вдвойне. По тому, мне сейчас было глубоко наплевать, какой предмет стоит первой парой. Я приму всё, даже физкультуру. Хотя нет, физкультуре я так рада не буду. Баскетбол, футбол и прыжки через козла – не для меня, и это решение не моё, а матушки– природы. Вот только как объяснить всё это физруку, что у меня маленький рост, хрупкое телосложение, и очень нежная кожа. Он, великий и ужасный учитель физкультуры, очень любит баскетбол, а вот студентов, особенно студенток, глупых, ленивых и размалеванных, просто терпеть не может.
– Девки, прикиньте! – староста группы, статная, энергичная, блестя очками и раздувая ноздри на румяном лице, подскочила к нам. – У нас в этом году новая дисциплина появилась. «Энергоотдача и энерговостановление» называется. А вести будет вампир! И зовут его Хальвар, как того монстра из Центра. Я просто в шоке.
– Добро пожаловать на второй курс, -проговорила Дашка, бледнея. Нижняя губа мелко затряслась, а в смородиновых глазах заблестели слёзы.
– Ну что ты, Дашенька, – Ленка потянула подругу к стоящим вдоль стены, деревянным лавкам. – Может, это другой Хальвар, мало ли Хальваров на свете? Забудь и живи дальше, ты же не можешь реагировать вот так на каждого вампира. Сколько у тебя их в жизни будет?
– Лен, – я тронула старосту за плечо, напомнив о своём существовании. – Может, отпросишь её с пары?
Староста обернулась, обдав меня душной волной своего неудовольствия. Ощутив на себе дыхание этой волны, я отступила назад. Да что за наказание такое? Все люди, как люди, живут, общаются, ссорятся, мирятся, спорят. И всё это происходит у них легко, безболезненно. Мне же, постоянно, ежеминутно, приходится ощущать на себе эмоции окружающих, их страхи, обиды, радости и раздражения. Они, эти чёртовы чужие эмоции, подобно облакам газа, ударяют в лицо.
– Особый дар! – воскликните вы.
Вот только на кой чёрт мне он сдался? Что мне делать со всеми этими облаками холодного синеватого страха, бурой горьковатой обиды, красного горячего гнева, да и, сказать по правде, чья-то золотистая тёплая радость мне тоже без надобности. В своих бы чувствах разобраться.
Своё отличие от других людей я осознала в нежном шестилетнем возрасте в детском саду, на занятиях рисования. Мы, важные карапузики сидели за своими столами, выполняя задание воспитателя под названием « Моя семья». Я, отлично рисующая, для шестилетки, изобразила портреты отца, матери, вредной бабки и гиены. И если другие детишки удовлетворились лишь схематичными изображениями человеческих фигур, то я старательно вырисовывала черты лица, ну и конечно, эмоциональные облака. Красное облако вокруг вечно раздражённого отца, серое – вокруг угрюмой бабки, светло– голубое – окружало нежную маму.
– Что это такое?– спросила воспитательница, обдав меня волной своего непонимания и неприязни.
Я, сбивчиво принялась объяснять нарисованное, с каждым произнесённым словом чувствуя, как непонимание взрослого ширится.
– Зачем ты это нарисовала, Кристина, – в голосе воспитательницы зазвучал металл.
– Но вы же сами сказали…
Я никак не могла понять, что сделала не так, в чём моя ошибка.
– Хорошо, – вздохнула воспитательница. – А меня сможешь нарисовать?
Я кивнула, перевернула лист и нарисовала стареющую женщину, окутанную коричневым маревом недоумения, с вкраплением буро– зелёного отвращения и фиолетовой печали по чему-то давно ушедшему.
– Это я? – проскрипела женщина, поднося рисунок к круглым зелёным очкам.
После занятия, была организована выставка наших рисунков. Моей работы среди них не было. На мой справедливый вопрос, воспитательница громко, чтобы слышали все дети, заявила:
– Тебе необходимо лучше стараться, Кристина. Ты сегодня ленилась, по тому и рисунок твой вышел очень плохим. Мне стало стыдно показывать его другим детям.
Ребята тут же весело засмеялись, чувствуя своё превосходство. Высунутые язычки, тоненькие пальчики, указывающие в мою сторону, насмешливые гримаски. Кто сказал, что дети добры? Только тот, кто, не встречал на своём пути ни одного ребёнка. Дети неопытны, доверчивы и глупы, и, от того, жестоки.
Сквозь завесу набухших слёз, я смотрела на работы других ребят, с ясностью понимая, что они, эти работы уродливы. Шары, насаженные на разноцветные треугольники, кривые линии вместо рук и ног, точки вместо глаз. Плоско, блекло, сухо, словно они, эти нарисованные люди, вовсе не испытывали эмоций. Но ведь так не бывает. О! Если бы недалёкая тётка, по какой– то глупой случайности выбравшая профессию воспитателя, промолчала, всё бы могло обойтись. Но нет же! Ей, скудоумной, захотелось добить, раздавить ещё сильнее шестилетнего ребёнка, и она задала вопрос:
– Какой рисунок тебе нравится больше всего?
– Никакой! – закричала я, так как дети, по своей природе, не только жестоки, но ещё и честны. – В них нет жизни! Они пустые!