Обрести силу

При приближении короля посланник снова натянул на свое лицо презрительную маску, словно даже одно лишь общение доставляло ему неимоверные страдания.

— Я, Борхе сын Коэна Копьеносца, тысячник Алого тумена Великого Шамора, — посланник стукнул себя в грудь. — Моими устами говорит сам Победоносный Сульдэ… Где тот, кто подло напал на сотню Урякхая? Выдай мне эту собаку живым и наслаждай еще тремя днями жизни!

Король Роланд, окруженный своими приближенными молчал и неуловимо улыбался (как казалось Борхе, нагло и вызывающе молчал), что еще больше усиливало его желание раскроить ольстерцу череп. В какой-то миг тысячник настолько живо себе представил эту картину, что даже почувствовал этот пряный и тяжелый запах крови… «Эта тварь еще скалится, словно гулящая девка, — внутри Борхе бушевал настоящий огонь, который он с трудом прятал за неподвижной презрительной маской. — Знал бы он, что и эти-то дни дышит взаймы… Если бы не повеление Великого… то бессмертные Победоносного Сульдэ давно бы уже втоптали этого хлыща в грязь. Великий — милостив и не желает терять своих бессмертных, если все и так достанется ему… Но видят Боги, как же я хочу стереть улыбку с лица этого ольстерского ублюдка!».

— Где он? — вновь спросил Борхе, требовательно пристукнув копьем с бунчуком по земле. — Или слово короля Роланда стоит меньше ломанного медяка?! — тысячник с презрением рассмеялся, намеренно оскорбляя владыку Ольстера. — Твое слово король Роланд?

Бледный, без единой кровинки в лице слушал его Роланд. Сейчас, смотря прямо в глаза этому наглому, чувствующему свою силу посланнику, король непрестанно напоминал себе… «Спокойно… Пусть говорит, — каждую секунду снова и снова повторял он себе. — Надо ждать… Чем дольше эта обезьяна треплет языком, тем больше мы выигрываем времени».

— Мое слово крепче камня! — спокойно проговорил король. — Через час город — крепость Кордова покинет последний королевский гвардеец… А по поводу какой-то там разгромленной сотни шаморцев… Какого-то там… гм… Урякхая, — холодности короля можно было позавидовать. — А что, ты ждал? Что шаморцев здесь будут встречать цветами, свежеиспеченным хлебом? — снова и снова он задавал вопросы, пристально вглядываясь в темнеющее лицо посланника. — Ты и твои предки веками разоряли мои земли, насиловали наших женщин, угоняли мужчин на рудники в рабство. Шамор! — кажется, впервые с момента начала своей речи в его словах появилась эмоция; это слово он произнес так, словно выплевывал что-то. — Этим словом в селениях по нашей границы матери пугают своих детей… И ты хочешь чтобы ольстерцы сидели по своим домам, когда ненавистный враг топчет их землю?!

Борхе уже давно не улыбался. Молодой король оказался ему не по зубам. Насмешка и оскорбления, казалось, совершенно не тронули ольстерца.

— Если ты так думаешь, значит, ты вышел из ума, тысячник! — тут Гуран наклонился к его уху и что-то шепотом произнес, отчего губы короля растянулись в улыбке. — Или все дело в том, что тебя и твою тысячу… настоящих бессмертных, в хвост и гриву разнесли мои люди. Я ведь прав, тысячник?!

Тысячник чуть не зарычал от охватившего его бешенства. Воздух с шипением выходил из его рта и слова ярости уже готовы были сорваться с его рта, как кто-то из сопровождавших крепко схватил его за плечо.

— Я буду умолять Победоносного…, — сквозь скрежет зубов, с ненавистью заговорил Борхе. — Буду ползать перед ним на коленях, чтобы он позволил мне принести твою голову ольстерский король, — шаморец, резко зыркал по сторонам, скаля зубы. — Вот этим ножом, — он коснулся почти черной от жиры и пота рукоятки небольшого ножа, висевшего в ножнах на его поясе. — Я зарежу тебя как грязного хряка, — он брызгал слюной из-за грязно-желтых зубов. — Ты слышишь меня?

Двое стоявших сзади шаморцев крепко удерживали чуть не рычавшего от ярости Борхе. Вперед же вышел прежде неприметный старичок с тонкой косичкой бороды и, поклонившись, поприветствовал короля.

