АН -7

— Почему-то мне сильно кажется, что как раз вот эти согнанные со своей земли ливийцы и аукнулись им всем теперь, — говорю Мириам по-гречески, — Нумидийцы-то что, дикари пограбить нагрянули, да порезвиться, а вот местным ливийцам наверняка было что припомнить новым хозяевам и за что счёты с ними свести.

— Может быть, — кивнула та, — У мужа половина всех новых рабов за эти годы — как раз ливийцы с Великих равнин. Дешевле всех на рынке продавались…

— И так все четыре года? — переспросил наш мент эту "тоже типа финикиянку".

— Ну, вот ещё! Что мы, дикари какие-то, которые и работать сами не хотят, если кнутом их не сечь, и руки у них растут из задницы? Мы — настоящие ханаанцы, работать умеем, работы не боимся, и руки у нас из правильного места выросли. И земля нам, хвала Баалу, досталась плодородная. С первого урожая, конечно, разве поднимешься? Только с долгами расплатились — ну, перезанять у других, конечно, для этого пришлось, но уже меньше гораздо. Мужу ведь почему охотно в долг давали? Потому что он всегда отдавал сполна и в срок — не просил отсрочки и не плакался, что отдать нечем, а изворачивался и перезанимал, чтобы отдать всё и вовремя, как договаривались. Со старыми долгами муж расплатился, бремя новых уменьшил почти наполовину, да ещё и купили хороший плуг и вола. Второго купили соседи, так что мы с ними объединялись и пахали сразу на двух оба наших надела по очереди нашим плугом, потом боронили их соседской бороной, а когда засеяли поля, занялись и расчисткой неудобий — аренду платим, чего земле простаивать?

— Для первого года неплохо, — одобрил Хренио.

— А то! Покажи мне хоть одного, кто достиг бы на нашем месте в первый же год большего! Любого из наших спроси — все знают. На второй год долгов у нас уже немного осталось. Опять с перезаймом, конечно, ну так зато мужу снова охотно дали те, у кого он занимал и в самом начале — чего ж не дать, если отдаёт честь по чести? Прикупили овец и домашней утвари, а вскладчину с соседями — и семью рабов-ливийцев. И на полях наших с неудобьями ещё одна пара рук, и по домашнему хозяйству помощь — я-то ведь брюхатая уже ходила. В позапрошлом году разродилась, муж с долгами рассчитался окончательно, купил корову и начал строить новый дом — ну, не совсем такой, как в Малом Лептисе, но уже приличнее и просторнее нашего сарая. В прошлом достроили его с помощью соседа и раба, вселились, прикупили ещё утвари. Начали помогать строить новый дом уже соседу. В этом году рассчитывали уже закончить, вселить в него семью соседа и докупить с ними жатку, ещё немного скота и ещё одну семью рабов, на следующий планировали начинать уже выкупать землю в полную собственность, думали и о втором ребёнке…

— И тут нагрянули нумидийцы?

— Не то слово! Да испепелит всемогущий Баал проклятых дикарей! Всё детство мне испохабили, а теперь и всю дальнейшую жизнь! Чтоб у них весь скот передох, чтоб у них земля стала бесплодной, чтоб их жёны только уродов им рожали! Всемогущая Танит, да как же земля выродков-то таких носит?! Прости, почтеннейший, уж очень наболело на душе. Только обустроились, только зажили в достатке — ну должна же быть на свете хоть какая-то справедливость. А, чего уж там! — она горестно махнула рукой, — Мы уже знали по опыту, что от вояк защиты не дождёмся, а дикари будут вытворять всё, что им только вздумается. Предупредили и всех соседей, но толстосумы из Карфагена нам не поверили. Ну, то их дело и их судьба, а наша совесть чиста. Весь громоздкий скарб мы бросили, хоть и жаль его было до слёз, взяли только самое ценное и скотину, еду и пожитки на телегу с волами и на осла, сами пешком — ребёнка мы с мужем по очереди на руках несли. Хвала богам, эти разбойники первым делом на богатые усадьбы набросились, брезгуя пока-что такими, как мы. Мне жаль их обитателей, но они сами виноваты — последовали бы нашему совету, так хоть сами остались бы целы. Мы-то с соседями, хоть и натерпелись страху по дороге, успели благополучно добраться до Сикки. Кто же мог знать, что всё наше везение тоже окажется напрасным?

— А что случилось?

