Страница 4 из 6
–
К-куда пошёл? А ну сядь, гад!
Трудно сказать, что ему привиделось с перепоя, но он весь аж трясся от злости. Я тоже быстро завёлся: терпеть не могу хамства, а тут ещё меня у меня же дома пытались построить.
– Совсем плохо, что ли? – медленно выдавил я из себя тяжёлые слова в трясущееся лицо и мутные зрачки. И оказался внутри него. На этот раз я сразу почувствовал, что являюсь хозяином чужой головы без каких-либо особых последствий для своей: так, заныло что-то в темечке. Вытолкнуть меня бывший хозяин и не пытался. Ну, и что тут у нас?… Постылое настоящее (есть, есть кто-то у подлюги Таньки), мятежная юность и счастливое детство – это в прошлом… Выпить бы, а то и будущее ни к чему. Внезапно я осознал, что чувство раздвоенности исчезает, что… я… полностью переливаюсь в чужое сознание… ну, гад, убью… вот передо мной моё лицо, которое я почему-то уже ненавижу… подожди, сволочь, подожди… эй! почему я не могу заставить себя пошевелить хотя бы пальцем… тварь ползучая…в от же мои глаза… тварь… или уже не мои?… убью… как же страшно… я хочу обратно-о-о-а-а-а!!!
Пошевелить головой я смог лишь тогда, когда лезвие кухонного ножа было в считанных сантиметрах от моего горла. Вновь послушная рука выбила нож, другая заехала по челюсти нападавшего. Нокаут. Я стоял потный от пережитого ужаса, с остатками чужой мути в мозгах, но без явных признаков разрывающей череп декомпрессии. Было вполне терпимо. «У-у-ффф… А ведь я сам себя чуть не убил. Или только своё почти бывшее тело?»
Когда Степаныч пришёл в себя, он долго ощупывал челюсть, тряс головой, словно пытаясь вспомнить что-то, что тут же ускользало от него, наконец робко спросил, не произошло ли чего-нибудь эдакого… ну, курьёзного. Я ответил, что он приревновал меня к Таньке и даже кинулся с ножом. Степаныч недоумённо помял лицо ладонью:
– Ну и ну… Никогда такого не было. И ведь вроде бы всё помню, а вспомнить не могу… Ты где водку-то брал?
На другой я связался с Кириллом и попросил его зайти ко мне сегодня же по очень важному делу. Он опоздал на пару дней, но всё-таки завалился ближе к полуночи, и, проведя ревизию в забитом под завязку перед отъездом родителей в длительное турне холодильнике, без особого интереса спросил:
– Ну, что там у тебя стряслось?
После моего рассказа он устало потёр глаза, вздохнул, вызывающе посмотрел мне прямо в глаза (ну, умеешь фокусы делать – и что с того?), и, даже не пытаясь скрыть раздражение, заговорил:
– Андрей, нам от телепатов и экстрасенсов в институте деваться уже некуда. Ты зачем меня к себе затащил? За ужин, конечно, спасибо, но…
«Я понимаю, Кирилл, всё понимаю… Знаю, как тебе трудно, ты же на износ работаешь, ни себя, ни других не жалеешь…» Сострадание, только сострадание: злость, как я выяснил, обойдется себе дороже.
Это называется – почувствуйте разницу. Через какое-то очень непродолжительное время я и Кирилл лежали вместе на кухонном полу, держась руками за уши и открывая рты. У Кирилла носом шла кровь; я ничего – видимо, частично приспособился. Когда к начальству вернулся дар речи, оно простонало:
– Я тебя сейчас придушу, сволочь ты эдакая… Ты что, мысли нормально прочитать не можешь, дилетант хренов? Ой, голова моя бедная…
Когда мы снова уселись за стол и принялись лечиться выставленным мною фирменным коньяком, я несколько путано заговорил:
– Кирилл, ты так ничего пока и не понял. Я не просто был у тебя в голове, я… как бы это сказать-то… ну, по возвращении снял с тебя ментальную и эмоциональную голограмму мозга, всё то, что у там тебя успело накопиться. Ты сильный, ты отчаянно сопротивлялся, поэтому нам и было так хреново, когда ты вытолкнул меня из себя. Это Степаныча я быстренько съел… может, потому ещё, что вошёл к нему на отрицательных эмоциях. Кстати, когда я был у него в голове, и, строго говоря, уже и был Степанычем… я ощутил некую точка не возврата, и моё новое тело захотело избавиться от старого. Ладно, об этом можно и потом… Прости, что заставил тебя всё это испытать на свой шкуре, но иначе ты бы мне не поверил, а мне надо, чтобы ты мне поверил. Мне очень многому надо научиться, и ты должен мне в этом помочь. Кроме тебя, Кирилл, я больше никому не верю. А тут дело такое, сам понимаешь…
Кирилл допил из бокала и щедро плеснул себе ещё. Мой бокал он проигнорировал.