— Я око султана Махмура Великого, да живет он тысячу по тысяче лет, кади Рейби, — взгляд у старичка был пронзительным, взвешивающим и выворачивающим наизнанку; казалось, он в доли секунды оценил ум и выдержку молодого короля и признал его достойны соперником. — Величайший ценит законы войны и мира… Прошу извинить за неподобающее поведение посланника. Он воин и его сердце война жаждет лишь крови. Я же кади, надзирающий и выносящий приговор судья, и лишен такой роскоши…, — кади Рейби печально смотрел на Роланда. — Моими губами говорит Величайший. Внимай, король Роланд, словам султана Махмура Великого, да живет он тысячу по тысяче лет… Я не хочу войны, но я не боюсь войны. Признай себя моим слугой и получи под свою руку одну из провинций Великого Шамора. Прими правильное решение и ты будешь осыпан великими милостями, как мой верный слуга… Если же ты не внемлешь слов разума, то мои войны пройдут по твоим землям огнем и мечом. Твои люди станут кормом для падальщиков, а живые будут сосланы на рудники и там позавидуют павшим. Тебя же и все твою семью мы живыми покроем смолой и превратим в смердящие статуи, чтобы это было напоминание для всех, кто сеет противиться воли Великого Шамора. Даю тебе три дня сроку… иначе десница моя пойдет на тебя…

Старичок замолчал, но через несколько мгновений, хитро улыбнувшись, продолжил.

— Я позволю дать вам, король Роланд, небольшой совет, — он бросил быстрый взгляд на стоявших в отдалении спутников, до которых его тихий голос уже не доходил. — Десница Великого в ярости. Твой человек убил его единственного сына, Урякхая… И сейчас только воля Великого сдерживает его гнев и ярость… Дай ему, что он хочет,… и у тебя будет время чтобы уйти.

Ролан кивнул ему головой, давая понять, что все понял.

Едва посланцы покинули лагерь и сопровождаемые небольшим отрядом гвардии пересекли реки — временно водораздела между шаморцами и ольстерцами, как молодой король решительно скрылся в своем шатре. Там его уже давно ждал вождь торгов и лежавший на носилках человек с перевязанной грудью.

— Ваше Величество…, — простонал осунувшийся, с острыми восковыми чертами лица, лежавший Фален. — Я вас подвел…

Роланд угрюмо бросил:

— Помолчи пока. Сначала Тальгар, — король повернулся к стоявшему коренастому торгу, который с видимым удовольствие на лице прикасался к своему богато украшенному трофейному кинжалу. — Волчий Клык, вижу ты доволен?! — тот самодовольно ухмыльнулся и снова погладил золоченную рукоятку кинжала. — А я нет! Я чертовски недоволен! — вождь сразу же подобрался, как хищник перед опасным противником. — Твоему народу я дал кров, лучших скакунов, пищу, защиту… Твоих же братьев и сестер на землях Шамора гоняли как диких зверей, травили собаками, сажали на колья, сжигали вместе с детьми. А ты, Клык, чем мне отплатил? — Тальгар — это дитя кочевой жизни, сын дикой скачки и первозданной природы и ему было сложно сдерживать переполнявшие его эмоции; щека его дергалась, словно жила своей собственной жизнью. — Какого черта вы напали этого ублюдка? — торг попытался что-то сказать, но наткнулся на бешенный взгляд короля и дальше лишь молчал. — Мне что нужна были эти фуражиры и этот дурак Борхе со своей жалкой тысячей?

Роланд заметался по шатру, словно запертый клетке зверь. Три быстрых шага влево, три обратно! Сильный удар и вдребезги разлетелся попавший под ноги походный столик. «Олухи! Великовозрастные дурни! — рычал он про себя. — Загубить такой план! Благие Боги! Заиграло у них в одном месте?! Селение разграбленное они увидели… Девочку им жалко стало…, — глаза короля метали молнии. — Отомстить решили… Ай-я-яй! Какие молодцы! Защитники! А, король Роланд, значит, жестокий ублюдок».

— Если бы не ваша выходка, возможно, бессертные Шамора уже сейчас бы покрывали своими телами вон то поле, — он резко выкинул руку в сторону пологой низины у реки. — Сколько у вас осталось этих проклятых стрел с наконечниками из гномьего металла? — вдруг Роланд резко перешел к делу.

Торг не сразу ответил. Несколько мгновений он молча шевелил губами.