Мой проводник

— Кхм, что ж, — откашлялась отчаянно-пунцовая Гермиона. — Спасибо, министр. Ему и правда было необходимо чувствовать поддержку того, кто принадлежит его дому.

— Ты ему дала больше, чем простую поддержку. Хотя я тебя искренне не понимаю, если честно. Я бы многое отдал за такого друга, как ты, Гермиона. Поэтому, пожалуйста, сообщи ему про Нарциссу. На тебе не должен сработать закон про гонца, принесшего плохую весть.

Ах, если бы вы знали, Министр, насколько далеки от истины.

— Я сделаю это, Министр. Когда похороны? Где? Что мне сказать Малфою?

— Оу, тут, боюсь, я помочь ничем не смогу. Ему запрещено посещать наш мир и связываться с кем-либо отсюда, а его приход на похороны нарушит все запреты, наложенные на него.

— Но, Кингсли! — возмущенно задохнулась Гермиона. — Это же его мама! Как вы можете?! Неужели нельзя сделать исключение?

— Гермиона, ты не хуже меня знаешь, что все решения суда подкреплены чарами. Боюсь, этих похорон он просто не переживет, просто потому, что вынужден будет находиться в магическом мире дольше десяти минут. В течение первых десяти минут за ним должны прибыть мракоборцы, которые его схватят и доставят в Визенгамот. Там с него снимут чары и отправят в Азкабан. Такой вот хитрый способ наказания.

— Так давайте снимем эти чары!

— Это может сделать только член Визенгамота. Сомневаюсь, что кто-то из них разжалобится и посочувствует бывшему Пожирателю Смерти. Пусть они и согласились дать ему шанс на искупление грехов, все же, он никого не убил, но Черная метка сама по себе не даст им пойти ему навстречу, не сейчас, когда он только-только начал реабилитироваться в их глазах. Ты ведь понимаешь, что они спят и видят, как он провалит задание.

— Неужели вы не понимаете, что можете сделать только хуже, не пустив его на похороны? Он же озлобится на вас еще больше! Как вы можете дать ему шанс уйти с пути исправления?!

— Гермиона, давай так. Я соберу Визенгамот сегодня же вечером, выставлю этот вопрос на обсуждение. Решение отправлю завтра утром с совой.

— Я уверена в вас, министр Бруствер. Большое вам спасибо! Я могу идти?

— Конечно, мисс Грейнджер. Передавайте привет мистеру Малфою.

— Пожалуй, воздержусь от этого.

— В принципе, правильно.

Гермиона неслась по темным, мрачным коридорам Министерства Магии, едва сдерживая слезы. Она забыла про Г.А.В.Н.Э., про свои клятвы ни за что не приходить к Малфою, она забыла про все. Просто бежала как можно быстрее. К нему.

Он обязан знать. Пусть он возненавидит ее после этого, плевать. Он должен знать. Это его мама.

***

Драко с комфортом расположился на диване, с интересом читая «Сагу о Форсайтах». И почему большинство магловской литературы базируется на запретной любви? Ему больше всех было жаль Сомса Форсайта. Так вожделеть, так любить, так мечтать о девушке, зная, что никогда не станешь любимым ею. Даже несмотря на то, что она — его жена. Блаженная какая-то, если честно. Влюбиться в сраного архитектора, когда рядом богатый, влиятельный муж, который в ней души не чает. Вот уж загадочная сучья женская натура.

От анализа классического произведения Британской литературы его отвлек торопливый стук в дверь. Он буквально кричал о том, что посетитель нервничает и страстно стремится попасть в квартиру. Со вздохом отложив книгу, Драко поднялся и подошел к двери.

На пороге стояла она. Гребаная Ирэн Форсайт, влюбленная в никчемного рыжего Босини.

Растрепанные волосы, еще больше, чем обычно, сбившееся дыхание, словно она быстро бежала долгое время, опечаленный взгляд. Что-то случилось. Беспокойство холодной скользкой змеей заползло в душу.

— Грейнджер, за тобой дементоры гонятся? — Малфой удивленно поднял брови.

— Я могу войти? — все еще тяжело дыша, тихо спросила Грейнджер. — Нам нужно поговорить.

— Опять, да? Ты ведь не отстанешь от меня просто так? Я думал, что вчера мы с тобой все обсудили, — Драко старательно подбирал слова, чтобы вновь не сорваться на оскорбления. Как бы он к ней не относился, ее назойливость стала раздражать.

