Казанскй треугольник

Мужчина стал пристально разглядывать молодых людей. Его взгляд остановился на Алмазе, и тому показалось, что вот сейчас он укажет на него пальцем. Алмаз без страха сам уставился на него, отчего водитель, не выдержав, отвел глаза.

В глазах водителя Алмаз видел страх, который был еще тогда, на улице Кирова, когда они перегружали меха из контейнеров в рефрижератор. И сейчас мужчина смотрел такими же глазами, полными ужаса, как и в тот памятный день четырнадцатого апреля.

Мужчина перевел взгляд на следующего. И отрицательно покачал головой, давая понять, что никого никогда не видел.

Следователь Курамшин, который вел дело, был шокирован результатами опознания и не сразу смог что-то вразумительное сказать. Только через некоторое время до него дошло, что опознание, которое он проводил самостоятельно, без согласования с руководством, практически свело всю работу уголовного розыска на нет. Курамшин понял, что подобную ошибку ему никто не простит и, стараясь исправить положение, предложил мужчине повнимательней вглядеться в лица.

Мужчина вновь пробежал глазами по лицам парней и снова закачал головой.

«Он не узнал меня. Это точно. Он и не мог меня узнать, он видел только Андрея», — лихорадочно соображал Алмаз.

Он, не читая, подписал все необходимые документы, которые передал следователь.

Душа его ликовала, и он, давший себе слово не подписывать ни одного документа без присутствия адвоката, с удовольствием нарушил обещание.

Его вели по коридору. Несмотря на сильную головную боль, Алмаз с улыбкой вспоминал разочарованное лицо следователя, наглядно свидетельствовавшее о крахе задуманного им эксперимента.

Лиля пришла в МВД по повестке следователя и сидела у него в кабинете уже более часа. Все это время она, не переставая, плакала.

— Подумай о ребенке! Мы прекрасно знаем, что ты шила шубы по просьбе Маркова, а шкуры тебе привозил Алмаз. Все, что я тебе говорю, основано на показаниях твоих же соседей и друзей, которые неоднократно видели, как они заносили к тебе шкуры. Ты думаешь, они их у кого-то скупали? Нет, дорогая, это были краденые шкуры, именно те шкуры, которые мы обнаружили в сарае у родственника Алмаза. Ты или все расскажешь и сейчас уйдешь домой, или мы тебя арестуем, и ты пойдешь по делу как соучастница преступления! Подумай хорошенько! Тебе это нужно, ты же беременная, неужели хочешь в зоне родить? — твердил ей следователь.

Надо сказать, следователь Курамшин изрядно блефовал, так как у нас вообще не было никаких показаний — ни ее друзей, ни соседей. Нужно было спасать положение, и он с особым рвением и пониманием колол беременную женщину.

Следователь налил в стакан воды и протянул Сулеймановой. Лиля взяла стакан и поднесла ко рту. В кабинете отчетливо слышался стук зубов о стекло. Руки девушки мелко дрожали, и вода маленькими струйками стекала из уголков ее губ.

— Своим молчанием, Лиля, ты не спасешь ни Алмаза, ни Максима! Неужели не понимаешь этого? Еще раз тебе говорю, если все расскажешь, я обещаю тебе, что ты останешься на свободе и родишь своего первенца в нормальном родильном доме, — продолжал следователь.

Лиля поставила пустой стакан и, глядя ему в глаза, тихо спросила:

— Вы обещаете мне, что меня не посадят, и я смогу родить ребенка в нормальных условиях?

— Да, я тебе это обещаю, — уверенно заявил следователь.

Лиля снова заплакала. Закончив плакать, она достала носовой платок и промокнула им уголки глаз.

— Пишите, — тихо произнесла она и стала не спеша рассказывать.

— В конце осени прошлого года я познакомилась с Марковым Максимом, который предложил мне работу, а именно пошив шуб в домашних условиях. Он привез мне скорняжную швейную машинку. Где он взял ее — я не знаю. Первое время овчину привозил Максим, а затем — Алмаз. Я никогда не интересовалась, откуда у них эти шкуры, и всегда считала, что ребята их покупали на законных основаниях. Сама я шубы не продавала. Первое время их забирал Максим, а затем стала приходить неизвестная женщина. Как ее зовут — не знаю. Она просто приезжала и забирала у меня сумки с шубами. Но это продолжалось недолго. После этой женщины шубы забирала другая женщина, которую я тоже не знаю. За все это время я сшила около двадцати шуб. Со мной, как правило, рассчитывался Максим.

