Страница 8 из 17
А с юродивыми всегда неудобно. Может, потому так и затягивали с этим переводом? Свободный доступ к нему читатель имел меньше полувека, затем пришла революция и гонения на церковь. Но неизбежно встает вопрос: может быть, если бы не тянули так с переводом, если бы распространяли его, смогли бы остановить и нравственное одичание, приведшее к кровавой революции? К сожалению, ответа мы никогда не узнаем.
7. Толстой, Победоносцев и другие
«Язык этого перевода, тяжелый, устарелый, искусственно сближенный со славянским, отстал от общелитературного языка на целый век» – такую оценку Синодальному переводу Библии дал российский ученый И. Е. Евсеев, и сделал он это накануне революции 1917 года. С самого момента своего выхода в свет этот перевод стал не только национальной Библией, но и мишенью для критики.
Недостатков в нем находили немало. О фактических неточностях уже было сказано, но самый серьезный, пожалуй, точно был назван Евсеевым, и дело тут не только в устаревших словах, во всех этих «седалищах» и «влагалищах» (не подумайте плохого, речь идет о сиденьях и о ножнах, куда вкладывали меч). Что поделать, этот перевод действительно начали делать, когда Пушкин только учился в Лицее, и преодолеть это отставание от литературной нормы переводчикам и редакторам, пожалуй, так и не удалось.
Главная проблема, пожалуй, кроется в тяжеловесных кальках с древних языков и чрезмерном буквализме. «Но я видел сон, который устрашил меня, и размышления на ложе моем и видения головы моей смутили меня» – так жалуется царь Навуходоносор, и это еще понятно, хоть и неуклюже. А вот когда псалмопевец восклицает: «От прещения Твоего, Боже Иакова, вздремали и колесница и конь», – тут уже и не поймешь вообще ничего. А речь идет о том, что достаточно Богу сказать одно слово – оцепенеет грозное вражье войско (по-видимому, тут есть и намек на исход израильтян из Египта, когда египетские колесницы, пустившиеся за ними в погоню, были смыты морскими водами, и наездники уснули вечным сном вместе с конями).
Возникали вопросы и с текстами положенными в основу перевода. Синодальный перевод, как мы уже говорили, в ветхозаветной части делался в основном с еврейского Масоретского текста, но со значительными поправками и вставками из греческой Септуагинты. Греческий текст традиционно пользовался огромным авторитетом у восточных христиан, но этого не скажешь про иудеев – поэтому специально для них в Лондоне в 1866–1875 годах, то есть практически параллельно с Синодальным, был издан перевод В. А. Левинсона и Д. А. Хвольсона. Его было дозволено распространять и в России, но только «для употребления евреям», как гласила надпись на титульном листе. И это было не единственное издание для них: можно упомянуть издания, подготовленные Л. И. Мандельштамом (выходили в Берлине в 1860-е и 70-е годы) и О. Н. Штейнбергом (Вильна, 1870-е годы). Такие издания, как правило, выходили с параллельным древнееврейским текстом, иногда перевод сопровождался комментариями, эта традиция продолжается и по сей день. По стилю все эти переводы, впрочем, схожи с Синодальным и сегодня они практически забыты. Как нетрудно угадать, Нового Завета в этих иудейских Библиях просто не было.
Но и среди христиан переводческая деятельность продолжалась. Синодальный перевод казался тогда многим возмутительным новшеством, слишком далеким от церковнославянского текста (впрочем, и сегодня есть немало таких ревнителей). И для них был в 1905 году издан в С.-Петербурге Новый Завет в переводе обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева. В нем Иисус с апостолами плавал по Галилейскому озеру не в прозаической лодке, словно простой рыбак, а на целом корабле, и исцелял не каких-нибудь больных на прозаических постелях, а недужных на одрах. Его основной принцип: чем ближе к славянскому, тем лучше, ведь всякий новый перевод для него есть не самостоятельное предприятие, а некоторое улучшение существующего текста. Старые слова заменяются новыми, и каждая подобная замена таит в себе опасность. «Заменяя слово другим, ходячим в разговоре, мы рискуем изменить или ослабить смысл употребляемого в священном тексте термина, – так, например, ставя узнал вместо уразумел, делать вместо творить, примут вместо обрящут, знал вместо ведал… И во множестве случаев нет никакой нужды в этой замене, от которой речь нисколько не становится понятнее, а только вульгаризируется», – пояснял Победоносцев.
