Страница 87 из 89
Лобов сидел и молчал. Если бы не выступивший у него на лбу пот, то можно было бы понять, что всё, о чём я ему говорил, его не касалось. Я сделал паузу и, повернувшись в сторону Цветаева, произнёс:
— Может, не будешь его воспитывать, ему всё равно осталось не так много, первый суд во вторник, а там и второй не за горами. Если его ещё не приговорят к расстрелу по первому суду, то по второму, это точно, поставят к стенке.
— Слушай, Виктор, неужели ты такой кровожадный? — сказал Цветаев. — Зачем тебе эта лишняя кровь? У него же жена, ребёнок. Ну, ты убьёшь Лобова, ну, а в чём виноваты они?
— Интересный вопрос. Скажи, а в чём перед ним виновата моя жена и дочь. Он заказывает меня, а они причём? Я бы не стал этого делать, если бы этот человек смирился со своим наказанием. Сейчас он совместно с адвокатом пытается сломать это дело. Они вышли на прокуратуру, бандитов. Где у меня гарантии, что он и дальше не захочет моей крови, и тихо будет отбывать свой срок? Если враг не сдаётся, то его нужно уничтожать, а не жалеть. Жалость может придать ему силы, и он подумает, что это сродни трусости и начнёт плести снова свои интриги, надеясь на реванш.
Лобов внимательно прислушивался к нашему разговору, пытаясь угадать, на что настроен я, на мир или его ликвидацию.
— Ладно, я пошёл, извини, зайду в другой раз, — произнёс я и вышел из кабинета.
Вторую часть плана должен был осуществить Цветаев.
— Чего молчишь? — спросил Цветаев. — Дурак ты, Лобов. На что ты рассчитываешь, мне непонятно. Если Абрамов захочет, он сотрёт тебя в лагерную пыль. Если ты рассчитываешь на адвоката, то он человек денег. Есть у тебя деньги, есть и адвокат, нет денег и ты в жопе. Он здесь намутит и отчалит в Москву, а ты так и останешься вот здесь, в этом изоляторе, то есть у Абрамова.
Лобов сидел и молчал. Он никак не мог поверить, что Рязанцев сдал его и его связи. Но дыма без огня не бывает, если Абрамов сказал о Рязанцеве, то значит, что он его развалил. Второй суд тогда наверняка поставит точку на его жизни. А жизнь он научился ценить, находясь в изоляторе. Он слушал Цветаева, и в нём всё сильнее и сильнее возникало желание жить, пусть в тюрьме или на зоне, но жить. Он мысленно представил жену с ребёнком стоящими у ворот церкви и собирающими милостыню, и ему стало до слёз обидно за себя. Перед его глазами в считанные секунды прокрутилась вся его жизнь с самого детства до настоящего момента. Он вспомнил дни, когда у семьи не было денег, он по-новому пережил это чувство бедности. Это чувство затмило другое, то мнимое его богатство, вокруг которого, словно мухи, кружили все его друзья и знакомые.
— Всё повторяется в этой жизни, — подумал он про себя. — Жизнь, словно дорога, только для одних она прямая, а для меня — по кругу.
И сейчас этот круг замыкается не только на нём одном, но и на его семье.
— Извините, гражданин начальник, — произнёс Лобов, обращаясь к Цветаеву. — Отправьте меня в хату, я очень устал. У меня сильно болит голова, и я перестал соображать, о чём Вы говорите.
— Хорошо, Лобов, — сказал Цветаев, — в камеру, так в камеру. В камере ты и подумай над словами Абрамова. Он человек слова, я его знаю давно. Правильно он говорит, смирись, отсиди и иди домой. Затеешь шум не по делу, можешь и пожалеть об этом.
Цветаев вызвал конвой, и Лобова повели в его камеру.
Лобов вошёл в камеру и, не говоря ни слова, молча прошёл к своей койке и лёг на неё.
— Слышишь, Фомич, чего тебя кум дёргал? — поинтересовался сосед по койке.
— Да так, тёр о жизни.
— Смотри, Фомич, так и не заметишь, как наденешь барабан на шею. Они, суки, умеют это делать.
— А ты это откуда знаешь? Может быть, барабанишь ему? — спросил Лобов.
— Ты что, Фомич? За такие дела на перо поставить можно!
— А ты попробуй, — произнёс Лобов и отвернулся лицом к стене.
Он лежал с закрытыми глазами и думал о своей жизни.
— Может, и прав кум, — думал он.
