Росстани

По сторонам Люда смотреть пока боится, но боковое зрение все равно приводит в трепет ее, будущую не единственную хозяйку коммунальной усадьбы.

Пятилетняя Анька в восторгах от пространств и свобод сразу же рванула по бывшему больничному коридору, забегая в пустые, никому не нужные палаты, понимая, что не только у нее, но и у каждой ее куклы теперь будут в этом тереме свои отдельные покои.

Лева встал из-за кухонного стола. Обнялись. Оставшиеся за столом широко улыбаются – жена его Дарья и, тут же представленные ею, Светлана с Еленой. Провизор и заведующая центральной районной аптекой.

Молодые специалисты. Фармацевты. С Кавказа. Тут же проживающие.

Кофе продолжают пить уже вшестером. Отдаленные Анькины радостные взвизги – не в счет.

Данила с Людкой внимательно слушают Дьякова. Вопросов у них много. Даньку ответы радуют. Жену его – настораживают.

Лева засядет в поликлинике, на приеме. Детское отделение – на Людмилу. Два педиатра на район. Справятся.

А для Данилы – вся больница. И все другие больнички в округе. И амбулатории. И все населенные пункты района, которые без оных. То есть, все тяжелые больные и в них, и рядом с ними оказавшиеся – его клиенты. Двести километров с востока на запад. И сто пятьдесят с юга на север.

Данька присоединяется к Анькиному боевому кличу. От восторга. От пространств и свобод.

Улыбки у Людмилы не получается.

Перестав слышать Аньку, Даня встает из-за стола. Миновав коротенький отрезок жилого сектора, свернув в длинный широкий коридор, хрустя многочисленным мусором и битым стеклом, вспоминая «Сталкера», проходит вместе с эхом до его противоположного конца.

Дверь с табличкой «Смотровая» открыта. Перед ржавым перекошенным гинекологическим креслом стоит дочка. Смотрит на сооружение, склонив головку. Посасывает пальчик.

– Палец изо рта убери. – Данила смущен.

– Папа, это что? – уже не боится непонятного, пытается влезть.

– Старый космический корабль. – Даня тянет за руку Аньку, выводя из кабинета.

– Как в «Девочке с Луны»? – не желая уходить, не отводя взгляд, вывернула назад до предела шею.

– Угу. – Надо будет забить эту дверь.

В кухне на Данькином месте – Василий. Прихлебывая, попивает кофе. Люда роется в сумке. Достает фонендоскоп.

– Сама напросилась, – объясняет, ухмыляясь Левка.

– Там, Борисыч, и для тебя клиент есть. – Василий добавляет еще сахару в кофе, доливает кипяточку – крепкий.

Приемный покой в пятидесяти метрах от общежития. Доставив больных, фельдшер сразу же отправила водителя за врачами к ним домой. Левка хотел сам пойти – Людмила только приехала, устала, маленькая дочка, вещи, хозяйкины суеты – но Людка не удержалась.

«Скорая» привезла двоих. Пацана «непонятного» да алкаша с отравлением. Одновременно с двух вызовов.

Вот, Данечка, и началось.

Люся пошла к своему, Данила – к своему. Левка не усидел. Отправился за ними.

На станцию прошедшей ночью прибыл вагон со спиртным. И в одиннадцать «Красная Шапочка» наконец-то открылась. С двух концов улицы Советской по указанному Ильичом направлению, кивая радостно вождю, к винной лавке начал стекаться народ. На какое-то время очередь стала единственным живым местом в поселке. Радостный гул при открытии дверей магазина через несколько секунд сменился гулом разочарования. Что-то видно напутали поставщики. Вагон прибыл не с водкой. Вагон прибыл с шампанским. Очередь, тем не менее, не поредела. Талоны нужно было отоваривать. Шампанское скоро закончилось. «Красная Шапочка» закрылась. Часть очереди пропала. А другая ее часть преобразилась на выходе. В эскадрон гусар летучих. Мучимые месячной жаждой мужики и редкие их боевые подруги устроили бивак прямо на пустыре за «Красной Шапочкой». Но выданных им по две бутылки на рыло хватило, увы, только на разгон. Самые отчаянные с шашками наголо бросились на штурм близстоящего хозяйственного магазина.