— Я не о…твоем дне рождении пришла говорить. Я по поручению Министра Магии. Драко, пожалуйста, позволь войти, — дыхание выровнялось, и теперь тихий голос звучал…отрешенно. Пусто. Малфою стало действительно не по себе. Что могло произойти с заносчивой гриффиндоркой, чтобы она просила войти? Чтобы она назвала его по имени?

— Заходи, — он приоткрыл дверь пошире, провожая девушку растерянным взглядом. — Что стряслось? Что нужно от меня Министерству? Почему послали именно тебя?

— Кингсли знает о нас с тобой. То есть, о наших отношениях. То есть, о том, что мы иногда…общаемся, — сбивчиво пояснила Гермиона, не в силах скрыть смущенный румянец. Черт, совсем не время говорить об этом. Но он требовал объяснений. К тому же, она просто не могла взять и вывалить на него всю информацию. Нужно было самой собраться с мыслями и произнести эти страшные слова.

— Вот как. Значит, скоро Визенгамот всем составом придет меня четвертовать.

— Он не сообщил в суд. И не сообщит. Послушай, Драко, сейчас дело далеко не в этом…- она уже набрала воздуха в грудь, чтобы сообщить ему печальную новость, но ни слова не слетело с ее губ. Малфой выглядел раздраженным, привычно засунув руки в карманы и глядя на нее исподлобья.

— Грейнджер, в чем дело? Говори уже, я не собираюсь ждать до утра.

— Драко, прости меня…- третий раз за последние пару минут «Драко»? Дело серьезное.

— Простить за что?

— За то, что именно я скажу тебе об этом. Присядь, пожалуйста, — Малфой беспрекословно опустился на диван. Между бровей залегла складка, свидетельствующая о том, что он догадывается, что новость будет из рук вон плохой. Гермиона еще раз вдохнула и, сочувственно глядя на напряженного парня, выдохнула: — Нарцисса умерла.

Что? Нарцисса умерла? Мама умерла? Что за чушь.

— Это что, шутка? Отстойная, должен сказать, — ровным тоном заметил Драко, не желая верить в услышанное.

— Малфой, я не стала бы так шутить. Ты знаешь это, — Гермиона почувствовала, как сжимается сердце, а глаза наполняются слезами при виде бледного парня, с которого одним махом слетели все его маски. Теперь перед ней снова сидел мальчишка, растерянный, не верящий. Гермиона закусила губу, стараясь не зарыдать в голос, чувствуя, как слезы одна за одной стали стекать по щекам.

— Мама умерла? Моей мамы больше нет? — глупо переспрашивал Драко, подняв на Гермиону чистый серый взгляд. Девушка ощутила, как гортань сдавило спазмом, не давая вымолвить ни слова, и просто кивнула, преисполняясь острой жалостью к светловолосому парню.

Мамы нет. Единственного человека, который его любил, который прикрывал его от отца, не давая тому запустить в него очередным Круциатусом, который предал Волан-де-Морта просто за информацию о том, что Драко жив, который сделал все, что было в его силах, чтобы Драко не стал Пожирателем…больше нет?

Он говорил, что матери для него больше не существует. Потому что она добровольно отказалась от памяти о нем. Но…она делала это ради него? Каково было бы Драко, если бы он осознавал, что мать сидит в Азкабане, мучаясь от осознания, что она больше никогда его не увидит? В то время, как он на свободе, живет и радуется жизни. Ему было бы, мягко говоря, паршиво.

Это осознание тяжелейшим камнем упало на его плечи, заставляя его согнуться и спрятать руки в ладонях. А он ведь даже не попытался ее разыскать. Он мог бы поехать в Норвегию, попробовать ее найти, и к черту Министерские запреты. Он обязан был попытаться. Обязан был быть рядом в то время, когда она сама даже не знала, кто она. А он…оставался тут, упиваясь своей жалостью к себе.

А теперь все кончено. Поздно было предпринимать что-либо. Оставалось сидеть на гребаном диване, осознавая, что больше он никогда не увидит ее глаз, никогда больше не поцелует ее в прохладную щеку, никогда больше не услышит «мой сынок, мой мальчик», как она любила его называть. Никогда. Какое страшное слово.