– Так… Чего ты там, говоришь, снял-то? Всю мою жизненную память? Бред.
– Не веришь, спроси меня о чём-нибудь давнем, что тебя тревожит до сих пор, можешь из самого детства копнуть
– Ох и достал ты меня! – Он залпом проглотил коньяк. – Ладно. Что я сделал, когда подобрал выпавший из кармана у отца трояк?
– Ты купил сборную модель самолёта, «Ан-24». Маме соврал, что накопил на школьных обедах. Переживать по этому поводу ты стал гораздо позже, но родителям так и не признался, – отрапортовал я.
Шеф поставил бокал на стол так стремительно, что ножка отломилась.
– Ну что, веришь теперь?
– Подожди-подожди, опять в голове заломило… У-у-фф. Н-да, это не телепатия, это высший пилотаж. Стой, а когда я на спор захотел поцеловать девочку, на два года меня старше…
Мои ответы были исчерпывающими. Наконец он поднял руки:
– Всё-всё, хватит… Верю. Вот только ещё одно… И как ты теперь ко мне относишься, зная… ну, обо всех этих скелетах в шкафу?
Я был готов к этому вопросу.
– Как-как… Также, как и ты к себе. Ведь я вроде бы как тобой и был… вместо тебя. И потом, оказывается, такого рода информация стирается довольно быстро. Буквально за пару ночей.
– Гм… Во сне?
– Ну да. Остаётся только общий размытый образ.
Кирилл помолчал.
– Ну ты, конечно, уникум… И псих. Друзьями нам теперь уже не бывать, это точно, но поработать вместе можно – отчего же не поработать? Давай, поднимай бокал – ты в команде!
Как ни странно, но друзьями мы всё-таки остались.
Глава 4
Экстренное совещание начальников всех служб по поводу заслушивания моего доклада лёгкой прогулки никому не сулило. Во-первых, потому что необходимо было принять общее решение. Во-вторых, взять на себя определённые обязательства по претворению этого решения в жизнь. У каждого из присутствующих этих обязательств и так хватало, и спасение мира в ближайшие выходные никто не планировал. А если и планировал, то преимущественно в одиночку, не особо доверяя коллегам. По вполне резонным на то для себя причинам.
Своё двадцатиминутное выступление я постарался лишить какой бы то не было эмоциональности: удивить или застращать собравшихся априори не представлялось возможным. Факты, факты и только факты – плюс осторожные прогнозы, согласованные с начальником отдела вероятного развития событий и их последующей нейтрализации Всеволодом Григорьевичем и… ещё кое с кем. И в конце запустить пробный камень – набросок плана действий. Со своим трудноперевариваемым куском ответственности для каждого. Кирилл решил подключить всех, и был прав: ситуации складывалась хреновая.
Когда я закончил, некоторое время слушатели ещё продолжали меня разглядывать, большинство – а всего их было восемь, не считая Кирилла, и среди них одна женщина – с явным неодобрением. Кому-то не нравилась моя молодость, кому-то – мои возможности, и уж наверняка все считали, что в последнее время Кирилл стал слишком выделять меня среди остальных. А народец тут собрался мнительный – что поделаешь, издержки профессии.
Первой дали выговориться даме – Светлане Аркадьевне, возглавлявшей отдел биологических исследований. Сухая, деловая, амбициозная. Пожалуй, если бы не слишком уж тонкие губы, даже красивая: большие зелёные глаза лучились энергией, чуть вздёрнутый премиленький носик прямо-таки напрашивался на поцелуй. По совместительству она была медиумом с довольно сильной экстрасенсорикой, но к оперативной работе в последнее время подключалась крайне неохотно, отговариваясь полной занятостью в подготовке и проведении фундаментальных исследований. Поговаривали, что на неё положил глаз какой-то любвеобильный да к тому же ревнивый дух, и она старается как можно реже с ним общаться, по той же причине боится и серьёзных отношений с мужчинами. Впрочем, подобные сплетни гуляли за каждым сотрудником института.