Флаконы со стеклоочистителем были сметены с полок…

К первому из гусар и подходит сейчас Данила. После пары легких оплеух заставляет его выпить банку воды из-под крана. Два пальца своих (без резиновой перчатки, тоже по-гусарски) – в малозубый рот его. За сопротивление – еще пара символических пощечин.

И вот оно – пошло. И шампанское. И стеклоочиститель. И плавленый сырок. И так и недоудовлетворенное его месячное желание.

Полегчало, родимому. Угомонился. Дальше – по списку. Палата. Желудочный зонд. Вена. Капалка.

Только с анестезисткой Тоней (вот и познакомились) наладили все – снова зовут в «приемный». Однополчане первого гусара с передовой прибыли. Четверо друганов его. После химической атаки.

Через час пальцы на правой руке Данилы посинели. На них отпечатались чужие зубы.

Сидит Даня в ординаторской. Пишет истории.

Заходят Левка с Людмилой. Озабочены тем самым, поступившим час назад и все еще «непонятным», пятилетним мальчишкой.

– Пунктануть бы его, Дань, надо. Не лихорадит. И вроде явных менингиальных нет. И судорог не было. А вялый какой-то. И периодически возбуждается. И не адекватен вроде. Бормочет что-то. Может все-таки менингит? Или энцефалит.

– Может таблеток каких наглотался?

– Да нет. Бабка божится, что ни к чему такому он и близко не подходил.

– А почему бабка? Родители-то где?

– Да, не знаем. Дома они вроде.

Мальчишка Даниле тоже не понравился. И правда, неясный. То засыпает. То вдруг вскакивает, пытается пойти куда-то. Характерное для отека мозга поведение. Надо пунктировать. Зафиксировали. Обработались. Обезболили. Поехали…

Все нормально. Светленький такой ликвор. Чистенький. Не частыми капельками.

– Левк, ты уже выпил что ли? – Даня заклеивает пластырем место вкола на пояснице.

– Ты че, Дань?! Сейчас все закончим – вот тогда, да. Обязательно. И со всеми вместе. – Лев подобиделся.

Обостренное после работы с гусарами обоняние не дает Даниле покою. Не от Людки же пахнет.

Наклоняется над мальчишкой. Втягивает носом перед самым лицом его:

– Ребята, он же пьяный! Ну-ка, пошли к бабке! – Борисыч зол. На мужиков сегодняшних – нисколечко. За пацана на пока не известно на кого – очень.

Бабусю раскололи в два счета. Опять это шампанское. Родители дома. В стельку. Отоварили разом все свои талоны и талоны всех своих многочисленных стареньких не ходящих в магазин родственниц и родственников. В две хари это все влили потом. Что-то даже осталось. Эту сладенькую «газировочку» и допивал потом сынуля их. Много ли пятилетнему надо. Да еще и непоеному, не кормленному со вчерашнего вечера.

– Данила Борисыч! – Это уже Тоня, сюда, в детское отделение, звонит. – Они все ушли!

С детского – опять к себе, в хирургию.

Общая, специально под них, под отравленцев, освобожденная от других больных палата – пуста. Все пятеро гусаров сбежали на фронт. Через окно. Прямо в ночь. Догонять своих. Среди сбежавшей пятерки, вероятно, был офицер, который ими командовал. Койки аккуратно заправлены. Подушки взбиты и поставлены одним ушком вверх. Утки пусты и намыты. На тумбочке у каждой кровати – ровненько так, параллельнень-ко, – по три «червячка». По одному толстому и длинному, по одному тонкому и короткому, и по одному разному. Зонд желудочный. Внутривенный катетер. И катетер мочевой.

«Еще коробки конфет с открыткой не хватает на столе» – это уже Даня додумывает.