— Да ничего хорошего, почтеннейший. К городу подступили нумидийцы, и мы оказались в осаде. Это были не царские войска, а обычные дикари-гетулы, и мы надеялись на то, что это просто большой набег, от которого можно отсидеться за стенами до подхода войск из Карфагена. Но потом от последних беглецов разнёсся слух, что видели и самого Масиниссу с настоящим войском и даже со слонами, и мы поняли, что дела наши плохи, и вся надежда только на богов. Наверное, никогда раньше мы не молились им так, как в те дни! Но помощи не было, дикари и не думали уходить, а боги не спешили испепелить их огнём. Запасы пищи кончались, разбойники наглели и готовили лестницы для приступа, но была ещё надежда на подход самого Масиниссы, которому можно было бы хотя бы уж сдаться на приемлемых условиях — чтобы дал охрану от дикарей для безопасного ухода из Сикки к Карфагену. Но разнёсся слух, что царь и его войско обошли нас и продвинулись к Заме, так что унять гетулов было некому. Правильно муж говорил — была бы лодка, он бы и скот бросил, и не пробирались бы мы в Сикку, а сплавились бы по притоку в Баграду и по ней уже хоть до самой Утики. Но кто же знал заранее, что лодка может понадобиться и вдали от моря? Вся Сикка была в отчаянии, и жрецы Баала объявили, что бог разгневан, и нужен мельх — кровавая жертва. Для этой жертвы зарезали последний скот, но Баал так и не смилостивился, а дикари пошли на приступ, который наши отбили с большим трудом. И тогда жрецы объявили, что гнев Баала слишком силён, и для спасения от дикарей нужен настоящий мельх — такой, как тот, что приносился в седую старину. Весь город стенал и рыдал, неся к храму маленьких детей, среди которых был и наш несчастный первенец…

— Африка! Как есть Африка! — проговорил я по-гречески.

— Карфаген — тоже Африка, — заметила Мириам.

— В том-то и дело. Понабегут туда вот такие не в меру правильные провинциалы и научат городских, как надо правильно родину и богов любить. А ты говоришь, Астарте они по старинке служат, задрав подол, и это для тебя ужас. Тут вот ещё что до сих пор не искоренено! Это тогда что по-твоему?

— Давно уже такого не было. Ну, бывали редкие единичные случаи — находились фанатичные глупцы. Но чтобы вот так, массово…

— Ага, как положено по священной традиции предков. Радуйся, что живёшь не в Карфагене, а в небогатой и скучной, а главное — маленькой Утике, у которой нет большой хоры вот с такими провинциалами и их африканскими страстями.

— Да я, собственно, уже не горюю как-то по этому поводу. Теперь — тем более…

— Боги так и не смилостивились к Сикке, — продолжала провинциалка, сидящая перед нами, — Мы ещё не успели оправиться от горя, как пришёл неожиданный конец. Мы ждали нового штурма дикарями стен и готовились отражать его, но никто и представить себе не мог, что найдутся предатели. В ночь на червёртый день после жертвоприношения детей рабы-ливийцы напали на привратную стражу и открыли ворота разбойникам. Наши с соседкой мужья были в ту ночь в страже и оба погибли, как нам рассказали потом, в бою на улицах. А тогда, ночью, мы с ней просто услыхали шум и поняли, что гетулы в городе. Мы побоялись бежать сразу, и оставалась ещё надежда, что наши мужья живы и найдут нас, и поэтому мы спрятались на крыше дома в надежде отсидеться на ней до следующей ночи и улизнуть в темноте, когда суматоха уляжется, и дикари будут не так бдительны. Но вместо мужей нас нашёл наш раб-ливиец, и он был не один. Сначала они нас связали, чтоб мы не могли убежать. После этого они нас раздели и принялись лапать — я думала, умру от ужаса и омерзения, но оказалась живучей, а ужас только начинался. Первой они огуляли соседку — втроём, по очереди, у меня на глазах, а рабыня, жена нашего ливийца, держала меня связанную, смеялась и приговаривала, что это — за неё и за её сестру. После этого, отдохнув и подкрепив силы едой и вином, эти негодяи занялись мной — даже не знаю, как я это вынесла. А эта гнусная стерва опять смеялась и говорила, что и это — тоже за неё и за её сестру. Но какая же всё-таки дрянь! Муж огуливал её, когда я была в тягости и не могла дать ему положенное, ну так и что ж ему было терпеть, когда рабыня есть? Ну, сосед ещё желание с ней утолял, когда у его жены месячные были, потом и мой тоже начал, когда они бывали у меня. А что тут такого? На то она и рабыня, в конце-то концов! Залетела от кого-то из них — так гордиться и радоваться должна тому, что не от дикаря немытого, а от настоящего ханаанца залетела! А даже если это ей было и не в радость, так ведь мужья же наши её огуливали, а не мы — нас-то огуливать за что, спрашивается? Несправедливая и неблагодарная скотина, вполне под стать своему мерзавцу-муженьку и ему подобным диким и неблагодарным скотам! Ненавижу этих гнусных ливийцев!