Что даст ему этот демарш в суде, который хочет устроить этот Разин? Абрамова это не остановит, и он тогда выполнит свое обещание. Если Рязанцев развязал язык, то ему конец. Покушение на жизнь руководящего работника МВД — это не кража кошелька у старухи. Здесь могут пришить всё, что угодно, даже терроризм. От этой мысли Лобов с силой сжал зубы.
— Если бы у меня была воля, — подумал он, — я бы сорвался отсюда и осел бы там, где тепло и нет никаких проблем.
Сейчас он вспомнил свою жену, которая неоднократно советовала ему уехать из Елабуги, и очень жалел, что не послушал её в тот момент, надеясь на фортуну. Он снова, уже в который раз, вспоминал свой сон и ту старушку, которая, стараясь не обидеть его, растолковала ему тот сон. Действительно, вот она, эта стена, которая навсегда отделила его прошлое от будущего. Там, за стеной, были власть, деньги, а здесь унижение и полная неизвестность. Что его ожидает после суда, он не знает.
Да, жизнь это дорога. У него было шоссе, по которому он мчался, не замечая поворотов. Ему казалось, что его невозможно остановить, он, словно танк, подминал под себя людей, предприятия. Деньги, словно дождь, падали на него сверху, и он перестал их уважать, так как просто привык к ним, как привыкает человек к рассвету и закату. Теперь он, лёжа на этой жёсткой тюремной койке, понимал, что тогда просто зарвался, потерял чувство осторожности. Он бросил вызов системе, у которой был карательный орган в лице МВД. Он не учёл одного, что система состоит из сотен людей, способных не только думать, но и действовать. И это пренебрежение к системе привело его на эти нары. Здесь вопросы уже решали ни деньги и не связи, а паханы, для которых ты никто.
От этих горьких мыслей Лобову стало не по себе. Он поднялся с койки и направился к столу. Взял свою кружку, чтобы допить остатки утреннего чифиря, но она оказалась пустой.
— Кто выпил мой чифирь? — спросил он.
В камере повисла тишина. Позариться на чужое, не принадлежащее тебе имущество, считалось в камере большим преступлением.
— Фомич, может, ты его сам и допил, прежде чем направиться к куму? — произнес сосед. — Сам допил, а теперь начинаешь права качать, предъявлять не по делу?
Лобов окинул взглядом лица сокамерников. Взгляд его не сулил ничего хорошего, и многие под его тяжелым взглядом стали отводить свои глаза.
— Это ты, сука? — произнёс он и схватил сокамерника за горло.
Он с силой сжал его горло. Лицо мужчины стало багряным, глаза начали выкатываться из орбит. На помощь мужику бросились осуждённые, пытаясь растащить их в разные стороны. Наконец, им удалось это сделать, мужчина стал откашливаться, а затем, повернувшись к Лобову, произнёс:
— Фомич, ты что творишь? Я не при делах, чифирь твой сосед высосал, а не я. Ты с ним разберись, а не со мной.
Лобов развернулся и что есть силы, ударил соседа в лицо кулаком. Тот охнул и, отлетев метра на три от Лобова, ударился о стенку головой.
— Может, опустим его, крысу? — произнёс один из арестантов.
— Пусть живёт пока, — сказал Лобов и снова лёг на койку.
Утром я плотно позавтракал и поехал на работу. Выслушав доклад дежурного по МВД, я направился в свой кабинет. По дороге меня перехватил Костин. Мне ничего не оставалось, как проследовать за ним в его кабинет.
— Ты в курсе, что сегодня суд Лобова? — поинтересовался он у меня.
Я молча кивнул.
— Как ты думаешь, им удастся сломать это дело? Ведь это первое дело по бандитизму со времён «Тяп-Ляпа».
— Не думаю, Юрий Васильевич. Слишком серьёзны доказательства.
— Ты, как всегда, Абрамов, не оцениваешь политическую составляющую этого процесса. Это же первое дело по статье «Бандитизм» в новейшей истории не только Татарстана, но и России. Одного нашего желания осудить Лобова по этой статье мало, нужно желание верхов.
— Вы знаете, я за эти верха не отвечаю. Мы с Вами честно сделали своё дело, разоружили такую большую банду. Вы только вспомните, сколько оружия мы у них изъяли. Этого оружия вполне хватило бы на целую роту солдат. Пусть наше правительство подумает не только о престиже республики, но и о жителях республики. Вы же знаете, что даже не заряженное оружие раз в год стреляет, а здесь сколько его! Всё, что можно, я сделал, Юрий Васильевич. Думаю, что Лобов выберет лучший вариант. Сейчас он на мели, денег нет, и второй суд он оплатить не сможет. Об этом я ему рассказал достаточно подробно.