Таша

Они ничего не сказали мне, почти не говорили и меж собою, а я металась разумом — устали, как загнанные звери? Так и я устала. А доброе слово — оно придает сил, просто улыбка сейчас подняла бы меня на крыльях… Я стала было говорить что-то, но не понимая того, что творится — вышло неловко. Потому тоже замолкла. Похоже, что ему это не было нужно, иначе он не прятал бы глаз, не отводил их от меня. А кто я ему, чтобы требовать ответа — что сталось-то? И я притихла и просто ждала, когда доберемся до места.

В крепостце, как две капли воды, похожей на ту, что стояла возле нашего поселения, нас ждал отряд. Меня и командира приняли с коней, забегали, устраивая баню, накрывая на стол, разыскивая сменную одежду. Я сидела на лавке в общем доме и ждала. Не рвалась к нему, не лезла настырно узнать — как он? Ко мне подошел Тарус и спросил:

— Тут совсем рядом поселение — Ящеры, десятка два домов. Ты сможешь доехать до них, станет сил?

Я заглянула ему в глаза, отвела взгляд, усмехнувшись.

— Если нужно — доеду.

— Тут тесно — вдвое больше людей, места нет, а там тебе помогут. Бабы обстирают и…

— Не трудись… я поняла.

— Не дури. Я о тебе думаю. Соберемся домой — дам знать.

В Ящерах я отсыпалась. Помывшись, в чистом да на чистом… спала день с ночью. Потом хорошо поела, и в голову не лезло больше ничего лишнего — ни вспоротые животы, ни волки, ни чужие мертвые дети. Корить себя за то, что так сталось, было не разумно. Эта вина навсегда осталась со мною, но уже не убивала. Я припомнила каждый миг там и поняла, что спасти их не смогла бы. Меня давило и душевно утомляло другое, так утомляло, что разум, видно просил покоя — потому и спала ночами и днями.

Домой ехала с обозом. Вперед унеслись десяток человек во главе с командиром, который уже встал на ноги. Сказали — на встречу с войском, которое выступило из столицы — завернуть его назад. Остальные ехали, сопровождая обоз. Главным стал Тарус. Для меня была крытая повозка, и я почти не показывалась из нее. Еду мне носили тоже туда, и спала я там же. Много думала…

Все складывалось в моем уме, все становилось ясно для меня.

Даже когда стали подъезжать к столице, меня не подкинуло от нетерпения и радости, как тогда. Душу пронизало какое-то щемящее чувство — хотелось забиться в глубокую нору и не вылезать оттуда. Ни с кем не говорить и никого не видеть… только Зоряна.

Я обняла старого ведуна, что встречал на пороге, а внутри дома долго не отпускала от себя сына. Глядела и наглядеться не могла. Прижимала к себе, целовала пальчики, перебирала темные волосики. Отдыхала душой…

— Таша, что с тобой делается? Что сталось, дочка?

— А вы разве не видите? Я теперь просто фэйри, — горько засмеялась я, — буду печь пряники для дворца — самое то для меня. На большее теперь не годна. Лучшего не достойна. Может, и вы меня прогоните теперь? Или оставите кухаркой?

— Дура, — плюнул Мастер.

— Ага, — устало согласилась я, — придурастая фэйри, тупая курица. Зорянчику спать не пора? Я вымоюсь и уложу… соскучилась.

Так я и собиралась сделать. Уже уносила маленького спать, когда в дверь застучали, и я замерла. Вцепилась в сына так, что он даже пискнул. Мастер вышел из своей читальни и ждал. Стражник открыл двери, впустил… в комнату вошел Стас. И почти добежал до меня, схватил и обнял меня с сыном на руках.

— Таша, Ташенька, — шептал мне в волосы, — не я должен был ждать тебя, не будет больше такого. Не для меня это… с ума сходил.

Я затихла в его руках, грелась… а потом сказала, может он еще не знает:

— Я больше не ведунья. Лишилась силы — выгорела.

Он отмахнулся:

— Не важно, я все равно не умею видеть такого — не дано. Я хотел спросить — ты не передумала? Я хочу тебя невестой себе, Таша. Но не тороплю, если нужно время подумать.

— Стас, спасибо… не сейчас, — отстранилась я, — мне сейчас… я…

— Я знаю обо всем, что там случилось. И как тебе после такого — думаю со страхом. Так дай мне помочь пережить это! Твой отец, сын… дай и мне отогреть твою душу. Не замыкайся… говори с нами. У каждого бывало подобное и пасть духом, жалея себя — легче всего. Только ведет не туда.

