Страница 31 из 64
– Жизнь коротка – медлить нельзя.
…Впрочем, тут же протягивал проголодавшемуся плитку шоколада, а от второй с видимым удовольствием откусывал сам. (Шоколад у него всегда был с собой.)
Ему уступали не только те, кто по должности был ему подчинен. Бывало и за границей, приехав на опытную станцию, он задавал ее работникам такой темп, что потом им давали недельный отпуск.
Была у него маленькая слабость: любил иной раз покрасоваться своей феноменальной работоспособностью.
Воспоминания Л.П.Бреславец не о петербургских его занятиях – о московских. Но – какая разница? Москва, Петербург, Лондон, Париж, Тегеран, Саратов, Кабул, Марсель, Алжир, Тунис, Багдад, Иерусалим, Рим, Аддис-Абеба, Мадрид, Лиссабон, Берлин, Токио, Тайнань, Нью-Йорк, Мехико, Лима, Гавана, Гватемала, Рио-де-Жанейро… Он-то везде тот же!
В июне 1912-го он писал Кате: «На очереди просмотр сотен сосудов и тысяч делянок с описанием, размышлением». В цифрах нет преувеличения. Сотни… тысячи… – так оно и было.
За два месяца до этого письма, то есть в апреле, они обвенчались. Свадьбу справили скромно и незаметно. Даже ближайшим друзьям, работавшим с Николаем в Петровке на Селекционной станции, он ничего не сказал, но его выдал Рудзинский: с ним он все-таки поделился. А.Ю.Туликова объясняла эту его скрытность скромностью и застенчивостью. Она вспоминала, что «в день очередного семинара мы собрались пораньше и приготовили Николаю Ивановичу торжественную встречу: осыпали его со второго яруса дождем бумажек, а потом тепло поздравили. Он был очень смущен и тронут»[49].
Драма идей
На Высших женских (Голицынских) курсах – директором их был Д.Н.Прянишников – Вавилову поручили скромный курс: десять занятий со студентками по систематике культурных растений. Наконец-то он войдет в аудиторию не учеником, а учителем. Разложит на столе образцы растений и – поведет слушательниц по тропам незнаемого. Он не ограничится остями и пленками. Молодежь надо зажечь и увлечь. А увлекает философия бытия. Он расскажет им о самых последних достижениях науки: о том, что вчера прочел в зарубежных журналах и что сам наблюдал на опытных делянках. Не только расскажет, но и покажет. Не только на гербарных образцах, но и в поле, где с легким звоном колышутся посевы…
Увы, первое же занятие его сильно разочаровало. Студентки не могли его понять: не были подготовлены. «Нужны азы, в них нужда, а все наслоения, которые самого-то как раз занимают и что, конечно, когда-нибудь войдет в учебники, так почти что бесконечно далеки, что о них воспрещается и помышлять». Да и Прянишников заранее предостерег: «Да не улетим в дебри науки, ибо не тверды отличия ржи от тимофеевки».
Провала не было. Скорее наоборот – он мог бы поздравить себя с успехом. Занятия проводились на опытной ферме в Богородском, студентки простодушно удивлялись, что по одному-двум признакам можно легко определять растения. Они допоздна бродили с ним по делянкам, он даже опоздал на последний из поездов, останавливавшихся на ближайшем полустанке. Узнав об этом, студентки дружной ватагой проводили его до соседней, более крупной станции, где останавливались поздние поезда.
Он не задумывался, чем вызван столь теплый прием. Вероятно, не только разбуженной им любознательностью. Девушек привлекала молодость преподавателя, горячность, с какою он излагал свои мысли. И, может быть, угадываемая чуткостью женских сердец и еще неведомая ему самому его внутренняя сила…
Но у него снова поднялась в душе смута. Всколыхнулись сомнения в своих силах, в способностях к научной работе. Ибо, как не уставал повторять Прянишников, наука и преподавание неразделимы. Отсюда и вывод: если ты не умеешь доносить новейшие научные идеи до слушателей, то и ученого из тебя не выйдет…
За первым занятием следует второе, третье, четвертое… После каждого – беспощадный анализ, попреки самому себе. С юношеской горячностью он сильно переоценивает каждый свой незначительный успех, и еще сильнее – каждую неудачу.
