Некого больше убивать

Об этой опасности партнеров предупредил еще доктор Плоткин. Он сказал, что психологическое воздействие, которое Мелинда оказывает на людей, возвращается, бессчетно приумноженное, на нее же. И Мелинда вряд ли выдержит, это может сказаться и на ее психическом здоровье, на ее понимании сути вещей.

Тогда, и это было последний раз, Гарри и Марти недооценили сказанное доктором — попросту не поняли. Но прогноз быстро сбылся: у Мелинды резко возросла самооценка. Ей сумели внушить, что только из-за отсутствия школы она не может достичь вершин актерского мастерства и играть не только сексуальных куколок. Мелинда уезжает в Нью-Йорк учиться. Ей становится в тягость мужлан Джон Мантиньи — и она с ним разводится. Ему на смену приходит знаменитый писатель…

Впрочем, не стоит повторять эту известную историю, рассказанную в тысячах газет и книг. Историю Мелинды Монтрей. Здесь же о том, какое место в ней занимали «Стардев» и… Гарри.

Всякий раз, когда Гарри должен был встретиться с Мелиндой, все его существо пронизывало беспокойство. Он знал, как трудно ему будет подавить страсть и унизительное мальчишечье воображение, но еще больше Гарри боялся обнаружить нежность к этой женщине, которую он однажды застал жертвенно пьяной, потерянной и готовой к любому надругательству. Гарри понимал, что все быстро поменялось и Мелинда с его жреческой помощью из жертвы превратилась в божка. Но все равно эта жалостливая нежность и… эта страсть.

Мелинда, кажется, все чувствовала, и, может быть, память о его робко прикоснувшихся к ней губах побуждала ее всегда чуть насмешливо и поощрительно улыбаться Гарри — своей лучшей то ли по кино, то ли по жизни улыбкой. А вот Марти Мелинда отчетливо ненавидела. При встрече с ним у нее портилось настроение, в глазах появлялся страх. Но на языке — оскорбления. Да, она боялась Марти и заставляла себя говорить ему гадости, напружинившись, словно кошка перед бульдогом. Ходил слух, что у нее что-то было с Гаруччи-старшим. Не могло не быть…

Теперь, вырвавшись в Нью-Йорк и оказавшись, благодаря новому мужу, в далеком, как ей казалось, от Голливуда круге интеллектуалов, она почувствовала свободу. Она еще не понимала, что все эти нью-йоркские мэтры режиссуры, фотографии, драматургии, включая мужа, сознательно или неосознанно стремились попасть именно в Голливуд под ее высоко взлетевшей звездой. Так стремились, что закрывали глаза на несовместимость ее затребованного временем и публикой Божьего дара со своими эстетическими и философскими концепциями. Им тоже хотелось всенародной славы и больших денег, и они переделывали Мелинду под себя.

А Мелинда думала, что обретает свободу и верила сладкой сказке о своем нераскрытом драматическом призвании. Она расторгла контракт со «Стардевом», а от студии, по внушению новых нью-йоркских друзей, потребовала право на утверждение сценариев, режиссеров, и даже партнеров по фильмам. Слишком много она потребовала, и поэтому не получила ничего, кроме обещаний. Боссы, конечно же, были заинтересованы ее снимать, но не ценой развала системы. «Ты еще приползешь!» — прошипел ей при встрече Марти. — «Забудь, сукин сын!» — был ответ.

Мелинда не снималась больше двух лет. Недоумевала публика, заскучал прокат. Но хуже всего было самой Мелинде. Она видела, как на глазах бледнеет и сужается ореол обожания, как все дальше обходят ее газеты, как начинает терять к ней интерес даже сделавший на нее ставку нью-йоркский круг. Мелинда уже поняла, что это была именно ставка, что ею хотели воспользоваться, а взамен она ничего не получила.

У нее кончились деньги… Муж ничем не мог ей помочь. Он был из мира, где трагедии Шекспира читают в детстве, а не на краткосрочных актерских курсах. У них не было ничего общего, кроме постели. Но в постели она знала любовников и получше.

Мелинда так хотела подняться, так хотела свободы!.. А реальность говорила, что она должна вернуться туда, откуда пришла. Это было невыносимо. Мысли о том, что все летит под откос, и бессилие что-либо изменить вымотали ее. Вернулись прежние неврозы, вернулась бессоница, Мелинда снова начала много пить.

