Таша

В дверь стукнули и я опомнилась. Вышла все же наружу, дала увести себя и услышала стук калитки за спиной. Плакала от счастья всю дорогу, пока домой шла.

Бабка ждала меня. Я кинулась к ней и засмеялась, руки ей целовала. Так благодарна была за то, что научила, направила. Что бы я без нее делала? Так бы и сидела, ждала, не знаю чего. Она тихо гладила меня по плечам и говорила:

— Ты только многого не жди, Ташенька. Может и не позвать тебя больше.

— Да и ладно. Мне хватит, вот веришь? До самой смерти моей хватит. Только бы дочка родилась от него.

— Будем надеяться. Береги теперь себя, тяжелого не таскай, первое время следует быть осторожной. Жаль только, что не смогу я помочь тебе с дитем, — вздыхала она, вытирая морщинистые щеки от слез, — нюх пропал совсем. А когда нюх пропадает, это верная примета — недолго осталось… так то…

Глава 2

Он меня больше не звал, хотя я, конечно же, ждала. А вскоре примчался стражник с известием о нападении на крепость. Не сходя с коня, заорал, чтобы прятались, закрывались в погребах. И рванул поводья… конь взвился, встал на дыбы, разворачиваясь на дорогу к крепости… Из всего что сталось потом, это запомнилось для меня самым страшным — зрелый сильный мужчина, воин, стремящийся в битву, к своим товарищам, спешащий на встречу со смертью. Так и не узнала потом — выжил ли? Как пережила его семья, если вдруг — нет?

Я многое поняла тогда, сидя в темном погребе — и о стражниках, и о себе, и о том, что самое важное в жизни. Для того воина — его воинский долг, а для меня — долг перед своим будущим ребенком. Его отец сейчас защищает нас, жизнь свою кладет. Все для того, чтобы выжила моя дочка, чтобы счастлива была, хотя сам он того не знает и не узнает никогда. А что ее ждет здесь? Клеймо проклятой с самого рождения? И я вот так, как бабка, буду провожать свою кровиночку к неизвестному мужику? Обреченно проливая слезы и не зная другого выхода? Понимая, что она всю жизнь будет одинока, как все мы, и согнется, состарится раньше срока? Не бывать этому!

Мы прятались вдвоем в глубоком погребе, задвинув тяжелый кованый засов, пока не застучали в дверь и позвали наружу. До нас ворог не дошел. Застава заслонила собой, жизнями молодыми отстояла.

Люди собирались на площади, подгоняли подводы с подушками сена — забрать раненых по домам. Тех, за которыми не нужен уход ведунов и которых уже отбили у смерти. Которым просто нужно время, чтобы встать на ноги. Я молча стояла и смотрела, боясь спросить, узнать — выжил ли он? Лучше было не знать ничего, будто просто уехал он со сменой, живой и здоровый.

На следующий день уже знали все — что стража отбилась и, хоть и полегло их много, но командир выжил. Слаб только был то ли от удара, то ли надорвался в битве. А еще через день, оставив новую смену в крепостце, он умчался с усиленным отрядом на выручку кому-то еще. Мне рассказали про это, и я тихо повернулась и ушла сажать хлеба в печь — тесто подошло с вечера. Только пряники печь не стала, может — потом когда? Когда станет хоть немного легче и уйдет страшная тоска, пригибающая к земле. Лакомства с тяжелой душой делать не следовало.

После всего этого прошло совсем мало времени — две седьмицы. Мы с бабкой уже знали, что я дочку жду, когда она уснула днем и не проснулась — время ее пришло. Наплакалась я в эти дни так, что глаза почти не открывались. За всеми своими так плакала — любила очень. Добрая она была и безобидная — моя вторая бабушка. Жаль было класть ее в мерзлую землю, лучше бы умерла весной или летом — по солнышку и теплу. Чтобы, как сестра ее — лепестки от цветущей яблони падали на усталое лицо в домовине, на добрые руки…

Ничего больше не держало меня здесь, ничего не нужно было. И я поговорила с Головой поселения о том, чтобы продать дом и пекаренку. Договор нужно было выполнять — стражам без хлеба никак. Он не сильно отговаривал меня, особенно когда я сказала, что дочку жду. Понимал, что сама все равно скоро перестану справляться. Поэтому отсчитал мне в руку монеты и сказал, что думать будет. Я до последнего занималась своим делом, а потом в наш дом пришла знакомая мне молодая семья, отселившаяся от старших — муж, жена и двое деток — десяти и пяти лет. Я им показала и рассказала все о своем доме. Провела к корове и курам. Поводила по заметенному снегом огороду, чтобы знали, где и что в зиму посажено.