Между тем его курс не был таким элементарным, каким он сам его характеризовал. В одном из писем он конкретизировал: «Основы современной систематики культурных растений, систематика хлебных и кормовых злаков, бобовые кормовые травы и теоретические основы селекции, теория отборов (Joha
То есть вместе с азами в его «практикум» входили основы новой науки, генетики, хотя, как он вспоминал впоследствии, в то время «в курсах по наследственности, читавшихся как ботаниками, так и зоологами, больше внимания посвящалось критике менделизма, чем изложению самого менделизма».
Курс из десяти занятий завершен. Они съели массу времени и не принесли удовлетворения. Николай сильно обескуражен, настроение у него мрачное.
И вдруг – потрясение! Прянишников предлагает ему подготовить Актовую речь для торжественного собрания на Голицынских курсах, посвященного началу нового учетного года. На таких собраниях присутствует весь профессорско-преподавательский состав. Выступить на нем с Актовой речью – это честь, которой редко удостаиваются даже лучшие профессора! Николай пишет Кате: «Суть в том, что неудачи с педагогикой настраивают очень скверно и обескураживают самого себя. Почему-то этого не видят со стороны, хотя я ничего ни от кого не скрываю. И по какой-то случайности всякий пустяковый плюс переоценивают. И вот в результате сегодня от Прянишникова предложение: составить Актовую речь для Голицынских курсов ко 2 октября. Я, по правде сказать, оторопел. Наговорил, что чувствую неудобным, неопытен и пр., но, м.б., у них мало народу, и к 1 июля мне дан срок подумать и дать ответ и тему <…>. Мало уверенности в том, что сможешь, сумеешь. Уж очень всё это быстро. Похоже на карьеризм, от коего боже упаси. Боязно переоценки и пустой фикции. Все эти публичные выступления – одно огорчение и неприятности».
Николай почти напуган, но предложение принимает. Пусть Актовая речь станет актом его самоутверждения! «Приготовим что-нибудь а 1а генетика и ее роль в агрономии, только не разрешают такого заглавия. Слово-де непонятное», – пишет он Кате уже с некоторым ехидством.
Он, конечно, настоял на «непонятном» названии: «Генетика и ее отношение к агрономии». Это означало, что вместе с ним самый серьезный экзамен будет держать молодая наука – генетика.
Со времени переоткрытия законов Менделя прошло 12 лет, но вокруг них не стихали баталии. Одни ученые начисто оспаривали эти законы. Другие – их фундаментальность, всеобщность, приложимость ко всем или большинству организмов. Третьи видели в законах Менделя противовес дарвинизму и, опираясь на них, отвергали теорию отбора как основного фактора эволюции органического мира. Четвертые, наоборот, отвергали законы Менделя именно потому, что их противопоставляли теории Дарвина.
Николай начал свою речь дорогим ему высказыванием Менделеева о том, что «без тесного союза с естествоиспытанием сельское хозяйство обречено полному застою».
Возраст селекции, говорил Вавилов, равен возрасту земледелия, но до начала 20 века научной основы для нее не было. Селекция растений веками шла стихийно. Отдельные селекционеры-художники достигали большого искусства, творили чудеса, но они полагались на интуицию, а не на точное знание.
Законы Грегора Менделя открыли путь к «планомерному вмешательству человека в творчество природы». Они дают «руководящие правила к изменению форм», делают тонкое и сложное искусство гениальных одиночек доступным каждому грамотному селекционеру
«Агрономическое воздействие на сельскохозяйственную культуру, как известно, возможно в двух направлениях: во-первых, оно может простираться на внешние факторы, на среду, в которой произрастает и живет растение и животное, и, во-вторых, оно может непосредственно изменять самый организм культивируемого растения и животного».
49
Туликова А.Ю. // Рядом с H.И.Вавиловым. С. 33–34.