Кроме того, делались переводы Ветхого Завета с греческой Септуагинты. В 1870-е годы выходили отдельные книги в переводах епископа Порфирия Успенского, а затем и П. А. Юнгерова (Казань, 1882–1911 годы). Из всех этих переводов наибольшую известность получил юнгеровский перевод Псалтири, переизданный в 1996 году. Он довольно академичен и предназначен, прежде всего, для самостоятельного разбора трудных мест славянского или греческого текста. Для самостоятельного чтения такой текст плохо подходит, а уж для молитвы он и вовсе непригоден. Сразу отмечу, что продолжения эти труды так и не имели – сегодня Ветхий Завет переведен с греческого на основные европейские языки и на украинский, а вот на русском мы довольствуемся перепечатками старых и к тому же неполных переводов.
Выходили вплоть до 1920 года также переводы отдельных книг, выполненные самыми разными авторами, стремившимися передать красоту и глубину, которые открылись им в любимых книгах Библии. Это, к примеру, Послания к Галатам и Ефесянам в переводе А. С. Хомякова; Притчи Соломоновы в переводе епископа Антонина (Грановского); Песнь песней и Руфь в переводе А. В. Эфроса.
Отдельно стоит сказать о переводах Евангелий Л. Н. Толстого. Точнее, это были не переводы – ну разве мог Толстой просто переложить евангельский текст, ничего в нем не исправив? Его «Соединение и перевод четырех Евангелий» вышло в Женеве в 1891–1894 годах и, в сокращенном виде, в России в 1906 году. Это вольный пересказ отдельных страниц Евангелия, проповедующий собственное вероучение писателя. Разумеется, в нем не нашлось места ничему, что противоречило бы его воззрениями: нет в нем места чудесам, включая и Воскресение Христово. Христос Толстого – моралист, вроде самого Льва Николаевича, и никак не более того. А стиль этого текста – полная противоположность победоносцевскому:
«И стал Иисус им толковать про царство Бога, и толковал он это примерами. Он сказал: Бог Отец сеет в мире жизнь разумения, все равно как хозяин сеет семена на своем поле. Он сеет по всему полю, не разбирая, какое куда попадет. И вот попадают одни зерна на дорогу, и прилетят птицы и поклюют. А другие на камни, и на камнях хотя и прорастут, да повянут, потому что укорениться негде. А еще иные попадают в полыни, и полыни задавят хлеб, и взойдет колос, да не нальет. А иные попадут на хорошую землю, те всходят и наверстывают за пропащие зерна и выколашиваются и наливают, и какой колос дает сам-сто, какой сам-шестьдесят, какой сам-тридцать». И немного дальше, про малую закваску: «Как баба пустит в дежу закваску и смешает с мукой, она уж не ворочает ее, а ждет, чтобы она сама закисла и поднялась».
То есть в России и за ее пределами происходило примерно то же самое, что и в остальном христианском мире: при существовании единого национального текста возникали его варианты (протестантские издания Синодального перевода с исключением, насколько это вообще было возможно, вставок из Септуагинты) и новые переводы отдельных книг и больших частей Библии. Одного текста на всех просто не хватало, потому что у людей были разные ожидания и представления. Ну не мог Толстой видеть в Евангелии то же самое, что и Победоносцев, а Победоносцев не мог согласиться с прочтением Толстого. К тому же никакой, даже самый совершенный, перевод не может передать всех оттенков и тонкостей оригинала.
Именно по этим причинам уже ко времени создания Синодального перевода на основных европейских языках существовало по несколько переводов Библии, и новые продолжали появляться. Более того, уже существующие тексты тоже могли редактироваться и обновляться. Раздавались и вполне отчетливые голоса в пользу ревизии Синодальной Библии. Высказывание Евсеева, с которого мы начали этот рассказ, было призвано не уничижить Синодальный перевод, а ясно заявить о необходимости его скорейшего исправления.