— Ты шила шубы только из овчины или из других мехов тоже?

— Несколько шуб, две или три, я сшила из норки. Эти меха приносили, как правило, сами заказчики. Откуда они их брали — не знаю.

— А Максим или Алмаз не приносили тебе подобные меха? Норку?

— Нет. Подобные меха они никогда не приносили.

— А кого из друзей Алмаза и Максима ты знаешь? С кем они дружили, общались? — спросил ее следователь.

— Друзей Максима и Алмаза не знаю. Алмаз в последние три месяца практически ни с кем не встречался. Все это время мы проводили с ним вдвоем.

— Ты не подскажешь, где Алмаз был в ночь с тринадцатого на четырнадцатое апреля? Ночевал ли он у тебя или куда-нибудь уезжал?

— Я точно не помню этот день, но думаю, что был у меня. Если бы он куда-нибудь уезжал, я бы запомнила этот день.

Следователь был доволен собой. Он протянул лист допроса и попросил расписаться.

Когда Лиля ушла, он тут же направился ко мне.

— Я выписал следственные поручения, — сообщил он, показывая мне протокол. — Необходимо срочно допросить всех соседей Сулеймановой. Прошу вас направить людей и доставить их ко мне на допрос.

Максим вот уже более двух недель находился в камере ИВС МВД. Его новый сокамерник Сергей Фомин относился к лицам, имеющим авторитет среди заключенных, и учил Максима новой жизни — жизни заключенного.

Максим хорошо помнил наставления Андрея, как себя вести в камере, что можно делать, а чего нельзя ни при каких обстоятельствах, и поэтому его вопросы к Сергею были больше для проверки. Его понятливость и даже любопытство подкупали Сергея и тешили его самолюбие.

— Сергей, — как-то обратился к нему Максим. — Почему ты все время задаешь мне вопросы, а о себе ничего не рассказываешь?

Сергея вопрос застал врасплох, и немного помявшись, тот ответил:

— А зачем тебе моя жизнь? Она не так интересна, как твоя. У меня никогда не было машины, и я никогда не крутился в тех кругах, где ты.

Камера сблизила их, и они вечерами часто рассуждали и спорили обо всем.

У Сергея всегда имелось свое мнение, и Максиму интересно было слушать этого человека.

О том, что Сергей имеет богатый криминальный опыт, свидетельствовало его тело, пестревшее от наколок. Рассматривая его, Максим часто интересовался их смыслом.

— А я могу наколоть такую? — иногда спрашивал он.

— Сейчас можно наколоть все, что угодно, — отвечал Сергей. — Сейчас сидельцы забыли закон, и каждый пидар колет себе все, что захочет.

Сергея часто вызывали на допросы, и в минуты, когда Максим оставался один, какое-то непонятное чувство тоски накатывало на него. Он часто думал о матери, и ему до слез становилось жалко ее, о Светлане, по которой он скучал все сильнее. Он верил ей и надеялся, что она не оставит его и мать. О том, что она его не забыла, стало ясно уже после того, как она наняла ему опытного адвоката.

Максим не без улыбки вспоминал, какие лица были у оперативников, когда во время его допроса в кабинет вошел адвокат. Именно с этого момента у Максима не пропадала уверенность, что он выберется из этой ситуации.

— Главное, не загрузись разбоем. Все остальное — чепуха, и при самом плохом раскладе тебе максимально впаяют лет пять, — вспоминал он слова адвоката.

В камеру после очередного допроса ввели Сергея, и тот с отчаянием рухнул на лежак.

Максим налил воды в кружку и протянул ее другу.

— Что случилось? — с сочувствием спросил Максим.

Сергей поднял глаза и с безнадежностью произнес:

— Плохо мне, Максим. Они нашли свидетеля, и теперь мне не вывернуться. Пятнадцать лет у меня в кармане в лучшем случае, а в худшем — намажут лоб зеленкой и в расход.