Страница 26 из 42
14 декабря. Дописала сегодня в дневниках Левочки до места, где он говорит: «Любви нет, есть плотская потребность сообщения и разумная потребность в подруге жизни». Да, если б я это его убеждение прочла 29 лет тому назад, я ни за что не вышла бы за него замуж!
День провела обычно: учила Мишу, возилась с Ванечкой, разговорилась с Диллоном; приехал Цингер, студент. Учила Сашу[71] «Отче наш», переписывала мало. С Машей говорила о Бирюкове. Она уверяет, что выйдет или за него, или, если я не хочу, ни за кого. Но прибавила: «Да что вы беспокоитесь, мало ли что может случиться!» И мне показалось, что она сама ждет избавления от этих случайно спутавших ее уз. Таня о чем-то таинственно переговаривается с Машей, и как будто весело.
Написала письма: Тане-сестре и письмо во французскую газету по поводу статьи в «Figaro» от 21 ноября 1890 года о выгоде, которую я извлекаю из заграничного издания сочинений Льва Николаевича, письмо Дунаеву и Александру Берсу.
15 декабря. День прошел бестолково. Уроку музыки помешал земский начальник Сытин, приехавший по желанию Тани поговорить о школе в Ясной. К обеду приехал Булыгин. Два раза ходила гулять с детьми. Второй раз – с Сашей, которая плакала вечером, что скучно. У нас и в доме-то какой-то на всех и на всем тяжелый нравственный гнет.
Левочка еще более мрачен и не в духе от приговора ясенских мужиков в арестантские роты за срубленные в посадке деревья. Но когда это случилось и приехал урядник, я спросила Левочку, что делать, составлять ли акт. Он задумался и сказал: «Пугнуть надо, а потом простить». Теперь оказалось, что дело уголовное и простить нельзя, и, конечно, опять я виновата. Он сердит и молчалив, не знаю, что он предпримет. А мне тоскливо, больно и вот как дошло – думала нынче поехать к Илье, проститься со всеми и спокойно лечь где-нибудь на рельсы – как Агафья Михайловна часто грозила. А страшно – потому что легко исполнимо.
Уехал утром Диллон, вечером Булыгин и Цингер. Гостей нет.
16 декабря. Да, я совершенно потеряла всякую способность сосредоточиться на чем-нибудь, на какой-нибудь мысли, чувстве или деле. Этот хаос бесчисленных забот, перебивающих одна другую, меня часто приводит в ошалелое состояние, и я теряю равновесие. Ведь легко сказать, но во всякую данную минуту меня озабочивают: учащиеся и болящие дети, гигиеническое и, главное, духовное состояние мужа, большие дети с их делами, долгами, детьми и службой, продажа и планы самарского именья, издание новое и XIII часть с запрещенной «Крейцеровой сонатой», прошение о разделе с овсянниковским попом, корректуры XIII тома, ночные рубашки Мише, простыни и сапоги Андрюше, не просрочить платежи по дому, страхование, повинности по именью, паспорты людей, вести счеты, переписывать и проч. и проч. И всё это непременно должно непосредственно коснуться меня.
И вот, когда случится такая история, как в прошлую ночь – я вижу, что ошиблась, потеряла какую-то центральность и сделала больно Левочке совсем нечаянно. История эта, как и надо было ожидать, вышла из-за осужденных на 6-недельный арест мужиков за срубленные в посадке деревья. Когда мы подавали жалобу земскому начальнику, мы думали простить после приговора. Оказалось уголовное дело – отменить наказание нельзя, и Левочка пришел в отчаяние, что из-за его собственности посадят мужиков ясенских. Ночью он не мог спать, вскочил, ходил по зале, задыхался; упрекал, конечно, меня, упрекал страшно жестоко. Я не рассердилась, слава богу, я помнила всё время, что он больной; меня ужасно удивляло, что он всё время старался разжалобить меня по отношению к себе, но как ни пытался, ни разу не было настоящего сердечного движенья, хотя бы краткого – перенестись в меня и понять, что я совсем не хотела сделать больно ему и даже мужикам-ворам.
Это самообожание проглядывает во всех его дневниках. Поразительно, как для него люди существовали только настолько, насколько касались его. А женщины! Сегодня я себя поймала на очень дурном чувстве. Я, как пьяница, запоем переписываю его дневники, и пьянство мое состоит в волнении ревнивом там, где дело идет о женщинах. Я еще не спокойна и не могу отделаться от воспоминаний. На всё время. Сегодня еще поразило меня в дневнике его, что рядом с развратом Левочка всякий день идет искать случая сделать доброе дело. И теперь как часто он идет гулять на шоссе и то лошадь направит пьяному, то поможет запрячь, то воз поднять – прямо ищет делать доброе дело.
