ВладеЛина

– Люськина дочка сказала, что ты собираешься участвовать в каком-то конкурсе! Для писателей! – она скрещивает на груди руки, и это выглядит весьма угрожающе. Палач с топором не так страшен, как мать.

Элина морщится. Таня удружила. Знает же, что мама ненавидит литературу и все, что с ними связано.

– Я уже участвую, – Элина достает из-под кровати старый потрепанный чемодан. На нем еще даже живы колесики. – Вчера огласили предварительный список участников шоу «Альтер-Эго», я прошла. Можешь поздравить, – тускло объявляет она.

– Ты что, пишешь? – мама хватается за сердце и прижимается плечом к дверному косяку. – Хочешь закончить, как твой отец? Он тоже писал и где теперь? Спился, алкаш чертов!

Элина бросает на нее взгляд. А когда-то Тамара Михайловна была очень красивой женщиной. Это сейчас располнела, забросила свою внешность, и выглядит намного старше своего возраста. Никто не даст ей сорок один год. Жизнь успела поставить на ней жирный штамп – «отработанный материал».

– Тебе станет легче, если я скажу, что не пишу?

– Да, намного легче, – выдыхает мама. – Не хватало еще, чтобы в тебе проявились гнилые гены отца – недописателя, недочеловека, – она устало садится на стул, и тот протяжно скрипит под ее весом. – Ты конечно вся в него, но все же в тебе есть и толика от меня. Здравый смысл. Ты всегда знала, где твое место, а не предавалась мечтам, как этот алкоголик, – каждое упоминание отца пропитано ядом.

– Возрадуйся, я избежала этой участи.

– Но как ты тогда прошла? Это ведь конкурс для писателей, разве нет?

Элина открывает покосившуюся дверцу шкафа и сгребает в кучу немногочисленную одежду:

– Верно, – отвечает она и аккуратно складывает вещи в чемодан. На секунду задерживает дыхание, потому что знает, что последует за ее словами: – Я послала рассказ Ливии. Она написала его перед смертью, и он понравился жюри. Так что можешь ею гордиться.

В воздухе повисает мрачная тишина. Такая мрачная, что от напряжения сердце колотится быстрее и быстрее. Элина оборачивается к матери, удивленная молчанием. Та едва сидит, вцепившись одной рукой в подлокотник, а другой зажимая себе рот. Бледная, растрепанная, темные волосы выбиваются из пучка, а глаза… Элина поспешно отворачивается, лишь бы не видеть застывшую в них боль.

– Не верю тебе, – наконец, шипит мама. – Ливия не могла заниматься подобной дурью. Она была умная девочка!

– Да. А я – дура, мама, – спокойно отвечает Элина, хотя внутри все ходит ходуном и руки трясутся от злости. – Знаю, Бог оставил тебе в живых не ту дочь. Школу еле закончила, высшее отказалась получать, работаю официанткой. Ужас. Так вот радуйся, я уезжаю в Москву и не вернусь сюда. Вам с Игорем будет замечательно без меня. А в моей комнате сможете сделать культ поклонения Ливии.

– Не смей, не смей так говорить! Ты никуда не поедешь, – она порывисто подходит к Элине и застывает напротив нее. Они смотрят друг другу в глаза. Молодые, горящие жизнью против потухших и усталых.

– Ты забыла, мама. Мне уже восемнадцать, и я совершеннолетняя. Ты не смеешь меня насильно удерживать, – краем глаза Элина замечает, как рука матери сжимается и разжимается, и усмехается: – Что, хочешь ударить меня? Давай, влепи пощечину и разойдемся.

– Не глупи. Куда ты едешь? На непонятный конкурс? Да тебя в проститутки отдадут, и поминай, как звали.

– Спасибо за поддержку, ма, – Элина захлопывает чемодан и садится на кровать. Одна из пружин неприятно впивается в бедро, даже сквозь покрывало. – Я все равно поеду. Лучше в проститутки, чем прозябать здесь. И это шоу будут показывать на ютубе, поэтому если ты и правда беспокоишься за меня, то можешь попросить Таньку, она покажет тебе мои успехи.

Мама? Переживает? За нее? Скорее Ливия воскреснет, чем это произойдет.