— Заходи завтра, Стас. Мы будем ждать, — вдруг проговорил ведун от окна, — Таша сготовит вкусного… мы с внуком затосковали без ее готовки. Посидим… решим и про вас.

Когда Стас ушел, ведун побыл с нами, пока я укладывала сына, послушал колыбельную… которую я не смогла допеть, потому что перехватило, сжало горло… А потом, когда сынок уснул, тихо сказал:

— Ты в дороге выспалась на жизнь вперед. Пошли говорить, раз сам начальник тайной службы советовал. А то, и правда — «не туда выведет»…

И мы пошли. Свечи зря жечь не стали, сидели в темноте. Ведун помолчал, повздыхал. Потом в сумраке нашего любимого зала послышался его голос:

— Станислас Корбат… Старинный и знатный род. Он в свое время мог стать правителем, но Владислас ненамного опередил — выбрали его. Стас не сильно и моложе… он не озлобился, не стал доказывать, что вышла ошибка. Впрягся и тянул вместе с правителем, вместе с Советом. Достойный человек, умный… сильный. Хочешь его — получишь. Каждый гробит свое счастье сам, — закончил он неожиданно.

— Мое счастье от меня отвернулось, — тоскливо выдохнула я, — он слова мне не сказал за всю дорогу. Взгляда не кинул. Нужно рвать одним разом, раз такая я не нужна ему. Может, со Стасом я быстрее забуду…

— А его-то ты за что — Стаса? Он и слово сказал и взгляд кинул… Разрешишь себя любить, а сама? Ты же не сможешь… Дочка, я понимаю, что тяжко, но расскажи мне прямо сейчас — что там такое сталось? Основное я знаю, но ты расскажи мне про вас троих — кто что сказал, что сделал? Где когда стоял, что говорил? Каждую мелочь мне нужно знать…. я разобраться хочу — что там стряслось? Что с ним? Что с тобой? Отчего допустил это дурной Тарус, да еще и поспособствовал, похоже?

Мы вдвоем с тобой разберемся. Тебе тоже нужно понять, а я помогу всем своим опытом, как только смогу. Начни с того, как вы остались одни там, когда ушел отряд.

Когда я дошла в своем повествовании до того, как Юрас решил не отдать меня в руки степняков и чуть не заколол ножом, ведун тихо выдохнул: — Раз… но это не то…

— Что — раз?

— Не справился, допустил до края, не уберег. Как командир не рассчитал, не увидел опасности, как мужик не смог уберечь от нее свою женщину.

— Да они все по моей указке делали, слушаясь привидов! Что от него зависело тогда?

— Раз, Таша… давай дальше.

Когда рассказала, как степняки сорвали с них обувь и одежду до исподнего, вязали, избивая при этом, ведун сказал:

— Два… Самому сдаться без боя в руки врага, отдать тебя. На твоих глазах принять позор, дать себя унизить… но и это не то.

— Да что вы такое говорите?! — почти заорала я, сразу испуганно прикрыв рот ладонью. Не разбудить бы Зоряна…

— Я так просила. Это я велела им так поступить. Не ушли ведь, не послушались — одну не оставили, так что — умереть возле меня должны были? Я велела всеми силами беречь свои жизни, сказала, что он нужен мне… сыну.

— Ты знаешь, что такое его воинский дар? Не умение — стрельба из лука, сабельный бой… а талант командира? Когда предвидишь, чуешь, отвечаешь за всех, знаешь то когда отдать бразды управления в другие руки, а когда принять их обратно. Ты тогда стала там главной, от тебя зависел исход похода. Не от него! Он это понял, потому и подчинился этому. Доверился тебе.

— Это что — так тяжко? Довериться мне?

— Тяжко быть вынужденно слабым, не мочь защитить. Тяжко наблюдать то, что от тебя уже не зависит, а рвет душу на части. На его глазах тебя вязали, тискали… так же? Дальше, Таша, дальше…

А дальше я рассказала про главного идола, про наш разговор с ним, про то, как едва не удушили Юраса, как пнул его ногой степняк. И ведун сказал: — Три…

— На что ты обрекла их обоих, дочка, пойми… не женским умом, а умом воина, мужика, терпящего унижение на глазах…

— Да что тут такого?! — взвилась я, — что такого в том, чтобы просто выжить? Чего в нем убыло от этого? Я что — не знала, что он тогда не мог противостоять? Да я сама просила его об этом — для дела! Что за надуманная дурь такая? Он выждал, проявил воинскую хитрость, он победил, а не они! Что хорошего — сгинуть вместо этого даже в самой славной сабельной сшибке?