Мне разрешили пожить в доме еще пару дней, пока не собрался обоз, чтобы отвезти выздоравливающих раненых в ближайший город. С ними уезжала и я — искать сильного ведуна, который снимет проклятье с нашего рода. Я заплачу все деньги, что у меня есть, чтобы оно не висело над дочкой. А мало их будет, то и работать стану на него хоть и всю свою жизнь.

Когда обоз тронулся, прислушалась к себе и улыбнулась — на душе было легко и светло. Знала, что поступаю правильно.

Зимняя дорога всегда трудная. Но я хорошо подготовилась, зная это — тепло оделась и обулась, голову повязала поверх легкого платка теплым, пуховым. Только глаза да нос конопатый выглядывали наружу. Из всего добра, что нажила семья за долгие годы, взяла с собой только одежду, что поновее, да крепкую обувку. Понимала, что новое покупать, скорее всего, будет не на что. Все мое добро поместилось в две мягкие сумы, на которые я и опиралась, сидя в повозке на пахучем сене.

Мне поручили приглядывать за двумя израненными стражниками, что не могли еще вставать, но остаться в нашем селе не захотели. Я кормила их, помогала повернуться с боку на бок, давала пить. Молодой ведун, что отвечал за обоз, сказал, что парни потеряли много крови и им полезно частое теплое питье. А где же его возьмешь на морозе — теплое? Про то, что мне поручают следить за ранеными, я узнала еще до отъезда и сразу придумала, что буду делать. На стоянках наливала горячий целебный настой с костра в небольшую бутыль, что захватила из дому и прятала у них возле тела. Парней тепло одели и укрыли, и от горячей бутыли они тоже грелись. Как им помогали справлять нужду, я не знала. Только становились на стоянку — меня отсылали в сторону.

Они не были в беспамятстве, и мы познакомились с ними, много говорили. Того, что выглядел моложе, звали Хараздом, а второго, который взрослее — Микеем. Про бой возле крепости они не захотели рассказать, как я ни выспрашивала. Зато шутили и заигрывали со мной. Я их не понимала, для меня это было непривычно и странно. Будто не меня они видят перед собой, а кого-то другого. Иначе не называли бы красавицей, не улыбались всю дорогу, не смешили бы до колик в животе.

А потом поняла — ночью. Я ложилась спать в одной повозке с ними, только головой в другую сторону. Сапоги снимала и совала в сено под себя, чтобы совсем не промерзли к утру. А ноги мне велели класть меж ними, чтобы не замерзнуть. Первую ночь так и спали — под теплым общим пологом и меховыми накидками. Я выспалась, хоть и просыпалась часто, прислушиваясь — может, им понадобится чего?

А во вторую ночь проснулась от того, что на моем колене лежит горячая чужая рука. Гладит теплый чулок, сжимает крепко ногу. Спросонку не поняла — лягнула пяткой, а в ответ раздался болезненный стон. Я подхватилась, кинулась шарить руками:

— Прости, прости, по ране попала? Я спросонку, нечаянно… показалось мне видно, померещилось. Ты скажи, если нужна помощь, я ведуна позову, — шептала, раскаиваясь.

В ответ услышала злой голос Харазда:

— Ничего ему не надо! Померещилось, значит, ей? А, Микуша? А что именно тебе померещилось, ты скажи, скажи. Мы с ним вдвоем решим — какая такая помощь ему нужна?

— Да ладно ты… я ничего плохого не хотел. Рука сама спросонку… спите уже, весь обоз подымете, — тихо и совсем не сонным голосом ответил Микей.

— С-собака драная, дай мне только встать…

— Спи, сказал! Понял я все. Спи, Ташенька, поговорим потом, как доедем.

— Ты это что себе…? — опять дернулся его товарищ.

— Спи, сказал! Угомонись уже.

Стихли все, только долго еще не спали. Слышно было по дыханию. Потом Микей попробовал повернуться на бок. Я подхватилась помочь и услышала сказанное почти со злом: