Крест великой княгини

Елизавета Федоровна поднялась, подошла к окну, отчего-то чутко вслушиваясь в ночную тишину, наполнившую дом. И замерла, вытянувшись в струну. Шум проезжающей подводы, едва слышное постукивание копыт по плотной иссохшей земле, скрип колес. Нет, подвод, кажется, несколько. Голоса, тихие, но возбужденные. Остановились возле школы.

Елизавета Федоровна торопливо бессознательно перекрестилась.

Добрые дела по ночам не делаются. Хлопнули двери, в коридоре раздались шаги, потом громкий стук в дверь.

– Подъем! – грубо крикнули из-за двери, и Елизавета Федоровна узнала голос начальника охраны.

– Что вам угодно? – Скорое появление на пороге собранной, спокойной княгини явилось для грубияна полной неожиданностью, он даже весь свой запал растерял.

– Собирайтесь, – ответил он почти спокойным голосом. – Принято решение для вашей безопасности перевезти членов царской фамилии на Верхне-Синячихинский завод.

– Почему же ночью? – растерянно переспросила Елизавета Федоровна.

– Постановление Совета и ЧК, – выступил вперед Старцев, даже не удосужившись снять фуражку при разговоре с дамой. Впрочем… Что фуражка? – вздохнула княгиня. – Собирайтесь. Говырин, свяжи женщинам руки за спиной, веревки вона возле двери!

– Руки? К чему это? Разве мы собираемся и можем бежать при такой охране? – строго спросила Елизавета Федоровна, но ее уже никто не слушал, чекист с помощником уже двинулись дальше по коридору поднимать князей. За ними с винтовками и мотком веревки в руках шли еще двое.

– Завязать всем глаза! – распоряжался Старцев.

– Позвольте, к чему это, я дам вам честное слово… – Иоанн Константинович, еще не полностью одетый, торопливо застегивающий пуговицы на воротнике, пытался остановить это бессмысленное насилие.

Владимир Палей и младшие Константиновичи, Игорь и Константин, чуть напуганные, растерянные, толпились в дверях своей комнаты, пытаясь понять, что происходит. А Елизавету Федоровну с верной Варварой уже сажали на подводу, простую деревенскую колымагу, и, поместив рядом с ними троих конвойных, повезли прочь от школы. Впереди и позади двигались телеги с конвоем.

– А где же остальные, почему ничего не слышно? – тревожно вертела головой Варвара, прислушиваясь к окружавшей их ночной тишине.

– Сейчас выведут, собирают, – успокоил ее один из караульных.

Но вместо шума шагов во тьме раздался далекий, глухой выстрел. К счастью, единственный.

– Что это? – снова тревожно заерзала Варвара.

– Не знаю, – равнодушно ответил тот же голос. – Пальнул кто-то для острастки. – И снова равнодушно заскрипела подвода, а потом до них донеслись едва слышные голоса, и Елизавете Федоровне показалось, что великих князей все же погрузили и везут следом.

С самого утра у Ваньки Маслова было тревожно на сердце. А точнее, со вчерашнего вечера, когда из Екатеринбурга прикатил к ним товарищ Сафаров, член Уральского совета комиссаров, а потом собрали ребят из охранения и долго выдерживали в коридоре, пока не вышел из дверей кабинета Старцев и не скомандовал:

– Рябов, Степанов, Козлов, Маслов, зайдите. Остальные свободны.

Ванька Маслов со Степановым переглянулись, не робей, мол. В кабинет вошли скромно, не приучены были по кабинетам-то ходить.

За столом сидели члены совета во главе с председателем товарищем Абрамовым, усталым, заросшим щетиной, с ввалившимися от забот и бессонных ночей глазами, справа от него, чуть в стороне – товарищ Сафаров, крепкий, в очках и в кожанке. Мужики еще в коридоре шепнули Ваньке, что большое начальство из самого Екатеринбурга. А что удивляться? Дело не пустячное затевается.

– Вот, товарищи, те самые бойцы, о которых я говорил, – подталкивая их вперед, представил Старцев. – Все из рабочих, надежные ребята.

– Молодые слишком, – с сомнением проговорил Сафаров. – Большевики среди них есть?

– Нет. Но товарищи себя уже показали, я их знаю, – гнул свое Старцев, а Ванька, поглядывая на хмурые лица участников заседания, стал подумывать, не лучше ли сейчас на попятный пойти. Но его ни о чем спрашивать не стали, а после недолгих переглядок велели Старцеву проинструктировать бойцов, и их вытолкали из кабинета.

– В общем, так. Как князей из города вывезут, наши шум поднимут, мол, монархисты Романовых похитили! Наши товарищи уже сейчас по городу слух пустили, что белогвардейцы готовят побег князьям. Так глядите, держите язык за зубами, а то не посмотрим, что пролетарии, – яростно сверкнув глазами, припугнул Старцев. – Части Колчака все ближе к Екатеринбургу подходят, нельзя допустить, чтобы царское семейство в руки беляков попало. Мы, рабочие, с таким трудом взяли власть в свои руки, нам новых царей не надо. Ясно?

Ванька с Митяем кивнули. Ясно, конечно, что ж тут неясного?

– В этой связи Советом рабочих и солдатских депутатов Урала и Чрезвычайной комиссией принято решение уничтожить членов царской семьи. Операция тайная. Знать о ней никто не должен. Если проговоритесь, тут же в расход. Ясно? – в двадцатый раз повторил Старцев, прожигая каждого по очереди своими глазищами.

У Ваньки аж нехорошо под ложечкой засосало. Чего в это дело ввязался? Эх, что б ему сегодня больным сказаться, сидел бы дома на печи и бед не знал. Не зря у мамани под утро печенка побаливала, она всегда беду чует. А ну как сегодня они царских родственников в расход, а завтра беляки их за енто самое туда же?

– Чего притихли? Сдрейфили? – уловив настроения, витавшие в рядах, рыкнул Старцев. – Вы мне это бросьте! Завтра утром заступите на дежурство. Почти весь караул я своими людьми из ЧК заменил, да еще пара человек из рабочего отряда подойдут, те, что понадежнее. И чтоб никаких мне там крендебобелей! – грозно зыркнув глазюками, велел Старцев. – А теперь марш по домам.

Домой Ванька шел словно через силу. Ох, головушка его несчастная! И зачем он только в это дело впутался? Говорил старший брательник Петруха, не ходи, Ванька, к совдепам, наплачешься. Сегодня погуляешь гоголем, а завтра другая власть придет, отвечать придется. Да больно Ваньке понравились паек, ружье с патронами и то, как на него соседи с опаской поглядывать стали. А все дружок его Митька Степанов, пойдем да пойдем. Он, дурак, и послушался. Вот Петруха у них хитрый, сидит на своем дровяном складе и в ус не дует.

Сбежать, что ли, чтоб завтра на службу не являться? Вон Старцев сам говорил, что беляки со всех сторон прут, да и в городе поговаривают, не продержатся большевики, сдадут город. И что ему тогда?

Ведь что самое скверное? Маманя. Княгиня Елизавета Федоровна, можно сказать, со смертного одра ее подняла, на ноги поставила. Еще когда только в город их привезли, княгиня тогда ходила и в лазарет, и в церкву. Бедным да хворым помогала. А у Ваньки тогда очень маманя болела. Доктора позвать Ванька не мог, денег нет, сам как лечить, не знал. А маманя слегла, ни приготовить, ни прибрать, в уборную и то не вставала. А Ваньке что? Ему на службу надо. Спасибо, соседка пожалела, ходила прибрать да сварить. А Ванька ей то харчей подкинет, то по хозяйству чего поделает. Петрухина-то жена Глафира ходить за маманей отказалась. Не поладили они с самого начала. Как Петруха женился, маманя Глафиру, можно сказать, из дома выставила с Петькой вместе. Больно у нее характер крут, чисто ведьма. Ее и соседи боятся, и Ванька с Петькой, и отец-покойничек побаивался, может, потому и помер раньше времени. В общем, тяжело приходилось. А тут княгиня эта давай по бедняцким дворам ходить, лечить, молитвы читать. Вот Ванька к ней и подкатил, когда в карауле стоял, зайдите, не побрезгуйте. Тогда им с князьями говорить не возбранялось, вот и попросил мамане помочь. Княгиня согласилась. В избу их пришла запросто! Маманя от такой чести даже прослезилась, первый раз за всю жизнь. И ведь выходили ее как-то, княгиня с монашенкой своей сестрой Варварой, то ли молитвой, то ли порошками какими, а скорее и тем и другим. И вот теперь Ванька ее должон того… на казнь вести? Нет, не может он.