Сегодня воскресенье. После тяжелой ночи, упреков и разговоров весь день камень на душе и тоска. День прошел вяло. Метель, и никто не гулял, кроме мальчиков. Лева хотел ехать к Илье, но воротился, проехав деревню. Читали вечером французский перевод «Китайских сказок». Очень странно. Играла немного на фортепьяно. Вечером Ваня и Саша плясали и вообще прояснилось немного общее настроение.
17 декабря. Левочка начинает тревожиться, что я переписываю его дневники. Ему хотелось бы старые дневники уничтожить и выступить перед детьми и публикой только в своем патриархальном виде. И теперь всё тщеславие!
Приехали темные: глупый Попов, восточный, ленивый, слабый человек, и глупый толстый Хохлов из купцов. И это последователи великого человека! Жалкое отродье человеческого общества, говоруны без дела, лентяи без образования.
Таня и Лева уехали к Илюше и Сереже. Сидела дома, нездоровится, ночь не спала. Детей учить помешал Керн, бывший лесничий в казенной Засеке, теперь помещик; очень полезен мне был разными советами и сведениями по лесной и садовой части.
19 декабря. Вчера с утра была в Туле с Андрюшей и т. Borei Было холодно, и я всё боялась за Андрюшу. Бегали за покупками и заказами. Заехали на минуту к Раевским – там одни мальчики. Вернулись почти к обеду. Вечером читал Алексей Митрофанович о немецких колониях, вслух – скучно, и смотрели «Review of Reviews». Устала, была неспокойна, Попов и Хохлов раздражают своей молчаливостью и бесцветностью.
Сегодня встала поздно, ночь не спала, вышла в залу, там офицер Жиркевич, молодой, аккуратный, приехал познакомиться с Левочкой, сам пишет стихи и прозу. Видно, очень довольный и собой, и судьбой, но не глупый и понятный, не то, что темные.
Водила гулять Ванечку в первый раз зимой. Саша ходила с нами. Учила Мишу Новому завету и молитвам, и вот пишу дневник свой, а Девочкиного переписала только две страницы, а урок мой ежедневный – десять.
С Андрюшей было неприятно, он часто нарочно не понимает и не хочет сделать ни малейшего усилия мысли или памяти. Вечером буду помогать с гостем, читать – и ванна.
20 декабря. Ночь не спала, встала поздно. Мучает отвратительное физическое состояние возбуждения и боли в спине. Ходила с детьми кататься на коньках, боялась упасть, лед плохой; разметала снег с садовником, крестьянскими девочками и своими тремя детьми, учила Сашу в первый раз кататься на коньках. Вернувшись, учила три часа детей: Андрюшу – богослужению и обоих – музыке. Рождение Миши – ему 11 лет. Вернулся Лева от Ильи, привез Сашу Философову. Уехала Маша с кучером Филиппом в Пирогово. Туда же уехали Таня, Наташа и Илья, завтра вернутся. Лева брюзжал и на всё ворчал, рассказал грустную историю ссоры Сережи с Илюшей о пустяках – о лошади.
Вечером переписывала немного для Левочки о церкви статью[72]. Церковь отрицать нельзя как идею, как то, что должно блюсти собранием верующих – истинную религию. Но церковь с ее обрядами, как она есть – невозможна. Зачем протыкать палочкой кусочек хлеба, а не просто прочесть, что воин проткнул ребро Христа? И таких диких обрядов множество, и они убили церковь.
10 часов, будем пить чай и читать. Дневника Левочки не переписывала, чувствую себя потому спокойнее и чище.
23 декабря. Эти дни полны событий. Третьего дня утром, в 6 часов, нас разбудили две телеграммы. Одна – что Соня нездорова, другая – что Соня родила сына. Меня взволновало это известие и обрадовало, но ненадолго, ввиду неосновательного, хотя доброго и хорошего отца – Илюши. К Соне всегда чувствую нежность за то главное, что она совершенно противоположна нашим всем нервным, беспокойным и горячим натурам, дергающим друг друга – она спокойная и кроткая.
71
Александра Львовна Толстая родилась в 1884 году.
72
Трактат «Царство Божие внутри вас».