Однако ей повезло: появился чудный сценарий, на роль в котором не мог претендовать никто, кроме нее. Роль неустроенной, пьющей и поющей девушки из джаза, которую находит большая любовь. Но никто не хотел Мелинду приглашать, хотя по контракту со студией она задолжала несколько фильмов. Бен Моррис, только услышав о ней, заявил: «Я не хочу больше слышать об этой суке! Мы ее будем судить — вот и все». Ламми, как обычно, уходил в сторону. Настаивал Гарри и… настаивал Марти, хотя без контракта с Мелиндой, «Стардеву» это не обещало ни цента. Понять, что происходит, Гарри не мог, хотя поддержка партнера его радовала: сомневаться в том, что Мелинда получит роль, уже не приходилось.

С тем он и появился в нью-йоркской квартире Мелинды. И она вновь была пьяна, хотя знала о его приезде.

— А вот и ты, Рыжик! — встретила она его. — Давно не встречались. Ты всегда появляешься, когда я никого не хочу видеть.

— Я могу и уйти.

— Нет уж. Ты мне как раз приятен. Ведь ты меня любишь? Не отпирайся… Помнишь, как когда-то ты попытался меня поцеловать?… Помнишь-помнишь!.. А хочешь еще?… Ну, давай, я тебя поцелую… — И Мелинда прислонилась к его губам.

Руки Гарри рванулись и обхватили Мелинду, он прижал ее к себе и чувствовал, что нет на ней ничего под китайским халатом — только грудь, в которой он мог бы спрятать свое пылающее лицо, только…

— Не-е, мне нельзя, — отстранилась Мелинда. — Я теперь замужняя женщина, очень даже порядочная… А ты хочешь выбить меня из круга. Вот ты приехал зачем? Уже вижу — вернуть меня в Голливуд… А я не хочу туда возвращаться. Сейчас не хочу. Потому что знаю: ничего нового вы для меня не придумали… Да и мне нечего предложить, кроме вот этого… — и Мелинда распахнула халат. — И никто не знает, может, все-таки что-то есть у меня под этим всем. Что-то кроме тела… И я не знаю…

— Мелинда, это — замечательная роль… — заговорил пришедший в себя Гарри.

— Все замечательно, — грустно сказала Мелинда. — Завтра я вернусь, а послезавтрашнего дня у меня уже не будет. Нельзя одну и ту же роль играть бесконечно.

Через три недели Мелинда приехала на съемки. Гарри приготовил для нее домик, приставил к ней экономку, парикмахера, шофера с машиной и все того же Пола Келли. С Мелиндой были серьезные психологические проблемы. Те же — она пила и ее мучала бессоница, и не те — нью-йоркские интеллектуалы убили в ней уверенность в себе, научили бояться камеры. Келли требовался постоянно — для снятия стресса, контроля за алкоголем, барбитуратами. Если в какой-то вечер его не было рядом, можно было забыть про съемки на следующий день — Мелинда или не приезжала, или оказывалась сонной, пьяной.

Легче с этим было, когда съемки проходили не в студийном павильоне, а в Санта-Барбаре — на вилле, на пирсе, на яхте… Гаруччи. Сначала Мелинда категорически отказывалась ехать на эту виллу. Но убедило ее то, что хозяин в это время был во Франции, а на вилле постоянно гостил Мо Плоткин. По вечерам он составлял ей компанию, слушал ее исповеди, наставлял. С ним она не пила, с ним проходила ее бессонница, возвращалась уверенность.

Однажды долго не могли снять одну из финальных сцен — когда героиня и герой счастливо соединяются на яхте. Сцена получалась или совсем не сексуальной, или совсем вульгарной. Три дня срывались дубль за дублем, все нервничали и больше всех Мелинда. Каждый раз она убегала к себе в уборную и снова и снова проигрывала сцену со своей привезенной из Нью-Йорка репетиторшей, и каждый раз все заканчивалось перебранкой с режиссером, слезами и скандалом во все той же уборной. А дубли получались все хуже и хуже, и уже не было никакой надежды, что Мелинде удастся выйти из пике.

Тогда-то Марти и позвонил Мо Плоткину, а как только тот приехал, попросил всех приготовиться к съемке. Доктор вошел в уборную, и немедленно оттуда вылетела разъяренная репетиторша. А минут через 15 вместе с доктором вышла Мелинда, улыбающаяся и счастливая. Сцену сняли за полчаса, как говорится, на одном моторе, и пораженный режиссер еще долго не мог покинуть свое кресло — так и сидел, обалдело глядя на место, где только что состоялась любовная сцена.