– Я не собираюсь смотреть хоть что-то связанное с книгами. На собственной шкуре убедилась, от них добра не жди. Твой отец мечтал стать великим писателем, а когда не получилось, забылся в бутылке. А семью кормить кто будет? Посмотрела бы я на тебя, останься ты одна с двумя маленькими детьми на руках, – она смаргивает бессмысленные слезы. – И если ты уедешь, я даже не позвоню тебе! Ни разу! И вообще не будет у меня больше дочери!

– Я. Поеду.

Элина стискивает кулаки на коленях и не отрывает от них взгляда. Душит сомнения в самом зародыше. В голове всплывает старое воспоминание, испещрённое временем и болью. Вот она стоит на могиле сестры. Невыносимо душно, невыносимо тошно. У нее отобрали самое дорогое…

– И все же ты дочь своего отца, – с горечью шепчет мама. – Только учителя трещали без умолку, одаренная, одаренная. А на деле глупая девчонка. Думаешь, Москва ждет тебя и преподнесет все на блюдце? Да она сжирает слабаков, – она вздыхает, так тяжко, словно говорит с недоразвитым человеком. – Ливия была умнее.

Слова матери ранят сильнее пощечины.

– Знаю, мама. А еще она была похожа на тебя, и поэтому ты ее любила. Вот только Ливия не забывала делиться твоей любовью со мной. Но теперь ее нет, и я больше никому не нужна. А человек, виновный в ее гибели, жив. Я не позволю ему остаться безнаказанным, – Элина набирается смелости взглянуть на маму и видит усталость, которая залегла в морщинках вокруг ее глаз.

Она фыркает и качает головой с безнадежной обреченностью:

– Вот, где собака зарыта. Конкурсы, Москва, теперь все ясно. Опять твои домыслы, Эля. Они не доведут тебя до добра.

– Добро – понятие относительное.

Мама молчит, а потом уходит из комнаты, забирая с собой ворох невысказанных слов. Элина с обидой смотрит на открытую дверь, будто это она виновата в том, что мать и дочь – чужие друг другу люди. Единственное, что их раньше роднило, это Ливия. Но после смерти сестры пять лет назад распалась и семья.

***

Москва – город-гигант, готовый раздавить каждого, кто проявит видимую слабость. Поэтому Элина заталкивает дрожь вглубь себя и прячет раскрытые от страха глаза за солнцезащитными очками. Шум мегаполиса накрывает гудящую после бессонной ночи голову куполом, и все звуки сливаются в монотонный рокот.

Она видит зеленый сигнал светофора и смешивается с толпой пешеходов. Путь от вокзала до парковки возле универмага занимает не более пяти минут, но на высоких шпильках, на которые Элина копила два месяца, она идет все пятнадцать и едва успевает к тому моменту, как двери автобуса начинают закрываться.

– Стойте!

Она машет рукой, и плетеный золотой браслет – единственное украшение, не считая маленьких звездочек в ушах, сверкает на солнце.

– Ага, наша участница под номером три, – из автобуса выпрыгивает молодой парень, высокий, жилистый, в мятой рубашке цвета ядовитого лайма. В ушах черные тоннели с сантиметр диаметром. А волосы выкрашены в сливочный цвет и задорно торчат ежиком. – Мы уже отчаялись тебя дождаться.

Элина останавливается и переводит дыхание:

– Знаете, как тяжело семенить на каблуках? – она смеется и проводит рукой по белому узкому платью, облегающему ее тело до колен.

Взгляд парня оценивающе скользит по Элине, и она снимает очки, чтобы зацепить его глаза.

– Ты стоила того, чтобы ждать. Меня зовут…

– Максимилиан. Я смотрела блог Цепеша, – мягко перебивает его Элина. – И не могу не знать его правую руку.

– Тогда просто Макс, – он забирает у нее чемодан и швыряет в багажное отделение. Элина сохраняет на лице безмятежную улыбку, но зубы скрипят от его бесцеремонности. – Забирайся. Мы едем на турбазу. Следующий месяц проведем на природе.

– Какая прелесть, – и Элина поднимается в автобус, опираясь на руку Макса.

Мельком оглядывает настороженных участников шоу и садится на пустое место возле окна. Сейчас она не горит желанием знакомиться и искать друзей. Элина достает из сумочки маленькое зеркальце и разглядывает подведенные стрелками карие глаза, почти шоколадные. Поправляет спереди удлиненное каре. Она долго думала оставлять ли естественный цвет, но в итоге решила, что кареглазая брюнетка выглядит ярче. А яркость – то, что сейчас нужно.